Bleeding Heart

День убийства

Ночная тишина всегда была довольно странной. Она одновременно будто лежала жутким, пугающим притихшим зверем над землей, который готовится напасть, так и фарфоровым чайником, стоящим на краю стола. Стоит лишь слегка задеть и он разобьется вдребезги, оставив лишь блестящие на свету осколки. Тишина застенья исключением не была. Казалось, вместе с закатом все расходятся по домам и сидят со своими семьями около тусклого очага, дожидаясь радостного восхода солнца, которое, поднимаясь по небосводу зазывает выполнять людей свой рабочий долг на тяжелых работах, дабы лишь перекусить краюшкой хлеба. Но, судя по опыту, районы за стеной никогда не спали. Пьяные работяги, неблагополучные семьи, страшные преступления — все они ставили под угрозу хрупкость тишины. Никто из них, даже если бы и хотел, не мог существовать в плотной завесе безмолвия, отчего ночной воздух рассекался руганью, а порой истошными криками жертв, до которых, увы, мало кому было дело. С этим еще стоило сжиться, привыкшему к куда более мирным звукам столицы, человеку. Центром всего застенья являлась церковь. Не такая большая и помпезная, как столичные готические соборы, чьи башни и шпили легковесным кружевом возвышались над городскими стенами, упираясь в сам небосвод, но все еще служащая для утешения и защиты. Но какой бы крепостью не пытался казаться костел, его тяжеловесные средневековые стены отнюдь не могли сдержать все горе людей за столичными вратами. К тому же, большую часть времени там находилось лишь пару священников да иногда появлялись молодые диаконы, походившие больше на декоративные скульптуры херувимов, точно также служащие лишь для красоты. Одного из священников звали Лэнс и он был уж больно молод — его направили в эту захудалую церковь сразу после окончания клерикального курса гарнизона, еще зеленым дьяконом. А сразу после положения во священники, старый аббат, служащий в церкви с незапамятных времен, скончался, оставив ее в наследство Лэнсу, а вместе с ним и практически все, полное проблем, застенье. Работа священником порой тяготила Лэнса. Слишком много уж бед и людей, нуждающихся в помощи, проходили через него ежедневно. Не щадили даже ночью, поэтому впалые, будто акварельные, фиолетово-синеватые синяки под глазами стали визитной карточкой священника. И нельзя сказать, что Макклейн не любил помогать людям, отнюдь. Он был искренне убежден, что каждый человек на земле достоин счастья, но проблем у бедняков было столько, что даже Бог, казалось бы, не мог их разрешить. Что же сделать мог он, молодой священник, только что выпущенный из-под крыла гарнизона? Лишь посоветовать молиться усерднее, но едва ли это поможет вернуть умерших в грязи детей и отучить мужчин от дешевого пойла. Но на священника он учился не то, чтобы из собственных альтруистических побуждений. В гарнизон Лэнс попал больше по нужде, чем по собственному желанию. Он вырос в большой семье, окруженный заботой и любовью. Его всегда поддерживали десятки людей, готовые утянуть в объятья сразу, как зашел за порог дома. Он, его братья и сестра никогда не были брошены на произвол судьбы, в отличие от многих столичных детей, которые при живых родителях с гордостью носили имя «детей улиц». Они всегда находились под присмотром, но порой обижались на старших, ругающихся, когда они, все грязные, измазанные в городской пыли, приходили домой, как и все дети их возраста. Но наказанием была лишь показательная стирка на всю семью. Но все было бы хорошо, если бы жизнь, в отличии от существования не обходилась так дорого. Не каждый мог обеспечить самого себя, не то, что большую семью, полную детей. И как бы родители не старались обеспечить счастливое, полное возможностей и любви, детство, Лэнс с возрастом понял, что денег чрезвычайно не хватает. Ему было безумно больно смотреть на родную, слепнущую бабушку, что штопала господские платья, на мать, гробящую здоровье, продавая рыбу на рынке и отца, который тяжело работал с утра до ночи, дабы семья ни в чем не нуждалась. Лэнс ценил