Счастье

      Дым клубится в прохладном ноябрьском воздухе, и тонкие струйки растворяются в темноте. Билл стоит на балконе, опираясь локтями на подоконник, и затягивается, задумчиво смотря в темное небо и на звезды, кажущиеся теперь чем-то далеким.       Еще полгода назад скажи ему кто-нибудь, что он вот так просто будет курить на балконе своего собственного дома, в одном из человеческих городов, в человеческом облике, и что в соседней комнате будет сладко спать мальчишка, который всем сердцем любит его, и которого он трепетно любит в ответ, он бы рассмеялся этому сказочнику в лицо и сказал бы, что глупее слов в жизни не слышал. Кто угодно, но не он. Любовь — сущая глупость, нерациональное использование собственных ресурсов, ненужная ответственность и вообще крайне скучная штука, тем более для такого могущественного существа, как Билл. Так демон считал всегда, и мнения своего менять совершенно не собирался. А потом что-то случилось — он даже понять не успел, что именно — и произошло то, что произошло. Он стоит-таки на этом злополучном балконе, в чертовом облике молодого парня, курит в это высокое небо и совершенно непоследовательно счастлив.       Он пытался объяснить свои чувства самому себе чем угодно: желанием собственничества, желанием просто не быть в одиночестве из скуки или же похотью, в конце концов. Но это было что-то качественно новое, доныне неизвестное, что-то, что разливается теплом где-то внутри, заставляет желать не просто, чтобы Диппер был с ним рядом, чтобы скучно не было, не просто трахнуть его и забыть, наслушавшись стонов. Это совсем-совсем, абсолютно другое: он счастлив, когда счастлив мальчик. Наверное, это и называют люди коротким словом «любовь». Оно вмещает в себя, оказывается, такую палитру эмоций и чувств сразу. И ему это, как ни странно, нравится.       Он так любит теперь нежно гладить непослушные кудряшки, подолгу смотреть в карие глаза, держать ладошку в своей, прижимать мальчишку к себе в ласковых объятиях, медленно целовать его губы, чувствовать, как тот лежит по ночам у него под боком, ощущая себя в безопасности. Внутри что-то обрывалось, когда мальчик во сне прижимал к себе его руку и утыкался носом ему в плечо. Ведь во сне люди сбрасывают с себя фальшь, во сне они — самые искренние. И Биллу бесконечно приятно знать, что Пайнс доверяет ему, доверяет по-настоящему тому, о ком говорили «не доверяй». Именно это чувство безопасности рядом с ним, Биллом, отсутствие сомнений подростка в том, что он действительно не обманывает мальчика, что его ответные чувства на самом деле искренни, что в его ласковых жестах неподдельная нежность, именно это чувство дарило демону счастье больше всего.       Потому что он никогда не верил, что рядом с ним сможет когда-то быть кто-то по собственному желанию, по доброй воле, а не потому, что он этого кого-то заставил. Безграничные возможности Сайфера позволяли ему почти все, быть почти везде, подчинять себе кого угодно, но это никогда не приносило счастье. Только удовлетворение, короткое послевкусие, пьянящее чувство непобедимости и превосходства, но не счастье.       У Билла было множество имен и множество лиц, множество судеб и множество взаимоотношений с разными людьми самого разного характера, но никто из них никогда не знал его настоящего. Все, кому он открывал свою сущность, все, даже те, кому он никогда не причинял вреда, все проклинали его и предавали, как только узнавали, что связались с демоном.       Одиночество. Оно медленно уничтожает изнутри, годами, веками, тысячелетиями, пробираясь до самых дальних закоулков сознания и отравляя их. Демонам и без того не свойственно быть моралистами, но одинокий демон в попытке себя развлечь и отвлечь от безрадостных мыслей может натворить все что угодно. Особенно с поддержкой «банды», которую даже и друзьями-то не назовешь никак, хотя и хочется.

