Кому: Гарри, 18:06. «Привет, может, встретимся?»
От: Гарри, 18:10. «Я немного занят с ребятами. В другой раз?»Кому: Гарри, 18:11. «Хорошо, да, в другой раз».
Луи снова некуда идти, а отец наливает уже второй стакан какого-то крепкого спиртного напитка, не делая перерыва и не закусывая. Томмо сглатывает накатившиеся не к месту и не в самое подходящее время тоску с отчаянием и поднимается с кресла в гостиной, чтобы запереться в своей комнате, сбежать от давно утонувшего в горе и ненависти отца. От: Гарри, 18:13. «Но ты можешь показать мне, как сильно я тебе нужен». Задвинув защелку на двери, кажется, сейчас единственного безопасного места в доме, Томлинсон открывает последнее сообщение, и тело, будто, пробивает небольшой заряд электрического тока. Он каждый раз пытается показать, как тот ему нужен: тянется за поцелуями и объятиями, ищет случайных прикосновений вне постели, но Гарри, видимо, это не нужно, иначе, он бы не просил шатена уходить, едва они успевают кончить. И, если бы Стайлс хоть раз разглядел глаза своего партнера, он бы не увидел похоти, которая так часто играла в его собственных глазах. Только надежду, что на этот раз хоть что-то изменится, отчаяние и немые крики о помощи, которые с каждым днем все тяжелее сдерживать. И все же, Луи все еще не послал Гарри на все четыре стороны — слишком сильно влюблен. Тот стал его первым во всем: влюбленностью, поцелуем, первым сексуальным опытом, первой любовью. Стайлсу, наверное, никогда и не был интересен Луи и его чувства, но последний не переставал надеяться и мечтать, что, может быть, однажды он станет для Гарри чем-то большим, чем «объектом для секса без обязательств». Томлинсон хочет обязательств. Отцу Луи, Трою, есть до него дело только до первых ударов и, возможно, именно поэтому он сейчас бьет своими кулаками по двери, закрытой изнутри. — Открывай чертову дверь, Луи! Или я выбью ее нахуй! — он кричит, с размаху кидаясь боком на дверь, отчего слабая защелка, будь она живым существом, уже взвыла бы от боли, вызванной переломами всех костей, — Открывай, иначе негде будет прятаться в следующий раз, — Трой негромко смеется, будто, забрызгивая все вокруг желчью. Шатен небольшими шагами приближается к дверной ручке и дрожащими пальцами предоставляет отцу свободный вход в комнату. Все происходит, как он и ожидал. Отец наносит не такой уж и сильный первый, будто пробный, удар по ребрам, выбивая воздух из легких сына, а после бьет со всей силы прямо в живот, и на глазах парня выступают слезы. — Ты испортил мне жизнь, мелкий урод. Ненавижу тебя, — Трой не кричит. И это то, что режет сердце Луи без ножа, потому что это не порыв эмоций, потому что его слова — чистая и искренняя правда. Шатен оседает на кровать, когда единственный родной ему человек, разминая пальцы, покидает комнату, и, руками обхватывая живот, он закрывает глаза, представляя на месте своих рук руки Гарри и его легкие успокаивающие поцелуи на пульсирующих синяках. Луи сейчас покажет Стайлсу, как тот нужен ему, потому что сейчас тот момент, когда Томлинсон готов кричать до тех пор, пока зеленоглазый не услышит его, но их связывает только секс. Только в процессе Гарри обнимает шатена так крепко, как последнему хочется, целует так хорошо, что на губах Луи даже появляется улыбка. Только в постели старший говорит те нежные слова, которые шатен грезит услышать при других обстоятельствах, гораздо более невинных, но сейчас не такой случай. Он достает из-под кровати старую черную коробку из-под обуви, около минуты взвешивает все «за» и «против» и все-таки решается, потому что это шоу будет не только для Стайлса. Томлинсон нуждается в Гарри, а секс — их практически единственный контакт, единственные воспоминания о сладких прикосновениях принадлежат моментам, когда они оба обнаженными сливаются в одно целое, становятся так, казалось бы, невероятно близки и открыты друг для друга, но — сердце Луи сжимается — Томмо все еще говорит так мало, а старший парень и не собирается разгадывать его секреты. Шатен с шумным вдохом укрепляет хватку на коробке, тянется за телефоном и закрывается в ванной комнате. Иногда кажется, что его способность закрываться и прятаться — один из его особых навыков в одноименной графе в каких-нибудь, к примеру, бланках. «Если отец не убьет меня до того момента, то обязательно включу это в свое резюме», — думает Луи и устанавливает телефон с открытой камерой на бортик просторной, сделанной вручную и выложенной светлой плиткой душевой, прислоняя его к стене. Он неуверенно снимает с себя футболку и разглядывает себя в зеркале. То, что он собирается сделать — это что-то новенькое. Да, он делал это для собственного удовлетворения, когда Гарри точно так же динамил его, но записывать это на видео… Это, будто, уже слишком. Луи нажимает на кнопку, и запись начинается. Он хочет удивить Гарри, поэтому решает не раскрывать все карты сразу, начиная, как обычно, со смазки. Сегодня Томлинсон хочет довести себя до края одними только визуализациями и еще свежими воспоминаниями о горячих крупных ладонях на своем теле. Да, он не прикоснется к себе. Через десять минут Луи уже с легкостью