Одна хрустальная статуэтка на твоей полке

      Её куда-то вели. По тёмным коридорам, проходя мимо пустоты, сковозь теряющую время тишину. Грубые властные руки схватили её так сильно, что казалось, всё тело скованно железными цепями. Дышать было нечем, воздуха здесь нет, лишь дурманящий аромат собственного страха. В голове крутились вопросы: за что? Почему она сейчас здесь? Что она сделала? Ведь ничего же, правда?! Но сколько бы она себя не спрашивала, сколько бы не мучалась, вспоминая каждую секунду до этих коридоров, но не могла понять, где она оступилась, когда пересекла невидимую черту.       А коридор всё шёл в никуда. Каждый сантиметр однотонных стен всё больше и больше путал сознание и как будто бы говорил, хихикая, противным тоненьким голосом, почти пища: «Да, теперь весь твой мир этого тошнотворного серого оттенка», и расплывался в злорадной ухмылке. Это потихоньку сводило с ума, но за секунду до этого бесповоротного события впереди показалась открытая дверь — единственное светлое пятно здесь. Там всё было ослепительно белое — и стены, и потолок, её усадили на безупречно белый стул, сливающийся с точно таким же полом. «Где я? Это комната допросов?!» — пронеслось у неё в голове. — «Но где допрашивающий? И куда делся мужчина чьи руки так сильно сжимали меня?» Она уже ничего не понимала. — Что происходит? — спустя пару минут осторожно посмела узнать девушка. — Где я? — чуть-чуть помолчав, добавила она, но попробовав осмотреться, получила по глазам мощный удар яркого света, моментально ослепившего её. — Что это? Почему я ничего не вижу?! — она отчаянно мотала головой в надежде, что зрение снова вернётся к ней.       Дверь открылась почти без звука, лишь слегка скрипнув. По плитке раздалось постукивание каблуков. Оно приблизилось к девушке и остановилось. — Кто здесь? — вслушиваясь в каждый шорох, спросила она. Откуда-то возник низкий, шершавый голос, как на виниловой пластинке, не имеющий ни места, ни владельца, но и не растекающийся по всему пространству, ведь сам был этим пространством: — Это всего лишь меры безопасности, — с мягким спокойствием сказал он. — Меры?.. Безопасности? Но для чего это? Я что, представляю какую-то угрозу? — непонимающе воскликнула девушка и, продолжая часто моргать, надеялась снова что-нибудь увидеть. — Мы не знаем, на что вы способны, так что перестраховаться было единственным разумным решением для всех пресутствующих, — максимально официально, насколько это получалось, ответил голос, всё также висевший в неопределённости. — Да что вы? Я не в силах причинить вам вред, и вообще, что я здесь делаю? Просто скажите, в чём дело. Я уверена, что это какое-то недоразумение, я ничего не сделала, чтобы оказаться здесь, — последние остатки приветливости в её голосе нарушали серые тона обстановки. — Недоразумение? — вскинул бровь владелец голоса. — Вы хотите сказать, что не знаете, для чего вы тут? — с оценкой, полной удивления, продолжил он. — Нет, не знаю, я… — попыталась сказать девушка, но её перебили: — А вы подумайте. Давайте, — голос стал жёстче, — у нас куча времени, мы спокойно подождём, пока вы сознаетесь. — Сознаюсь? Но я ничего не сделала! Это какая-то ошибка! — впервые за весь разговор ей стало действительно страшно. — Поверьте, ни о какой ошибке не может идти и речи, — после этой фразы девушка так испугалась, что у неё начали трястись руки, и она непонимающе опустила голову, напряжённо раздумывая. — Я правда не понимаю, о чём вы, — тихо пролепетала она. — Вы обвиняетесь в незаконных действиях против СОНК — Специального Органа по Находке Космоса и предательстве государства.       