это, ценил больше собственной жизни, но понимал, что любовью нельзя накормить детей или купить новое, нештопанное пальто. Когда ему исполнилось пятнадцать лет, Макклейн, среди прочих попыток заработать, решил податься в гарнизон. Ведь мало того, что по принятию его в ряды сей элитной академии, семья бы лишилась лишнего рта, так и ученики получали стипендию за хорошую учебу. Ее-то он и собирался отправлять родителям, дабы облегчить их быт. После прохождения собеседования и теста на физические способности, Лэнс не ожидал даже ответа. Посмотрев на тех, кто поступал вместе с ним, он сразу понял, что ему, щуплому подростку, не отличающемуся особой силой или прытью, да и к тому же не мотивированному на убийство вампиров ничем, кроме как деньгами, делать там нечего. Отчаявшись, Макклейн решил, что амбиции амбициями, но семья она здесь и сейчас. Взяв себя в руки, он практически договорился с мясником из лавки неподалеку. Тот, большой мускулистый мужчина сначала посмеялся над юнцом, но уже был готов принять его как родного. Но домой пришло письмо. Написанное на дорогой плотной бумаге с золотым тиснением, запечатанное алым, как хорошее вино, сургучом, оно было подписано размашистым каллиграфическим почерком и содержало в нем его имя: Лэнс Макклейн. Парнишка даже несколько раз перепроверил адресата, будто не веря, что он, слабак без денег, удостоился ответа из дворца. Но содержание письма было необычным. Его приняли в академию гарнизона, но…не охотником. Как оказалось впоследствии, служители церкви тоже обучаются в академии, правда, всего два года. Церковь ведь создана самим Богом не только для утешения горя и боли, но и защиты от нечисти. А если священники не знают как защитить от вампиров даже самих себя, то зачем нужны такие священники? Но если их обучить и поставить на ноги, то и они могут спасти не один десяток жизней. Именно поэтому двухгодичный клерикальный курс и существовал, обучая молодых священнослужителей. И именно в их рядах Лэнс вступил в самостоятельную жизнь. Но несмотря на утомительные тренировки и заучивания скучных до коликов псалмов он не жалел о своем поступке. Семья теперь, хоть и не шикует, но живет куда лучше да и сам Макклейн теперь учится в престижном заведении, о котором его знакомые дети улиц никогда и мечтать не могли. У него даже появились настоящие друзья. Правда, Ханк, с которым за все время обучения они стали не разлей вода, отчислился в середине второго курса и начал присматривать за таверной отца, но это лишь укрепило их дружбу. Но спустя уже несколько долгих месяцев, Лэнс проводил вечера в одиночестве, рассматривая высокие потолки костела. Они были украшены древней, уже давно выцветшей и осыпавшейся, мозаикой, с изображением святых. Все они смотрели из разных частей залы, устремив свои взгляды вверх, к небесам. Большинство кусочков смальты, если не выпали, то потеряли былую яркость, отчего образы угасли и проступали привидениями на почерневших известняковых стенах. Наверное, поэтому узнать из всех них Лэнсу удалось лишь святого Себастьяна, которого насмерть пронзила стрела. Остальные же едва ли можно было распознать. И, к сожалению, они такими и останутся до скончания времен. Так и сегодня, Лэнс бодрствовал, ведя немой диалог со застывшим в агонии святым, держа в руке бокал дешевого кагора и наслаждался безмятежностью. Это был редкий момент спокойствия, когда уличная тишина вступала в симбиоз с расслабленным, даже немного радостным, настроением. Даже дворовые собаки притихли в тот вечер, будто зная, что спокойные вечера это непозволительная роскошь. Но тяжелые дубовые двери отворились, впустив в залу холодный разреженный воздух ночи, развеявший чары тишины. В зале будто запахло пряным перцем и тмином, что, обволакивая легкие, затрудняло дыхание и забивало ноздри, заставляя вдыхать через рот. В голове же всплыл лишь один вопрос: кому понадобилось вваливаться в церковь в столь поздний час? Лэнс, доселе сидящий на одной из лавок, подскочил на месте и замер, вслушиваясь в звуки ночи. Но голову заполнил лишь