принимает в себя сразу три пальца, подрагивая от возбуждения и ожидания того момента, когда он наконец-то наиграется и подразнит себя достаточно, чтобы с рвением и жаром насаживаться на игрушку, стоящую прямо перед его глазами. Ему нравится доводить себя до легкой эйфории, нравятся долгие и медленные прелюдии, заставляющие возбуждаться только сильнее, нравятся такие яркие и напряженные, в отличие от вступления, разрядки. Шатен медленно, томя себя ожиданием, выдавливает на ладонь еще смазки и, прежде чем протянуть руку к игрушке из черной резины, негромко, чтобы этого не было слышно за пределами ванной, произносит: — Если ты сейчас трогаешь себя, то притормози, Гарри, не торопись и побереги силы. У меня есть кое-что интересное, — Томмо игриво улыбается, протягивая руку вперед, но его взгляд останавливается на экране телефона, а точнее, на изображении собственного тела, и улыбка с юного лица пропадает: на животе и ребрах уже образовывались хорошие красноватые синяки. Эмоции и чувства, вперемешку со слезами, начинают душить его, оставляя без надлежащего количества кислорода, но Луи через силу, с трудом перебарывая себя, все-таки сумев сдержать слезы, натягивает улыбку, — Смотри. Томлинсон, так же не спеша, но, стараясь быть более элегантным, разворачивается спиной к камере и устанавливает на плиточной поверхности душа секс-игрушку, приподнимая и устанавливая над ней свои бедра. Луи разводит колени шире, чтобы удобно упираться ладонями в пол, и, заведя левую руку за спину, направляет резиновый член в себя и опускается. Шатен жмурится, не сдерживая болезненного стона. Он представляет, что, если бы Стайлс был сейчас здесь, и в заднице мальчика был его член, то он бы, наверное, сжал в ладонях его поясницу, спускаясь к бедрам с успокаивающими поглаживаниями, и притянул бы для отвлекающего от неприятных ощущений поцелуя. Да, в этом жесте по-прежнему не было бы никаких чувств к шатену. Только уважение друг к другу и четко отработанный алгоритм действий. Луи слабо сжимает собственные бедра, поджимая пальчики на ногах и ускоряя движения вверх-вниз. Кажется, он еще никогда не нуждался в Гарри так сильно. Не в физическом, а духовном плане. Ему нужны его прикосновения, да, но не такие, когда Стайлс хватается за него только потому, что его реальность, будто, вымывается у него из-под ног волнами оргазма, и он впивается тонкими пальцами в мягкую смуглую кожу, оставляя метки. Гарри нужен шатену не только для удовлетворения своих биологических потребностей, но он не знает каково это, ощущать его руки на себе, не чувствуя от него ничего, кроме порыва чистой похоти и возбуждения. Теперь Луи становится даже противно от самого себя. Стайлс использует его, как живую надувную куклу, а он все еще так преданно и безответно влюблен. «Все это не странно. Это просто жалко», — думает Томмо, неосознанно замедляя движения бедрами, и уже не может сдержать слезы, которые, не спеша, скатываются по щекам, оставляя горячие следы. — Гарри… — выстанывает он, кончая, но это больше похоже не на удовлетворенный стон, а на отчаянный призыв о помощи. Томлинсон останавливает запись, включает теплую воду и, отмывшись от смазки и собственной спермы, устраивается поперек душа, откидываясь на прохладную стену. Он направляет уже прохладные струи воды себе в лицо, не позволяя себе раскиснуть и поддаться боли в мышцах и многочисленных синяках, переживаниям о безответных чувствах и вине. Бесконечной вине, схожей с гневом и горем отца. Только Луи ненавидит себя, винит себя за случившееся, потому что это он послужил причиной того, что его мама отвлеклась в тот день от дороги, выехав на оживленный перекресток на красный сигнал светофора, за чем последовали визг тормозов, сильный удар, кровь, гудки проезжающих мимо машин, мамин крик, а после… Все вокруг, будто замерло. Мальчика почти не задело, он отделался лишь парой переломов и ушибами, но у Джоанны не было даже шанса попрощаться. Шатен дает нескольким слезинкам скатиться по щекам и, стараясь не обращать внимание на уставшее и покалеченное тело, выбирается из душа и пытается всячески избегать большого зеркала, потому что хватит одного взгляда на его потрепанный вид, заплаканные глаза и красно-фиолетовые пятна практически на всех частях тела, чтобы вызвать новый приступ слез. Ему кажется, что выглядит он до ужаса жалким и отвратительным.***
Вчера Луи отправил Гарри то самое видео, перед этим обрезав моменты включения и выключения съемки. Прошло уже четыре урока, но Томмо еще не видел Стайлса, чтобы, может быть, узнать его реакцию в немного более распространенном виде, нежели куча эмоджи капель, которые исходят из указательного пальца и персика и баклажана, следующих после. Похоже, ему действительно понравилось. Гарри подошел после пятого урока. Это было неожиданно. Шатен копался в своем шкафчике, вытаскивая из-под учебников и тетрадей свою футбольную форму, когда чье-то теплое тело близко прижалось к нему сзади, но Луи даже ухом не повел, потому что, кроме Стайлса, это никто больше не мог быть, но его шея покрылась мурашками, когда Гарри, возвышаясь над Томлинсоном, и, буквально прикрывая его