***

      …Он сидел на крыше в каком-то из сотен обликов, обняв свои колени и смотря на мегаполис внизу, горящий тысячами огней. Огни суетились, спешили куда-то, и все там, внизу, были кому-то нужны. Они не имели, по демоническим меркам, ничего, никаких возможностей, но были по его личному мнению намного счастливей него, даже способного захватить с десяток миров. Их, людей, чертовых мешков с мясом и костями, просто любили, ни за что, просто за то, что они есть. Их всех ждали дома, за них волновались, их любили и ими восхищались.       И Билл знал, что сам он не нужен никому. Если он исчезнет, никто даже этого и не заметит. А если кто-то и заметит, то только обрадуется этой новости. С этим грузом тяжело жить, но он считал, что справляется. Убеждал себя множество раз, что и ему никто не нужен тоже. Но в глубине души знал, что это не так.       Сидя на этой крыше, он ежился от холода, сжимая в руках горячий стаканчик кофе или держа побелевшими пальцами сигарету, и представлял, что сидит здесь не один. Что под боком к нему жмется кто-нибудь, неважно кто. Кто-то, кому он нужен. От этих мыслей становилось теплее, но ненадолго. Потому что он невольно бросал взгляд на пустое место рядом с собой, и в душе тут же становилось так же пусто.       Демоны тоже плачут, когда их никто не видит.

***

      Из своих мыслей Билла вывело что-то теплое, ткнувшееся ему в плечо. Демон оборачивается и видит Диппера, который, оказывается, проснулся и теперь мерзнет тут, на балконе. Он молча тушит сигарету о подоконник, заворачивает мальчишку в полу своей толстовки, обняв его, и утыкается носом в мягкие каштановые кудри. Подросток обнимает его в ответ, прижавшись щекой к его груди и зажмурившись. От демона пахнет сигаретным дымом и уютным теплом. Билл улыбается ему в макушку, тоже прикрыв глаза.       Какое-то время они стоят так, так и не проронив не звука. А после тишину нарушает голос Сайфера:       — Хочешь посидеть на крыше?       — На крыше? — удивленно переспрашивает Пайнс, подняв глаза и непонимающе посмотрев на демона.       — Ага. На крыше. Там красиво, ты знал?       — Наверное… Там холодно, Билл, — ежится мальчик.       — Не переживай. Мы возьмем с собой куртки и кофе. Идем?       — Хорошо, — секунду поколебавшись, кивает Диппер.       Билл нехотя выпутывается из теплых объятий и вскоре возвращается из кухни с двумя кружками кофе. Мальчик ждет его уже в комнате, сидя на кровати и, похоже, удивляясь, зачем это вдруг демону пришло в голову ночью потащиться на крышу. С другой стороны, это же Билл, это еще не странно по его меркам. Да и почему бы и нет? Сайфер вручает подростку одну из кружек и идет в коридор, принеся оттуда куртки. Мальчик одевается и хватает еще плед на всякий случай, а после демон, накинув свою куртку тоже, перемещает их обоих в пространстве по щелчку пальцев.       Они оказываются на какой-то высокой крыше многоэтажки.       — И правда красиво, — улыбнувшись, замечает Диппер, смотря вниз, на море огней.       — Я же говорил.       Билл садится на крышу, поджав ноги, и кивает, приглашая подростка опуститься рядом с ним. Мальчик послушно пристраивается у него под боком, стараясь не пролить свой кофе, и кладет голову ему на плечо. Демон ставит кружку на крышу и накидывает на них обоих плед, чтобы Пайнс не замерз, а после тоже берет свой кофе.       Они снова молчат, прижимаясь друг к другу и смотря на огни внизу, звезды на небе и медленно падающий снег.       — Билл..? — через некоторое время осторожно спрашивает мальчик, посмотрев тому в лицо. — Ты чего..?       Он удивленно моргает. Он всякое, конечно, видел за свою короткую жизнь, и от Билла ожидал чего угодно. Но… серьезно? Если его не обманывают его собственные глаза, то демон… плачет? Это звучит даже странно.       — Я просто… — тот всхлипывает, улыбнувшись. — Часто сидел здесь раньше. И мечтал, что вот так когда-нибудь… Буду сидеть здесь не один. Что-то вроде мечты, понимаешь? Я так счастлив, — он снова всхлипывает, улыбнувшись шире.       — Билл, не плачь… — просит его Диппер и обнимает крепче, коснувшись губами щеки. — Теперь все будет хорошо. Я рядом и я… люблю тебя.       — Знаю. Я тоже люблю тебя, малыш, — он целует мальчика в губы, ласково, нежно, стараясь подарить ему столько тепла, на сколько только способен.       Ему не кажется это чем-то мерзким или неправильным. Напротив, ощущение правильности происходящего перекрывает все прочие. Словно так и должно было быть, и по-другому быть никак не могло.       Он полностью растворяется в ощущениях правильности и нежности.       Он наконец действительно счастлив.