Холодное недоумение одеялом накрыло предательницу и заставило всё её тело дрожать, больше всего хотелось спрятаться где-нибудь, там, где никто не найдёт и, забыв всё, уснуть лет на 100 — проснёшься, а там уже никого из нынеживущих нет, как и проблем, забивающих тебя как гвоздь в безысходность и отчаяние. — Но… Я… — прощебетала она. — У нас есть все доказательства и бумаги для того, чтобы посадить вас за решётку на пожизненное заключение, — перебил властный голос. — В данном случае сердечное признание может смягчить приговор, и мы дадим вам шанс попрощаться с родными, знайте, выхода отсюда нет, — монотонность голоса и серьёзность вещей, о которых он говорил, сбивали с толку, не давали здраво мыслить. — Ну, вы сознаетесь? — Что? — вырвалось у неё недоумение. — Я не ясно выразился? Давайте не будем всё усложнять, просто сознайтесь. — Нет, нет, нет… — бормотала она. — Вы, верно, спутали меня с кем-то! — возражала пленница, но он будто и вовсе не слышал её. — Просто скажите, вы это сделали? — с напором спросил он. — Я… — простонал тихий голос — не понимаю о чём вы… — Неправильный ответ, — за этой фразой последовала уверенная пощёчина такой силы, что голова бедной девушки отлетала в сторону, как мячик для гольфа, насколько это позволяла тонкая шея, соединяющая её с остальным телом.       Сдавленный крик и всё сначала. — Я задал вопрос, вы это сделали? Поверьте, это ваш единственный выход. — Правда, клянусь, я ничего не сделала! Прошу, поверьте мне! — забилась в отчаянии крохотная птичка посреди необъятного зла. — Это какая-то ошибка! — Неправильный ответ, — на этот раз удар пришёлся в живот, все внутренности полезли наружу, но она почему-то до сих пор была жива. — Пожалуйста, не бейте меня, просто выслушайте! — после короткой паузы, давшей понять, что новых ударов можно не ждать, она продолжила: — Я правда ничего не сделала! Проверьте информацию, там, наверное, какая-то ошибка! — Ошибки нет, — и новый удар битой по голове с ужасающим хрустом заставил пленницу задуматься: «Останется ли от меня хоть что-то?». — Почему… Вы не верите мне?.. — опустив голову, нашёптывала она. — Я ведь ничего… Ничегошеньки не сделала… — Мне очень жаль, — эта фраза получилась совсем безжизненной несмотря на то, что она означала, хотя именно это говорят, когда совсем не жаль.       Одним простым движением пальцы-змеи впились в волосы пленницы, получив полный контроль над её головой, и опустили своё владение в ведро с водой, перекрыв доступ к кислороду. Стали доноситься приглушённые толщей воды крики, хрупкое тело забилось в судорогах и попытках вырваться из объятий смерти, рывком за секунду до «уже поздно» её шея оказалась натянута до предела изогнувшись назад в неестественном положении, при котором дышать было сложно, кашель и рваные вздохи ударились о воздух, голос продолжил: — …но пока вы не сознаетесь это не закончится, можете хоть вечность всё отрицать, и мы всё равно будем держать вас здесь, если, конечно, вы столько протяните… — она не видела, но если бы могла, то застала бы на лице владельца голоса противную улыбку, лучившуюся надменностью. — Так что? Вы не хотите что-нибудь рассказать нам?       Её голова рухнула, удерживаясь лишь на хлипкой шее, всё дико болело. — Вам всего-то нужно сознаться в содеянном, и мы больше и пальцем не тронем вас, — пленница не обратила ни малейшего внимания на сказанное им, ни одна мышца её лица не дрогнула. — Молчите? Хороший ход, но не очень, ведь мне ничего не стоит сделать так, — щедрый удар кулаком разбил пленнице нос, из него потекла кровь, — или так, — каменной хваткой чьи-то руки сомкнулись на горле заключённой и начали сильно душить, но быстро остановились, еле поспев за следующим приказом, — даже это мне не составит труда, — она получила удар током, когда что-то холодное прислонилось к её спине. — Это всё пустяки, которые причиняют вам адскую боль, ваше молчание не принесёт ничего, кроме новых ударов и удуший. Но она всё также молчала, опустив голову вниз, кинула почти безжизненный взгляд на пол и вслушывалась в тишину, запаянную жуткими репликами голоса, которые её совсем не пугали. — Будем, значит, в молчанку играть? — прозвенела усмешка с почти неуловимой нотой раздражения. — Ну давайте попробуем, что вы больше предпочитаете, когда вам отрезают пальцы или когда вы служите гнездом для кучи ядовитых насекомых? Знаете сколопендр? Они оставляют от укусов большие ожоги. Если мы натравим на вас даже небольшую стайку, то и минуты не понадобится, чтобы на вашем теле и живого место не осталось. Лично для вас, — он ехидно улыбнулся, — я могу устроить и то, и другое, — ответ так и не прозвучал, раздалось какое-то постукивание, шорох. — Меня поражает ваша выдержка, но вам всё-таки придётся ответить, — рука до боли сжала её