собой, прошептал: — Учителя говорят, я не глупый мальчик, но… Вчера, Луи… Я до сих пор не могу подобрать что-то, кроме «Вау» и «Блять», — и Луи улыбается, потому что Гарри только что впервые коснулся его за пределами их собственных комнат и домов, сжал его талию так, как это всегда бывает во время секса, но и так, как Томмо всегда представляет это в своих мечтах. Это происходит, у Луи снова появляется надежда, хоть это и имеет за собой сексуальный подтекст. Через двадцать три минуты он уже разминался на футбольном поле, вникая в указания тренера на сегодняшнюю тренировку. Луи был в приподнятом настроении после случившегося в коридоре школы, с энтузиазмом принимал и передавал мячи, и, впервые за долгое время, старался забивать голы не для того, чтобы не вылететь из команды, а потому что у него было хорошее настроение, потому что он был настроен на победу, но пока и сам не понимал, над чем или над кем именно. А ловить на себе нередкие заинтересованные взгляды Гарри было еще лучше. Сейчас шатен понимает, насколько мало ему нужно, чтобы назвать день «хорошим». Все по очереди отрабатывали пенальти. Томлинсон пнул по мячу и, попав в штангу, отошел в сторону, предоставляя следующему игроку шанс забить гол. Стайлс, находившийся рядом, огляделся по сторонам, чтобы никто его не подслушал. Убедившись, что все в порядке, он натянул самодовольную ухмылку и подошел к шатену. — Луи, — сказал он так же, как и у шкафчиков, прямо над ухом, сделал паузу, чтобы прокашляться и продолжил более низким голосом, — После тренировки бери вещи и едем ко мне. Так сильно хочу тебя. Согласен? — Томмо быстро кивает. Гарри всю тренировку не мог успокоиться, потому что Луи уже около часа, сияя, бегал по полю, двигался так сексуально, а шорты, как и всегда, натягивались на его бесподобной заднице. И все это время у Стайлса из головы не выходило вчерашнее видео. Господи… У Томлинсона есть секс-игрушка, а может, и не одна. А чего стоил его стон в конце. Возможно, это превзошло все то, что имел в виду Гарри, когда просил мальчика показать, как тот в нем нуждается. Его «Гарри…» звучало поистине нуждающимся. И футболист думает, что шатен заслужил хорошей награды за этот поступок.***
— Как ты это делаешь? — спрашивает Гарри, разрывая поцелуй, нависая над Луи. — О чем ты? — шатен закрывает глаза и тихо стонет, потому что два чужих пальца в его заднице творят что-то невероятное, время от времени попадая по простате. — Каждый раз такой узкий, что я, будто, снова лишаю тебя девственности, только держишься ты уже куда увереннее, — Томлинсону приятна такая похвала. Любые комплименты от Гарри, будь они сказаны в пылу страсти или нет, будут, кажется, буквально высечены на сердце Луи, в его мыслях, чтобы запомнить. Но все касания и мягкие поцелуи, к сожалению, неизбежно будут затменены побоями отца так незабываемо, что нежные моменты и теплый шепот придется все равно, что заново придумывать в своей голове, стараясь таким способом заглушить ненависть к себе, — Все нормально? — Просто задумался, прости, — шатен притягивает парня обратно, запуская пальцы одной руки в отрастающие шоколадные кудри, всегда пахнущие яблочным кондиционером, а другую оборачивает вокруг основания члена кудрявого, начиная неспешные движения рукой, и вскоре Гарри уже самостоятельно начинает толкаться в руку, разочарованно скуля, когда Томмо убирает ладонь, зарываясь в волосы парня уже обеими руками, — Я готов, давай. — Самая лучшая задница из всех, Луи. Я ее просто обожаю, — быстро вылетает из уст кудрявого, и он прикусывает плечо парня под собой. — А я обожаю тебя, — абсолютно серьезно говорит Луи, будто от этих слов зависит все его будущее, в надежде поймать взгляд Гарри. Но он, как всегда, не смотрит на лицо парня под собой, покрывая засосами его ключицы. Никогда не смотрит, и это не просто неприятно. В какой-то степени это даже больно и обидно. Гарри ведет языком дорожку от плеч Луи к его шее и, оставив на его губах легкий поцелуй, зарывается носом в его волосы над ухом, тяжело дыша и рвано постанывая. Они оба долгое время были сильно возбуждены, поэтому, как только Стайлс находит правильный угол, им нужно не много, чтобы шатен выгнулся в спине, сжимая член кудрявого парня меж разгоряченных стенок в невыносимой узости так, что тот следом изливается в Томлинсона, не продержавшись и пары секунд. — У тебя куча новых синяков, — делает замечание Гарри, пока они переводили дыхание на разных частях кровати, будто, соблюдая дистанцию, — Ты можешь сказать мне. Луи молчит несколько секунд и, не испытывая особого желания обсуждать это, меняет тему, — Ага, поцелуешь меня на прощание? — Нет, — Стайлс встает и начинает одеваться. Шатен понимает, что на сегодня это все, и, чтобы не слышать что-то вроде «Собирайся» или «Тебе надо идти», он встает и поднимает с пола мятую одежду, быстро натягивая ее, чтобы скорее уйти от этого осуждающего взгляда, а может, на лице Гарри читалось и отвращение. Луи уходит, не дожидаясь хозяина дома у порога, захлопнув за собой дверь. Кудрявый злится, потому что Томмо не рассказывает ему о своей жизни в благодарность за то, что он его так хорошо трахает? Пошел нахуй. Оставленные старшим парнем метки теперь хочется отмыть, расцарапать кожу так, чтобы их было не видно.***