ужасающий стук крови в голове, лишь нагнетая жути. Макклейн хотел двинуться вперед, посмотреть, что случилось. Он уже занес ногу, чтобы выйти за стройный ряд лавок, но резко замер, даже не опустив ноги. Кто-то простонал. Неужели ему плохо? Тогда почему его привели в церковь, а не к какой-нибудь знахарке? А может это был вовсе не стон, а рык, и священник просто не разобрал? Неужто его хочет убить случайно забредший вампир, обезумевший от голода, готовый впиться своими острыми, как шила, зубами в свежую плоть? Если да, то любое лишнее движение будет фатальным. Но ведь с такой же вероятностью это могла быть женщина, жестоко изнасилованная в подворотне, али мужчина, разбивший нос в драке. Лэнс должен был проверить и помочь. Таково было его предназначение. Сжав в руке четки, венчающиеся резным черным крестом, Лэнс медленно двинулся к двери. Каждая мышца в его теле была напряжена. Двигался он будто в темноте, не имея понятия, куда он идет. Быть может, сейчас он рыцарь на белом коне, готовый спасать города, а может он мчится прямиком в драконью пасть. И узнать это можно было лишь пройдя всю залу и заглянув за деревянную перегородку. Тяжелые шаги раздавались в его голове, эхом отражаясь от его черепной коробки. Хоть это и была лишь кровь, казалось, что кто-то идет за священником по пятам, вот-вот положив руку ему на плечо. С усмешкой Лэнс подумал, что это, конечно, смерть, но, набравшись смелости, двинулся к перегородке, замерев у самого его края. Он сжал в руке крест, попросив у Бога защиты и ступил в предбанник. Увидев тело, облокотившееся на стенку, Лэнс выдохнул — по крайней мере, никто его не убьет сразу. Но, всмотревшись в гостя, он нервно прикусил губу и нахмурился. На полу сидел парень, где-то его возраста. Он не был мускулистым качком, отнюдь, священник описал его, скорее, как худощавого. Волосы его будто никогда не стриглись, отчего торчали в разные стороны, сложившись в неухоженный сальный маллет. Одет он был довольно просто: рубаха, цвет которой за грязью было невозможно определить, короткая куртка цвета хорошего вина, дырявые сапоги с причудливыми застежками, да узкие льняные штаны. Именно на это бы обратил внимание Лэнс в обычной ситуации, добро пошутив над уставшим путником по поводу его катастрофической прически. А после пригласил бы пройти внутрь и разделить бокал вина. Но сейчас… Это было похоже на страшный сон, чувствуя, как страх, будто морская волна, то накатывает, заставляя дрожать, то откатывает с мыслью «ну, он хотя бы не напал на тебя». Гость, сидящий у стены, был окровавлен. Все его лицо было измазано в крови, волосы у лица слиплись, превратившись в кровавые сосульки.Но при этом, даже Лэнсу было достаточно пары секунд, чтобы понять, что кровь была чужая. У парня не было ран, даже старых. Куртка его не была нигде порвана, а лишь испачкана вязкой дорожной грязью. Да и вряд ли при такой потерей крови можно выжить, а грудь путника равномерно вздымалась. Хоть Макклейн не боялся крови, но ему стоило больших моральных усилий поднять бессознательное тело и перенести на одну из скамей. Он сдерживал рвотные позывы, представляя сцены того, что именно совершил этот щуплый парень, дабы измазаться в крови полностью. Да и священник никогда не ожидал, что ему придется иметь дело с окровавленным телом. И никто не знал, не готовил к этому, из-за чего сейчас он сверлит взглядом пустоту, совершенно не зная, что ему делать. Первой мыслью, возникшей в голове Лэнса стало простецкое предложение стакана воды. Ведь даже если гость не станет пить, ну, или не сможет ввиду собственного обморока, то Макклейн хотя бы отмоет его лицо от крови. Он помчался через всю залу, путаясь в подолах собственной рясы, в маленькую комнатку, являющейся небольшой кухней и кладовой. Хотя, больше кладовой, ибо она вся была заставлена разнообразным скарбом, вроде метелок и ведер. Также там хранились какие-никакие продукты, стояли огромные печи и бочка с водой. Неподалеку же стоял тяжелый деревянный кубок, в которой Макклэйн и поспешил набрать воды и вернуться к