лицо и подняла вверх. — Отвечай же! — все эти запугивания совсем не давали результатов, пленница также в полнейшей апатии сидела и просто молчала, не обращая внимания ни на угрозы, ни на боль. — Продолжаешь значит?! — прошипел дико раздражённый голос и затих, пытаясь успокоиться, но истошный крик дал понять, что попытка эта успехом не увенчалась. — Да как ты смеешь?! Шелудивая псина! Я заставлю тебе говорить! Вот увидишь! — слюни прилетевшие в лицо вздрогнувшей заключённой, развеяли сомнения насчёт того, что у её собеседника всё же есть тело, и показали, что ни капли человечности. — Думаешь, ты лучше всех? Думаешь, что смеешь со мной так себя вести? Я тебе покажу, что такое настоящая боль! — ударом ноги он столкнул узницу со стула, она с грохотом упала на холодный кафельный пол, — Я выбью из тебя всю дурь, сволочь, — массивная подошва ботинка прижала голову девушки к плитке и надавила. — Что ты, чёрт возьми, вообще о себе возомнила? Тебе никто не поможет! Думаешь, ты кому-то нужна? Думаешь хоть кто-то общается с тобой не только ради выгоды? — заметив удивление в глазах пленницы, он продолжил. — И правда так думаешь? Наивная… Все твои знакомые не видят в тебе ничего, кроме кошелька и тела, которое можно трахнуть. На самом деле ты им просто противна, но даже не у всех получается терпеть тебя… — нога поднялась с головы пленницы, наступила тишина, нарушенная спустя пару секунд, голосом, вдруг оказавшимся прямо у её уха. — Мне очень жаль тебя, правда, — он спокойно и медленно произносил каждое слово, отделяя его, как крупицу от горстки зёрен, — так одинока и никому не нужна. Если ты вдруг подохнешь здесь, некому будет поплакать на твоих похоронах… — он глубоко вздохнул. — Печальная будет картина: только я, да кладбищенский сторож. Придём, постоим у дешёвого пластмассового гроба — того, что ты заслужила за свою «праведную» жизнь, он закапает тебя в чёрную от грязи землю, где тебе и место, а я так тихо, совсем без жалости и сочувствия прошепчу у могилы, — его голос стал совсем не слышным, почти сошёл на нет и лишь тихим шорохом доносился до её уха, — «какая же она была сука…», — лёгкая ухмылка. — И самое главное, что буду прав. Да, — тишина, нарушаемая лишь чавкающим звуком облизывания губ и сглатыванием слюны, — очень печальная картина… — он отстранился, прошёл по комнате, давая узнице осмыслить всё сказанное им и спустя эти мгновения осознания, с переигранной добротой сказал: — Просто сознайся и ты больше не увидишь этих глупых людей, что не ценят тебя. Здесь мы позаботимся о тебе и сделаем всё, чтобы ты ни о чём не жалела… — Нет… Ты врёшь, я не одинока, у меня есть… — пленница попыталась возразить, но её прервало вкрадчивое шипение: — Сволочь… — стук шагов приблизился к лежавшей на полу девушке, она дрожала в мучительном ожидании, а его нога уже замахнулась. — Да как же ты не можешь понять?! Она не любит тебя! — бил он её. — Просто бы сказала «Я это сделала, я!», но нет же! Тварь!.. — он всё сильней и сильнее наносил ногой удары по её надломанному и кровоточащему телу. — Как же ты меня достала, маленькая мерзкая гадина!..       От его и так маленького, постоянно разматывающегося клубочка терпения не осталось ни следа. Уже было и не сосчитать, как много раз его нога замахивалась и ударяла по скорчившейся на полу от боли пленнице, и сколько слёз она обранила на кафельную плитку. — Ненавижу, ненавижу, ненавижу!! — раздался истошный крик взбесившегося до предела допрашивающего, и он с разбегу, сильнее раз в десять ударил по пленнице. Она беспомощно взвизгнула и осталась, согнувшись в три погибели, лежать совсем без чувств. — Тед, хватит, — послышался незнакомый голос из угла комнаты. — А? — обернулся на него Тед. — Да, — он откашлялся, — хорошо… — и, сделав глубокий вдох, отошёл. Сев на стул, беззаботно спросил, подпирая лицо рукой: — Нет, ну если ты мне не веришь, пожалуйста… — он снова вздохнул. — Ну, а как насчёт поговорить с ней самой? А? — он слегка приподнял уголки губ и беспечным голосом, в котором было сложно уловить приказ, сказал: — Приведите её.       