Они со Стайлсом не разговаривали и не виделись вне школы уже почти неделю, но сегодня был важный день. Томлинсону было как никогда страшно возвращаться домой. Сегодня третья годовщина со смерти его мамы, и Луи страшно, что он не доживет до завтрашнего утра. Отец либо найдет новые слова, которые заставят мальчика наложить на себя руки, лишь бы не чувствовать этот мучительный и медленно разрывающий все внутренности груз вины, либо убьет своего сына собственными руками. Шатен стоит посреди школьного коридора, прислонившись к собственному шкафчику. В поле его зрения наконец-то появляется нужная ему компания парней, и, преодолевая свою гордость, он просит Гарри остановиться на минуту и поговорить впервые за семь дней молчания. — Ну, я слушаю тебя, — будто, подгоняет Стайлс после десятисекундного молчания Луи. — Мне нужно где-то переночевать сегодня, — решив не оттягивать, говорит Томмо. — Родители будут дома, прости. — Я говорю не об этом. Мне просто нельзя быть дома сегодня… Пожалуйста, — Томлинсон ощущает жжение в глазах, но не может позволить себе заплакать при Гарри. — Ты постоянно побитый, закрытый от каждого, и не рассказываешь о том, что происходит. Мне страшно пускать тебя. Я не знаю, кто ты такой. Вообще не знаю тебя. Я не пускаю незнакомцев в свой дом, Томлинсон, — старший парень немного наклоняется так, чтобы их лица были на одном уровне и, кажется, впервые смотрит Луи в глаза, пытаясь заглянуть вглубь него, найти ответ хоть на какой-нибудь из множества вопросов. Нижняя губа Луи предательски дрожит, а перед глазами начинает образовываться мутная пелена из слез, — Мог просто сказать «нет», прости за беспокойство, — мальчик отталкивается от шкафчиков и уходит на следующий в расписании урок, протирая рукавом толстовки влажные глаза. Шатен нехотя, под повышенный голос водителя: «Господи, парень, да шевели ты ногами!», выходит из школьного автобуса, который останавливается в двух домах от его собственного. Дом Томлинсонов выглядит вполне богатым. Трой занимает хорошую должность, поэтому его сын почти всегда ни в чем не нуждается, кроме отцовской любви и самого отца. Луи, едва перебирая ногами добирается до входной двери и останавливается. Сердце бьется, все органы, будто, скручивает в один узел, который застревает комом в горле, и все тело бьется в легкой дрожи. Он в панике и хочет быть сейчас где угодно, только не здесь, но руки сами находят ручку двери, и парень оказывается дома через пару секунд. Луи скидывает кеды с ног, готовый добежать до своей комнаты, до островка относительной безопасности, надеясь, что Трой сегодня не захочет видеть его, и шатен сможет погоревать в одиночестве, но у его отца, похоже, другие планы. Когда Луи ступает на первую ступеньку, он слышит разгневанный голос отца с кухни: — Стоять! Иди сюда, — Томмо замирает, пытаясь вычислить, где он мог провиниться на этот раз, — Быстро, я сказал! Если до того, как Луи вошел на кухню, он думал, что в любой момент может умереть от остановки сердца из-за такого бешеного ритма, то сейчас он уверен в том, что Трой точно убьет его собственными руками. — Объяснишь мне вот это? — взгляд мальчика застыл на его черной коробке из-под обуви. Он умоляет эту вселенную, хоть один раз, встать на его сторону, молясь чтобы отец не заглядывал внутрь, но тот не был бы так взбешен, будь это так, да? Трой, будто читая мысли сына, произносит, — Я знаю, что внутри, не смей врать мне, — мужчина медленно поднимается со стула, приближаясь к Луи, но тот даже не двигается, он буквально застыл в шоке. Ему, наверно, настанет конец через считанные минуты, а сопротивляться, он думает, уже нет ни смысла, ни каких-то сил. Все они уходят на то, чтобы сейчас стоять прямо, не падая на пол. Шатен продолжает молчать, потому что не важно, что он скажет сейчас, исход событий не изменится, но в голове все равно возникает вопрос, и, едва слышным и охрипшим голосом, он спрашивает: — Что ты делал в моей комнате? — Искал наличные деньги, а нашел это, — и Луи может поклясться, что еще никогда не видел отца таким злым и страшным, — Прямо в годовщину смерти моей любимой женщины ты делаешь мне такой подарок, — и в этот момент мальчик ощущает небольшой прилив сил и понимает, что никто ему сейчас не поможет, кроме него самого. — Ты сам полез туда, куда не должен был! — почти кричит он, но Трою плевать на него, он продолжает свою, похоже, что заранее заготовленную речь. У него и правда было время. Сколько он сидит здесь вот так? И самым страшным для Луи сейчас был тот факт, что, возможно, мужчина так же тщательно продумал способы наказания. — Три года назад ты лишил меня всего, Луи. Любви всей моей жизни и другого ребенка, который, я уверен, был бы в разы более благодарным своему отцу, а теперь я узнаю, что единственное, что от нее осталось, это жалкий педик. Я не думал, что смогу ненавидеть тебя сильнее, но сегодня убедился в обратном, — у обоих по щекам текли слезы. Когда Трой подошел ближе, шатен услышал запах перегара. Конечно, он уже пьян. — Ты постоянно жалеешь