бездыханному гостю. Но, на удивление, когда Лэнс вернулся, его визитер уже раскрыл глаза и, чертыхаясь, трогал свои слипшиеся волосы, хмурясь, рассматривал руки, покрытые кровавыми разводами. В глазах его читался нечеловеческий испуг, скорее, дикий, животный, будто парень и сам не помнил, почему его руки в крови. Может, и правда не помнил? Заметив этот, пробирающий до мурашек, взгляд на себе Макклейн вздрогнул и шагнул назад, от неожиданности сжав кубок в руке. Капли воды звонко оросили каменный пол и рясу, но священник быстро пришел в себя и выпрямился во весь рост, нацепив на лицо маску дружелюбия и безмятежности. Вдох. Выдох. Шаг. Гость сначала удивился такому поведению, его брови взметнулись вверх и на секунду показалось, что перед священником предстал чистый юноша с полотен живописцев романтизма. Но тут же юноша преобразился, выпятив грудь и нахмурившись, словно главарь обезьяньей стаи. — Кто ты? И где я?! — закричал тот, подавшись вперед. Он смотрел прямо Лэнсу в глаза, будто пугая своими лопнувшими сосудами и расширенными в полумраке зрачками. Но если он хочет испуга, то Макклейн очень постарается, чтобы этого не случилось. — Хотел бы я сначала узнать, кто ты, — довольно грубо, как для священника, вступил в разговор Лэнс, — А сам ты в церкви, если ты еще не понял по количеству крестов. Гость осмотрелся по сторонам и заметно напрягся. Это удивило Лэнса: обычно, люди, попавшие в передрягу успокаиваются, поняв, что они в церкви. Их тут укроют от недоброжелателей, накормят свежим хлебом и дадут временный приют, не взяв за это ни копейки. Но его гостю явно тут было неуютно, будто… Да нет. Это ведь лишь предположение. — Водички? — священник протянул кубок и парень, несмотря на недоверчивый взгляд, схватил его и выпил залпом. Он пил так жадно, что вода аж полилась по шее, капая с бугорков застывшей крови, — Так, может, ты скажешь, как тебя зовут? — Не твое дело. Да и зачем тебе мое имя, если я все равно сейчас уйду, — оторвавшись от воды, произнес путник, состроив отчего-то больно знакомую гримасу из едва уловимого трепета, скрытым за напускным безразличием. — Ох, ну, знаешь, приличия там? Я, все же, притащил сюда твое бессознательное тело, принес воды, предлагаю переночевать. — Ага. Спасибо, — фраза звучала настолько равнодушно, что Лэнс чувствовал, как начинает раздражаться. Наверное, если бы не ряса, то драки было бы не избежать, — Хотя я бы был тебе куда более благодарен, если ты мне покажешь, где я могу отмыться. — Конечно. Пошли, — Лэнс развернулся на каблуках и направился к соседней с кладовой комнату, в которой стоял небольшой таз с водой да зеркало. Прислонившись к стене священник ждал, пока его гость отмоет лицо, при этом понимая, что нельзя сегодня его отпустить. Нужно расспросить, и, дождавшись утра, передать его жандармам. Конечно, если только в рассказе его будет нечто подозрительное. Но его поведение и без того казалось подозрительным, со всеми озираниями и попытками грубостью уйти от ответа. Макклейн хотел было дружелюбно поинтересоваться не подлить ли воды, но, увидев отражение в зеркале, замер. Он знал этого парня. И теперь понятно, почему его гримасы и диковатые повадки казались столь знакомыми. Он видел его в гарнизоне. Наверное, видел каждый, кто там учился. Когане Кит. Звезда, подающий надежды охотник, что готов пронзать мечом едва бьющиеся вампирские сердца. Каждому, даже на его клерикальном курсе, ставили Кита в пример, рассказывая о его боевых навыках и дерзком нраве. Ему завидовали все, даже Лэнс. Нет, особенно Лэнс. Все же, в глубине души он надеялся блистать точно также, стать лучшим охотником, но его потолком оказались лишь священные писания. Но, чем выше забрался, тем больнее падать. Незадолго до выпуска, Когане вышвырнули из гарнизона. Официальных комментариев дано не было, но по всему гарнизону ходил слушок, что именно из-за него командующий теперь ходил с модной пиратской повязкой на глазу. Неужто, столь звездный Кит оказался настолько неуправляемым, что умудрился выколоть вышестоящему по званию