Раздались шаги, еле заметный скрип двери — кто-то вышел. Тед в тихом спокойствии и полной безмятежности насвистывал себе поднос детскую песенку: — Я на солнышке лежу, — слова выходили невнятными из-за руки, которой он прикрывал рот, и отлетали эхом, — па-пара-па-па-па, я на солнышко гляжу, пара-па, всё лежу, — он медленно проводил мягким взглядом по потолку, будто бы и вовсе не замечал ни полуживого тела, скукожевшегося на полу, ни того, что происходило пару минут назад, — и лежу, и на солнышко гляжу…       Полная инфантильность и забвение. Что ещё нужно для хорошей жизни? Истязал людей до не узнаваемости, унизил их, надломил на корню рассудки многих и благополучно забыл, продолжая сеять ужас и страх в разбитых сердцах, сотворяя с их разумом то, что и в кошмарах не приснится. Наконец-то он оторвался от изучения потолка и распевания песенки, потревоженный открывающейся дверью. Спустя мгновение дверь закрылась, Теда здесь больше не было, в комнату вошёл кто-то другой. Шаги негромкие, аккуратные, но не боязливые, а спокойные и размеренные. Лежавшая на полу птичка с поломанными крыльями встрепенулась и, хрипя, спросила: — Кто это? — Это Я, — отчеканил такой родной голос с совершенно незнакомым доселе оттенком, что узнать его было сложно. — Но что ты здесь делаешь? Немедленно уходи, а то они и тебя будут пытать! — кричала из последних сил ласточка, увязшая в тине. — Нет, они не станут, — спокойно выговорила, девушка, облокотившаяся на стену. — Ты не понимаешь, как только они убьют меня, то примутся и за тебя! Пожалуйста, просто уходи отсюда! — сквозь слёзы и ком в горле щебетала пленница. — Не понимаешь тут только ты, — воцарилась шершавая тишина. — Ты здесь потому, что я им всё рассказала. — Что ты такое говоришь? — слетел с губ узницы испуг. — О чём ты рассказала?.. — Обо всём. О том, как ты всё это время, день за днём предавала здравый смысл, о том, как издевалась над невинными людьми… что они тебе сделали? — вскрикнула вошедшая. — В том-то и дело, что ничего… О том, как не давала мне им это рассказать, как угрожала мне и как скрывала свои поступки… — Какие поступки? О чём ты говоришь? Они пытали тебя?! Они заставили тебя сказать это мне?! — не унималась пленница. — Нет, я сама осталась тут, чтобы показать, как больно ты делала мне. Ты просто сумасшедшая, эти твои глупые идеи! Бессмысленные споры! Я ведь просила тебя! Просила! — её голос срывался в плач. — Но ты и слушать меня не хотела! Я так много перетерпела из-за тебя, а ты даже не признаёшь своей вины! Ты чудовище! Зачем я только связалась с тобой?! Думала, что люблю тебя, и верила, что эти чувства взаимны, но ты только и делала, что ломала меня, убивая во мне всё хорошее… — она зарыдала — Ты… — тихий всхлип — Ты убила меня! Видеть тебя не хочу! — в слезах закричала девушка и выбежала из комнаты. — Стой! Прошу! — прокричала заключённая, но в ответ услышала лишь собственное эхо.       Прошёл час, а может больше, почём ей знать? Всё это время её мысли мешались друг с другом и превращаясь в одну серую массу, как камень давившую на сознание. Она ничего не понимала, да и не хотела. Когда Тед снова пришёл и сел на стул, она взглянула на него своими невидящими, полными боли глазами. — Ну? Как прошла встреча? — переигрывая в лучшую подружку, спросил он. — Весьма… Весьма… как его, это… — Поразительно? — подсказал кто-то из угла. — О, да, спасибо, весьма поразительно, не правда ли? — мерзкая ухмылка лучисто сияла на его лице. — Я… Не могу поверить в это… — тихо прошептала девушка. — Такое бывает, — на этот раз он сыграл обиду во вздохе. — Тем более с такими мразями, как ты, — напомнил Тед. — Нет, это была… Это была не о!.. — её возражения прервал удар железной палкой по рёбрам. Боль до звёзд в глазах, чувство конца и ещё одна бесполезная попытка закричать «это была не она». Железо разрушало её до тех пор, пока она не сдалась. Не перестала пытаться. Не признала того, что мир её ненавидит. — Повторяй за мной, — вновь отдал приказ голос, переставший быть Тедом — личностью, а вновь превратившийся в безжалостного и безэмоционального допрашивающего. — Меня все нанавидят. — … меня все ненавидят. — Я никому не нужна. — … я никому не нужна. — Из-за таких, как я, нам никогда не найти космос. — … из-за таких как я, — она перехватила дыхание. — …нам никогда не найти космос.       