себя, — будто, не говорит, а обессиленно стонет Луи, — но думал ли ты хоть раз о моих чувствах? — мужчина подкидывает брови вверх, — Я потерял маму. Она умирала на моих глазах, а я ничего не мог сделать! Считаешь, я недостаточно виню себя? Поэтому ты постоянно напоминаешь мне об этом? — мальчик опускает голову, и в следующую секунду отлетает к стене за своей спиной от неожиданного удара кулаком в челюсть. — Это ты должен был погибнуть. Это ты трещал своим языком, — удар в живот. Луи сползает по стенке. — Прежде, чем ты сделаешь то, что… — шатен способен только на рваный вдох, — сделаешь, разве тебе не интересно узнать, что именно я говорил? — Абсолютно точно нет, — рычит Трой, включая в ход острые носки классических туфлей. — Я тогда рассказал ей про мальчика, который мне нравится, — на одном выдохе проговаривает шатен, по его лицу уже текла кровь, а в живот, будто, воткнули сразу не сколько ножей, — И она улыбалась. Сказала, что все хорошо, что гордится мной и всегда будет любить, что бы не случилось, — новые непрекращающиеся удары ощущались везде: живот, спина, ноги и лицо, — Ты никогда не был достоин ее, ты самый настоящий ублюдок! — мальчик срывается на крик. — Может, она специально выехала не на тот сигнал светофора, сынок? — Трой выплевывает последнее слово, наполняя его ненавистью и отвращением. — Чтобы не жить под одной крышей с таким, как ты. Ублюдок ты, а не я. Ты убил ее, и я ненавижу тебя, — мужчина останавливается и выпрямляется над практически бездыханным телом своего единственного сына, который пытается незаметно достать свой телефон, чтобы дозвониться хоть до кого-нибудь, но отец выхватывает смартфон из его слабых рук и, кинув его на плитку, разбивает устройство твердым каблуком, — Нет… Никакой помощи. Я хочу, чтобы ты умер. Луи с разбитым, кажется, всем: и телом, и душой, и надеждами на лучшее, со слезами, скатывающимися уже по вискам и оставляющими за собой горячие следы, сдается и закрывает глаза. Последнее, что он видит — удаляющие шаги отца, слышит хлопок входной двери и распадается по кусочкам в безграничной тишине. Глаза сами закрываются, и он падает в темноту своего собственного сознания. Шатен просыпается с ощущением, будто, его ослепило фарами автомобиля, но, сфокусировав взгляд, может разглядеть перед собой врачебный халат и женщину, больничную палату. Он вздрагивает, когда в помещение врывается еще кто-то. Через секунду он сталкивается взглядом с отцом, у которого в глазах читается страх, а может, даже мольбы, чтобы сын молчал. — Привет, ты Луи, да? — спрашивает женщина у койки, ощупывая и оценивая синяки пациента. — Да. Почему я здесь? — мальчик боится шевелиться. В глазах Троя теперь читалось облегчение: сын не помнит, что произошло, — То есть... Не почему я в больнице, а почему я в больнице? — Луи стреляет глазами в отца, и врач дружелюбно ему улыбается и продолжает. — Ты очень сильный мальчик, милый, — Томмо закрывает глаза, когда женщина невесомо гладит его по голове. Его не называли милым и не гладили уже три года, — Тот парень рассказал, что ты каким-то образом добрался до его дома, хотя там около километра, уговаривал вызвать скорую и просил, чтобы он не ехал с тобой, но он поехал и только недавно ушел, потому что твой папа приехал, — и картинка в голове у Луи начала проясняться. Он помнит, как, опираясь на стену, добирался до двери, выходил из дома и собирал все оставшиеся силы, чтобы стоять на ногах без опоры. Помнит раздраженного Гарри и его слова, что-то похожее на: «Я же сказал, чтобы ты не приходил», и как на его лице появилась тревога, когда он получше разглядел парня. У Луи появляется легкая улыбка, когда он вспоминает еще одну фразу Стайлса перед тем, как тот позвонил, наконец, в 911: «Господи, за что ты мне такой проблемный». — Нам бы оставить тебя здесь на пару дней, но твой отец убедил нас, что наймет лучших врачей на дом и позаботится о тебе, как надо, — Томмо перестает улыбаться, быстро поворачивая голову в разные стороны. — Нет, пожалуйста, только не домой, оставьте меня здесь, — шатен оглядывает левую руку женщины, — Мисс. — Ты несовершеннолетний, мне жаль. Твой папа уже подписал бумаги на отказ от лечения. Желаю тебе скорейшего выздоровления, — она хлопает по стопке одежды, снятой с Луи, и покидает палату. Отец сразу встает рядом с кроватью и до боли сжимает запястье сына, — Если бы ты сболтнул лишнего, я бы сел в тюрьму, ты это понимаешь? — мальчик просто смотрит отцу в глаза, не шевелясь, — Теперь одевайся, у тебя 10 минут, чтобы добраться до машины. Шатен не понимает, почему отец не оставил его здесь, почему до сих пор не бросил его где-нибудь насовсем, ведь так было бы даже легче, но сейчас, он просто издевается над собственным сыном, потому что знает, что тот ни за что не останется с ним дома, Луи пойдет в школу, несмотря на любые травмы, потому что там его никто не трогает.***