глаз? Вот умора. — Я тебя знаю, кстати, — с бахвальством в голосе произнес Лэнс, облизнув губы, словно кот, завидевший сметану, — Тебя зовут Кит. Мы учились вместе в гарнизоне. Помнишь меня? Я Лэнс, с параллельного курса. И без того высокий Макклейн вытянулся и горделиво выпрямил спину, показывая, кто тут хозяин. Но Кит этим, похоже, не впечатлился. Отнюдь, он замер и побледнел, пока Лэнс излучал лучи превосходства. Было видно, что парень явно не хотел, чтобы его кто-то узнал, особенно сейчас, когда он толком не отмылся от крови. Стряхнув с рук капли воды, он медленно повернулся, будто осмысливая план дальнейших действий. Но, видимо, с осмыслением у него было не очень хорошо, поэтому он, довольно прямо и резко прервал самолюбование Лэнса: — Нет, я не помню. И я пойду, — Когане свел брови к переносице, словно ребенок, вспоминая чей-то старый наказ, — Спасибо за…гостевстреч…путноприимство….гостеприимство. Пока, — не поменявшись в лице, Когане двинулся прямиком к выходу, словно таран, сбив несколько лавок. Юноша почти дошел до перегородки, если бы Лэнс не взял себя в свои руки. Хоть он и был раздосадован тем, что Когане совершенно его не помнит, но возможность мыслить еще не потерял. Любой дурак понимал, что задержать Кита нужно было любой ценой. Если это, конечно, не его собственная жизнь, она, все же, бесценна. — Ах, Кит, ну, куда же ты спешишь. Может, выпьем кагор и ты меня наконец-то вспомнишь, я уверен, ты не мог забыть кого-то вроде меня! Но Когане даже и не заметил этого. Он целенаправленно шел к выходу, словно упертый баран, а Лэнс был словно добрый пастух, не привыкший гоняться за собственным стадом. Что ж, все бывает в первый раз. Священник вытянул шею, став длинным и тонким, будто сук. Руки он упер в бока, интуитивно пытаясь казаться грозным, и, нахмурив брови и прокашлявшись он, как мог низко, начал: — Разве ты хочешь, чтобы весь город узнал, что ты был ночью в церкви весь измазанный в чьей-то крови, а, Кит? Жандармы же весь город прочешут, поднимут на уши всех еще. Ты уверен, что… Не успел Макклейн закончить фразу, как Когане повалил его на каменный пол. Он умудрился преодолеть огромную залу в два прыжка, и протащить хоть и легкого, но человека, по нему. Лэнс лишь успел простонать и открыть глаза, как увидел испуганную и озлобленную гримасу в паре сантиметров от своего лица. Кит держал его за грудки, смотря прямо в глаза, ноздри его раздулись, словно он боевой бык, а в лице читалось незнание, что делать дальше. Он открыл рот, дабы что-то сказать и священник увидел то, отчего его прошибло холодным потом. Ему точно не показалось. Во рту его ночного гостя точна была пара излишне длинных и острых клыков, одним видом приводивших в ужас. Мозг сразу рисовал страшные картины того, как эти два огромных шила протыкают темноватую кожу, оставляя в ней зияющие кровавые дыры и высасывают кровь до единой капли. Впервые Лэнс почувствовал эту реальность, окутывающую холодом спину. А может это сама смерть провела своим костлявым пальцем меж лопаток. Кажется, кончина уже вот она, рукой подать, но вампир медлит и смотрит на Лэнса. В его взгляде читается непонимание, будто он сам боится происходящего. Он медлит, замирает, чуть втягивая голову в плечи и ждет хода Макклейна. А тот, интуитивно резко подается вперед и оказывается сверху. Когане наконец оживает и, брыкаясь, пытается спихнуть с себя столь тяжелую ношу. От их кряхтения, в прекрасной храмовой акустике, закладывает уши, а сами они больше похожи на двух копошащихся земляных червей. Макклейн пытается поймать руки Кита и завести их ему за голову, дабы, наконец, одержать жизненно важную победу, но тот постоянно вырывается, все порываясь укусить. Но как только у него появляется шанс впиться в руку соперника, вампир беспомощно скалит зубы, вплоть до того момента, как руки его касаются пола за его головой. Свободной рукой, священник из-под рясы достает массивный пистолет, украшенный незамысловатым растительным узором, выгравированным на его дуле и покрытый тонким слоем искусственной