Всё кончено, это абсолютное поражение. Её перестали бить, унижать, сняли наручники. Она снова могла видеть, комната оказалась маленькой и с серыми стенами — совсем не такая, как на входе. На полу кровь, её собственная кровь. В комнату ворвалась куча маленьких людей, сразу бросившихся к ней — санитары, они уложила девушку на каталку и куда-то повезли, перед её глазами мелькал свет, потолок не менял цвет, а ей было уже слишком всё равно, чтобы что-то узнавать, она просто подчинялась, не возражая, не споря. Просто лежала, наблюдая, как доктора осматривают её, ставят градусник, смотрят зубы, проверяют на наличие болезней, делают рентген, снимают одежду, проверяют, нет ли переломов, отводят в душ, прижигают раны, заматывают бинты, искоса и презираючи смотрят на неё, выражая презрение, борющиеся с неприкрытым любопытством под его расчётливые фразы: «…вызывает у людей ненависть, неприязнь, суицидальные мысли, головную боль, судороги…», «она делает людей хуже, не даёт им пойти к свету, а лишь преграждает их путь к безгрешности — космосу», «она опасна, нельзя оставить её на свободе », «нарушает спокойствие и жизнеутверждающие мысли в обществе», «наводит беспорядок и смуту», «мы на пути к великому», «истребим подобных, недостойных жизни существ и наконец-то обретём космос».       Когда это всё закончилось, её заперли в чёрной комнате совсем без одежды и объяснений. Она прижалась к стене и пыталась согреться, но эта темнота не давала ничего, кроме темноты. Шесть граней давили на её сознание. Иногда они что-то тихо шептали, о том как заброшен лес её волос, как холодны реки в венах её, как бесконечна пропасть её глаз, как горяча кровь на ранах — тенях былой войны, о том, как печален крик птицы, рвущейся из клетки с хрустальными прутьями — её хрупкого тела. Она не знала, сколько времени там провела. Но достаточно для того, чтобы понять одну вещь: она очень сильно хочет видеть Её. Не важно, что было в той комнате, это не могло быть правдой, никак не могло. Ей так хотелось просто узнать, что там была не Она, что они украли Её голос и наговорили им всю эту чушь.       Здесь нет ни окон, ни дверей, вообще ничего, кроме её самой и темноты. Она беспомощно оглянулась на все четыре стены, как в одной из них появился небольшой проём. Это всё было странно, но она выбежала навстречу к неизвестности.       И там, за этой темнотой её ждала Она. Заключённая подбежала к Ней и прижалаль всем оголённым и дрожащим телом, та аккуратно обняла её, боясь навредить, ведь измученная узница сделана из тонкого хрусталя, который так легко ломается в руках — надавишь чуть сильнее, и она разобьётся. — Я так и знала, знала, что это была не ты! — зазвенел плачем хрусталь. — Всё будет хорошо, я рядом и никогда, слышишь, никогда не покину тебя, — расползся шёпот по её плечу. — Пожалуйста, сделай это… — прозвенело хрупкое стекло. — Прости, я не смогу, я так люблю тебя… — Прошу… — повалились не обточенные осколки тихого всхлипа. — Не заставляй меня делать это… — обречённо шептала девушка, любившая всем сердцем эти режущие края идеальной скульптуры. — Я до безумия люблю тебя, правда, — ещё сильнее прижалось к возлюбленной хрупкое произведение искуснейшего мастера-жизни, не успевшего закончить работу, — прошу о чём-либо тебя в последний раз, пожалуйста, сделай это… — Люблю, люблю, люблю, люблю, люблю, люблю… — обречённо и быстро повторяла девушка, чтобы запечатлить в воспоминаниях возлюбленной лишь это безграничное чувство. — Люблю…       И она сделала это, её руки обвили изящные изгибы хрустального тела и сжали с такой же силой, как и их всепоглощающая любовь. Она треснула, разлетелась на много маленьких осколков, они впились в девушку, что так любила этот хрусталь, и она умрёт вскоре от потери крови, но сейчас это не важно, ведь из хрустальной статуи медленно вытекал космос. Он взял ещё дышавшее тело в свои полные тишины и отсутвия воздуха объятья и заполнил всё вокруг — стены, пустоту. Своим беззвучием заставил молчать голос, подчинил себе пространство, уничтожил материю, время за его ненадобностью поглотил, дал этим, не ведующим истинной правды людям, спасение, и он всех простил. Да, он их всех простил…