Как Трой и ожидал, к тому времени, как он проснулся, сына в доме уже не было. Мужчина спустился на первый этаж, чтобы выпить кофе и позавтракать. На полу пятна засохшей крови, к которым он опускается, сидя на коленях на холодном полу. — Прости, Джей, — шепчет Трой с дрожью в голосе и такой же дрожащей рукой проводит пальцами по красным разводам, — Прости... Я не могу контролировать себя рядом с ним. Он так на тебя похож, посмотри на него… — он впервые чувствует себя настолько ужасно после битья Луи, когда обычно ему становится наоборот легче, теперь тоже чувствуя только вину, — Я не должен был… Но вчера, увидев те вещи… Это не наш мальчик, любимая, больше нет, — он поднимает взгляд на фото, их семейное фото на стене, где они трое, счастливые и умиротворенные. Трой обнимает восьмилетнего сына, создавая беспорядок на его голове пальцами свободной рукой, а Джоанна с нежной улыбкой наблюдает за своими любимыми мужчинами, как она всегда говорила. Мужчина не сдерживает слез, когда проигрывает в голове вчерашнюю сцену. То, какой была их жизнь раньше, и то, какой она стала сейчас. Избитый до крови и хруста в костях мальчик под снимком, как ему казалось раньше, идеальной семьи. — Почему я ненавижу его, милая? Он был прав, он же тоже потерял тебя. Я помню как он среди ночи, рыдая, пришел ко мне, и тогда я впервые ударил его, — Трой не успевает вытирать собственные слезы, — Помню, как мы гордились им, когда он забил свой первый гол на своем первом же матче. Ты не видела, но, как только мяч попал в ворота, он посмотрел на меня, будто, ожидая чего-то. Ты много раз говорила потом, каким счастливым он был, когда понял, что произошло, но все было немного по-другому. Он засиял, когда я широко улыбнулся ему и показал свой палец вверх, — Трой молчит около минуты, подавляя слезы, но ничего не получается, — Луи так изменился. Он же… Всегда смотрел на меня, как на человека, на мужчину, каким хотел бы стать, а сейчас сбегает при первом удобном случае. Я... Иногда я просто хочу выбить из него именно этот взгляд. Я все испортил, оттолкнув его, когда был ему нужен. Он никогда не простит меня. Я не знаю, как мне все исправить, Джей. Господи, я желал ему смерти, но я бы не вынес еще и его смерть.***
Луи хочет извиниться перед Гарри за то, что заставил его волноваться вчера, но первым уроком у того стоит физкультура, поэтому парень решает, что сможет подождать и сделать это позднее. Пробравшись через толпу учеников, морщась от таких болезненных сейчас столкновений с чем-то или кем-то, шатен, облегченно выдыхая, наконец-то оказывается в классе и занимает свою законную последнюю парту, падая лицом в скрещенные на столе руки. Томлинсон пожалел, что не взял с собой обезболивающие, потому что действие тех, что он выпил около двух часов назад подходит к концу. К середине урока все ушибленные места начинают заметно ныть, из-за чего в уголках глаз начинают скапливаться слезы. Боль терпимая, но Луи устал. — Мистер Оллфорд, можно выйти? — поднимает руку шатен. — Все хорошо, Луи? — теперь весь класс устремил взгляды на невысокого футболиста, — Кто тебя так? — Так можно мне выйти или нет? — повторяет вопрос Томлинсон. Почему все задают ему вопросы, на которые он не может ответить? Учитель кивает и провожает своего еле переставляющего ноги ученика внимательным взглядом, пока за тем не закрывается дверь. Первым делом Луи хочется найти Гарри, чтобы все ему рассказать, и плевать, что у того урок, но вместо этого идет в медпункт за таблеткой чего-нибудь, что позволит ему хотя бы добраться до дома. Луи терпеть не может уколы, но это все, чем школьные медики могут помочь ему, поэтому выбора нет. Медсестра советует ему предупредить тренера о своем отсутствии на тренировке прямо сейчас, а потом, она настаивает, отправляться домой. Томлинсон надеется, что отец уже уехал на работу, и дом до вечера пуст. Доковыляв до поля, Луи находит тренера, который присвистывает Томлинсону, как только он попадается ему на глаза. — Я просто… Эм, меня не будет на нескольких тренировках и, наверное, на ближайшей игре, — шатен отдает ему в руки справку из медпункта. Тренер Ралфс читает ее, иногда кивая, и возвращает мальчику назад. Он начинает свою обычную речь о том, как парень разочаровал его, как это ужасно решать все свои проблемы кулаками, не думая о последствиях, где Томлинсон подводит команду, и последний не выдерживает. — Простите, ладно? — он не сдерживает всхлип, — Мне, жаль, что так получилось, честно, но другого выхода у меня не было. Я просто оповестил вас, чтобы вы знали, а не просто пропустил тренировки и игру, что намного хуже. Теперь вы знаете, а я должен идти, — будто, выплюнув эти слова мужчине в лицо, Луи разворачивается так быстро, насколько ему позволяют повреждения и, хромая, направляется прочь от футбольного поля. Он слышит приближающийся топот и оборачивается. — А тебе чего? Тебя я тоже разочаровал? Прости, что пришел вчера, хотя ты и просил не приходить, — Томмо снова отворачивается, когда слезы, наконец, пробиваются, спускаясь горячими ручейками по щекам. — Да подожди ты! — Гарри осторожно подходит ближе, будто шатен какая-то бомба, что рванет, если неправильно подойти. — Все нормально, честно, — он подходит достаточно близко, чтобы, немного протянув руку, можно было коснуться щеки мальчика. Стайлс старается быть настолько нежным, насколько он умеет, когда проводит большим пальцем по