по-волчьи

/привет, я разбитая на осколки-магнитики, как ты любишь; соберёшь куклу-нытика? / Она отбирает изо рта сигарету — не курит, просто мнёт в пальцах до дурманящей пыли. И плевать, что оборотням от никотина — ничего, просто шарм и запах-отпечаток на кончиках пальцев и в волосах. Упрямая [сука]. — Я не позволю, — говорит она, потому что позволяет уже и так слишком многое; неон дешёвого отеля отпечатывается тенями на скулах и сожжённых ложью губах. Тео был на их со Стайлзом свадьбе — красиво, претенциозно и неоправданно дорого. Тео поднимал бокал за их счастье, отсчитывал их [не]счастливые годы вместе и ничего не чувствовал, кроме, разве что, капли гордости и довольства. Тео стал частью стаи, в которой Лидия Мартин (ещё не Стилински) собственноручно подписала ему приглашение на свадьбу. Тео был на их свадьбе и не думал ничего, кроме «повезло, засранцу» и «она достойна лучшего, кажется». Тео был тем, кто не завидовал, у кого не было видов на невесту — камень в сгорбленную спину помощника, утверждавшего, что рад, но чересчур налегавшего на бар. Тео становится тем, у кого отбирают сигарету тонкие дрожащие пальчики Лидии (уже) Стилински; тем, кто отбирает у [почти] друга жену. — Дать деньги на такси? Когда он касается её плеча — после, — она дёргается и даже шипит, как рассерженная кошка, которой напоминают — её место на помойке, она предаёт того, кого должна оберегать и любить больше всех на свете. Тео знает, Лидия любит — Стайлза, не его. Тео даже говорит — вслух, серьёзно, без усмешки, потому что он вроде как теперь не окончательный мудак, ему вроде как не всё равно, когда банши тает под пальцами, истончается с каждым днём. Тео знает, почему Лидия выбирает — разумно, со списком плюсов и минусов — именно его. — Стайлз пригласил на ужин во вторник, — говорит он так, как обсуждают список покупок для вечеринки, погоду, то, чему нельзя придавать большое значение. — Я могу отказаться. — Приходи, меня не будет — командировка до десятого, — равнодушно и пряча глаза, но от Рейкена не ускользает ни полутона. Для любовника по одному звонку на жёстких простынях в мотеле, где ни имени, ни фамилии не спрашивают, Тео — идеальный кандидат. Ему лгать не впервой, а влюбиться — невозможно, потому что внутри не дрожит, не живёт настолько, чтобы до безумия — в её безумие. Он не глумится, не сыплет намёками, иногда — даже не замечает. Оберегает по-своему, но больше не касается — после. Тео — тот, кто принимает правила игры интуитивно, а ещё даёт деньги на такси и за номер платит своей кредиткой. И — главное — ему тоже это нужно. Лидия после Бикон-Хиллс умирает медленно, по капле, а Рейкену быть просто автомехаником/строителем/разнорабочим равносильно адской муке. Он помнит то, что убивает банши, которая не позволяет курить и прикасаться так, словно есть что-то, кроме неважного, но нужного. — Ты будешь в порядке? Дежурное, но необходимое — Тео теперь недостаточно мудак, чтобы просто развернуться и уйти, притвориться, что между ними нет той истории, которая заставляет волноваться — оберегать по-своему. Лидия смотрит задумчиво, серьёзно, зелёный в ней дотлевает. Тео целует на удачу — ни страсти, ни похоти. Ему бы просто обжечь дерзостью пустое, чтобы вспыхнуло, чтобы не перегорело до дома. — До встречи, Тео, — говорит и гладит у виска, потому что он и правда — идеален для того, с кем забыться и раствориться. Когда такси уезжает, когда ничего не остаётся, Рейкен вытаскивает сигарету, сжимает губами, а потом — по её привычке — выдёргивает и растирает между пальцами; он по-волчьи будет Лидию всегда чувствовать на губах, обожжённых наглой ложью. /она по бульвару — бегом по лезвиям мелким-мелким; он будет тем верным псом, что следом глотает таблетки /