темному горячему синяку на скуле. Шатен вздрагивает от неприятной боли, но не отстраняется, — Расскажи, Луи, господи, просто расскажи, что происходит, — раздается звонок и все ученики, которые глазели на двух парней расходятся по раздевалкам. — Я не могу, — Луи опускает глаза в пол. Он так желал, чтобы Стайлс смотрел ему в глаза, а сейчас хочется свернуться клубочком и спрятаться от пронзительного взгляда его зеленых глаз. — Я твой парень, Томлинсон, — пробует Гарри, но мальчик резко отстраняется. — Парень? Мы только трахаемся. Мы друг другу максимум любовники, но никак не парни. Ты прикоснуться ко мне вне постели не можешь. С чего бы мне с тобой обсуждать что-то настолько личное? — Так, может, это из-за тебя мы не можем стать полноценной парой? — он снова виноват. Есть хоть что-нибудь, хоть одна проблема, в которой Луи Томлинсон не будет виноват? — Я постоянно пытаюсь узнать тебя получше, но ты переводишь тему, не замечал? Это ты не даешь мне быть для тебя кем-то большим, чем просто секс, — Луи молчит, потому что в его голове абсолютно пусто, ни единой мысли, описывающей происходящее. Только понимает, что Гарри взорвался, а это значит, что он его все-таки волнует, — Прощай, Луи. Я устал от этих отношений, которые и отношениями то назвать нельзя, — и младший, будто, просыпается, когда кудрявый парень, развернувшись, уходит вслед за одноклассниками. Стайлс уходит, оставляет его без якоря, на котором держалась вся его жизнь. — Вчера была третья годовщина со смерти моей мамы, — шатен прожигает взглядом спину Гарри, мысленно умоляя его вернуться, и тот останавливается, подходя ближе, чтобы Томлинсону не приходилось и дальше повышать голос, — Она умерла у меня на глазах, а я ничего не мог сделать. Мой отец… Если кратко, то все синяки, про которые ты часто спрашиваешь — это его рук дело. И это, — он показывает пальцем на себя, имея в виду свое текущее состояние, — тоже. Я привык к его побоям, но вчера я действительно боялся идти домой. Как видишь, не на пустом месте. И все, возможно, было бы не так плачевно, если бы он не нашел мою коробку, где лежит моя игрушка. Та, которая была на видео около недели назад, — Луи наконец-то осмеливается поднять взгляд с футбольной формы Стайлса на его лицо, на котором сейчас отражается так много всего: тревога, интерес, ужас, жалость, — Я молил о смерти вчера, потому что все его слова, когда он говорит, что умереть должен был я, как он ненавидит меня, что это я убил собственную маму. Не могу больше… Медсестра отправила меня домой, и я так устал, но не могу поехать туда. Он же убьет меня. Учитывая то, в каком состоянии я сейчас, ему понадобится меньше десяти минут, если он выпьет перед тем, как поднять на меня руку. — И… Ты не давал сдачи? Не пытался отбиваться от него? — тихо спрашивает старший. — Я отвлек ее, из-за чего она выехала на тот перекресток на красный и даже не заметила несущуюся на нас машину. Я действительно виновен в той аварии. И мне с этим жить, — Гарри не знает, что сказать, да и не хочет ничего говорить, поэтому просто подается вперед, сгребая Луи в объятия. Того пробивает легкий озноб, и он много шипит от боли, но Стайлс не может выпустить его или даже ослабить свою хватку вокруг миниатюрного тела, а шатен даже не делает попыток отстраниться, только крепче хватается за знакомую талию, сильнее вжимаясь в теплое тело перед собой, — Спасибо. — За что? — Я так давно мечтал об этом. Просто обниматься с тобой без какого-то скрытого мотива, — если Луи сегодня нужно сознаться во многих вещах, то это тоже можно включить в список. — Ты хороший, Лу. И сильный, — парень уже слышал это недавно, но из уст кудрявого это звучит куда ценнее, — После всего этого, ты смог не обидеться на весь мир, остался добрым и сберег свое большое сердце. — Кажется, еще немного и я не смогу больше терпеть это, — бубнит Луи куда-то в грудь Гарри. — Ты не должен проходить это в одиночку, — зеленоглазый немного откашливается, а, может, просто тянет время, набираясь смелости, — Луи? — получив в ответ негромкое мычание, он продолжает, — Будешь мои парнем? Я хочу узнать тебя, — Томмо сильнее сжимает Гарри в объятиях, шепча тихо «Да», — Даже не посмотришь на меня? — Луи улыбается, но глаза все еще красные, отмечает для себя старший перед тем, как соединить их губы в крепком поцелуе. Таком, о каком Томлинсон мечтал все это время. Таком, где нет ни капли похоти, только нежность и забота.***
Они вместе выходят из школы после этой перемены. Гарри собирается отвезти Луи к себе домой, а после вернуться на тренировку. Они обсуждают забавные моменты из детства друг друга, и на выходе из школы, шатен останавливается и выхватывает свою ладошку из руки Стайлса. Машина отца стоит в десяти метрах от них, а он сам, наверное, впервые за все это время, одетый в обычные джинсы с толстовкой, вместо классического рабочего костюма, опирается на капот машины. — Похоже, мне придется ехать домой. Гарри, не трогай меня, не беси его, пожалуйста, ради моего блага, — сразу после этих слов отец замечает двух парней и, что кажется Луи необычным, нервно вытирает вспотевшие ладони о джинсы. — Луи, нам надо поговорить, — Трой слишком мягко и расслабленно произносит эти слова. — Поэтому ты приехал сюда? Я не поеду с тобой, можешь делать со мной, что угодно, — шатен не собирается верить этому тону, который наверняка ведет в ловушку, не собирается быть мягким в ответ, только не с отцом. — Вообще-то, мне позвонил директор и сказал, что тебе нужно уйти с уроков. Умоляю, выслушай меня, — Луи поворачивается лицом к Стайлсу и обнимает его так же крепко, как несколькими минутами ранее. — Похоже, тебе придется пойти на литературу. Надеюсь, завтра увидимся, — шепчет шатен и открывает заднюю дверь машины отца. Вся дорога прошла в тишине. Зайдя в дом, Трой попросил Луи сесть за стол и подождать его, по пути нажимая кнопку на чайнике. Когда вода вскипела, а отца все еще не было видно, Томмо решил налить себе чай. С его места за столом было отлично видно кровь на полу в том месте, где вчера разрушилось многое в его жизни. Он уже хотел встать и оттереть тряпкой свою кровь с плитки, но услышал шаги на лестнице, а через несколько секунд Трой положил перед ним коробку с новым телефоном. — Вчера я разбил твой телефон. Это новый, — Трой отходит к чайнику, тоже наливая себе чай. — Так в чем дело? Ты умираешь и хочешь попасть в рай? Поздно ты одумался, пап, — Луи ни за что не признается, что сейчас пытается нарочно рассердить отца, чтобы тот взбесился, чтобы стал привычным, а не тем знакомым, что уже давно и старательно забыт. — Нет, я… Просто хочу извиниться и все исправить. Это звучит странно, учитывая то, сколько я наделал. Но я понял, сынок, осознал свои ошибки. Тогда, когда тебе было четырнадцать и ты пришел ко мне ночью… Я совершил первую огромную ошибку, оттолкнув и ударив тебя. Прости, что бросил тебя в такое тяжелое время, Луи. Это, наверное, очень сложно, но мне искренне жаль, что меня не было рядом, что я только усложнял твою жизнь. Я не знаю, как я жил все это время, так ужасно обращаясь с единственным человеком, который был мне нужен. Я хочу нашу семью назад, Луи, — последний закусил щеки изнутри, чтобы не плакать при отце, и пока у него получалось, — Я скучаю по ней, скучаю по тебе. — Ты бросил меня не в тот вечер, когда я пришел к тебе ночью, а когда не встал рядом со мной на ее похоронах, — Трой поднимает свои красные глаза на сына, который так тихо, но так громко произнес эти слова, теперь прячась за чашкой чая, — Я сильно скучаю по ней, но по прежнему тебе не меньше. Ты три года не приходил на мои игры и так и не поговорил о ее смерти со мной. Мне нужен был не школьный психолог, а мой папа. Отец, который в один день любил и опекал меня, а на следующий уже почему-то ненавидел и избивал меня, между ударами говоря о том, что мечтает о моей смерти. Да, это я сидел рядом с ней, когда это произошло, да, именно я не мог ничего сделать, но там мог быть и ты. Поставь себя на мое место. Что бы ты чувствовал, если бы твоя мама умерла на твоих глазах, а ты остался целым и почти невредимым? Думаешь, я сам не винил себя достаточно? Думаешь, я сам не хотел умереть? Как я должен простить тебя? — шатен встает со стула, крепко держа в руках коробку с новым телефоном, — Спасибо за это, — он приподнимает коробочку над собой, подходя к лестнице.***
Спустя месяц. Луи быстро пришел в форму и поправился, поэтому пропустил всего одну игру. Сейчас подходил конец его первого матча за продолжительное время. Подходил конец одного из самых важных матчей в году. Томлинсону было легко. Последний месяц был спокойнее, чем вся его жизнь вместе взятая. Тихие и молчаливые ужины с отцом, много времени с Гарри и отсутствие новых синяков и гематом. Наверное, это все, о чем он мечтал на протяжении долгого времени. Наконец-то он может сконцентрироваться только на том, как ведет мяч, потому что, если он расслабится сейчас, на последней минуте, при счете 1:1, когда шансы на победу их команды привлекательно высоки, то просто не простит себя, если подведет своих друзей. Ворота приближаются с каждой долей секунды, один удар и все, будто, замирает, а в следующее мгновенье школьные трибуны буквально взрываются. Луи только что забил победный гол и не может перестать улыбаться. Как и всегда, он подносит свою ладонь к губам, целует и поднимает ее вверх в сжатом кулаке, шепча: «Для тебя». Трой, впервые за последние три года находящийся среди ликующих школьников, замирает, когда видит этот жест, разбивающий его сердце. — Вы же отец Томлинсона, да? — спрашивает мужчина сбоку. — Да, — отец не может перестать смотреть на своего сына, кидающегося в объятия Стайлса, который начинает покрывать лицо его сына поцелуями, — А что? — Эта вещь, когда он поднимает руку, что это значит? — Это для Джей, его мамы, — говорит Трой, выдавливая грустную, но гордую улыбку. — Он постоянно это делает, — говорит незнакомый мужчина и возвращает свое внимание на поле и собственной семье. Томлинсон старший ловит взгляд сына на себе, ощущая себя так, как когда-то в первый раз поддерживал своего мальчика. С улыбкой на лице и влажными глазами, не разрывая зрительный контакт с Луи, он так же целует свою руку и поднимает ее вверх. Трой все еще надеется, что сын когда-нибудь сможет его простить.