позолоты; такие дарят выпускникам клерикального курса, вместе с десятком серебряных пуль. Макклейн курок не взводит, но дуло к груди соперника подставляет, шепча «так будет спокойнее». У них уходит несколько секунд на одышку, а после они смотрят друг на друга, оба напугано и не понимая, что дальше делать. Священник отводит взгляд и чуть выпрямляется, удобнее усаживаясь на ноги Когане, будто тот и не против. — Так ты…вампир? — тяжело дыша, с длинными паузами, спросил Лэнс, но ответа так и не получил. Да и он не сильно был нужен, ведь тут и так все было очевидно, — Ясно тогда, почему ты весь в крови сюда явился. Говори, кого ты прикончил. Быстро! Лэнс подался вперед, чуть надавив дулом пистолета на грудь Кита. Тот негромко лязгнул и священник дернул руку, испугавшись, что тот выстрелил. Но, благо, ему лишь показалось из-за неопытности. Кит закусил губу и отвернул голову. В его голове происходил самый настоящий хаос: мысли, словно земляные черви, копошились в мозге, сплетаясь в клубки, не давая отделить одну от другой. Они будто множились делением, а после просто расползлись в разные стороны, оставив лишь звонкую пустоту в голове. Когане, шокировано смотря на скульптуру Богоматери, сейчас мог лишь что-то нечленораздельно мычать, даже несмотря на лязгающий звук пистолета, приставленный к его груди. — Я…я убил лося. В лесу, неподалеку. Меня обратили неделю назад. Неделю, за неделю тяжело смириться с участью убийцы людей. Неделю. Я не убивал. Не убивал…да и разве священники имеют право угрожать жизни? — Когане попытался приподняться на локтях, но Лэнс не дал, нахмурившись. — Ты вампир. Мне предписано тебя вовсе убить…да и ты сам это знаешь. — Так чего же ты ждешь? — оскалившись, спросил вампир, наконец посмотрев в глаза Макклейну. И правда. Чего он ждет? Вот он, вампир, враг всего человечества распластался прямо под ним, уже даже не сопротивляющийся. Жизнь его в руках Лэнса, стоит лишь сделать пару движений и мир станет чище, умрет одна еще тварь, находящаяся на вершине пищевой цепочки. Да и самого Лэнса ждет похвала и продвижение по службе. Но в голове Макклейна об этом не было и мысли. Как можно убить живое существо, с разумом и чувствами, открыто смотрящее тебе в глаза, где во взгляде читается лишь смирение. Разве это не настоящая жестокость, убить поверженного и ослабевшего? Он же точно также имеет право на жизнь, как и ты сам. Ведь, к тому же, совсем недавно он был человеком. Пару раз Макклейн все же попытался, но все закончилось пустым сокращением мышц. Чувствуя себя отвратительно беспомощно, священник поднял голову, но пистолет не убрал. Все же, он хотел ощущать контроль над ситуацией. — Если утром я узнаю, что хоть кто-то в городе умер, то я тебя в тот же день передам в орден. Понял? — Лэнс убрал от груди Кита пистолет и начал вставать, — И ты никуда отсюда не уйдешь, пока я не буду в тебе уверен. Священник встал на ноги и протянул руку юноше, дабы помочь ему встать. Тот, помедлив, таки принял руку и встал, смирившись с обстоятельствами, которые не играли ему на руку. Но он, все же, решил действовать так, как того требовал Макклейн. И если для Лэнса такое послушание было поводом для гордости, то Кит просто не хотел, чтобы весь город знал его имя. Они оба расселись по разным краям залы. Кит лег на одну из лавок по правую сторону, в то время как Лэнс уткнулся в книгу по левую, но слова растворялись в его мыслях и он только и делал, что краем глаза следил за Когане. Было в нем что-то притягательное. Может, это осталось еще со времен одностороннего соперничества в гарнизоне, а может потому, что он впервые воочию видел обращенного вампира. Удивительно, как его повадки отличаются от человеческих, ведь его ночной гость порой напоминает зверька. А может просто сам Кит такой? Но свое любопытство исследователя Лэнс никак не мог унять. Через пять минут он уже ерзал на лавочке, перекладывая книгу из одной руки в другую, теребя волосы и края рясы. С правой стороны же не раздалось и шороха. — Хей, Кит. А как тебя обратили? — тишина, — Ну, Ки-и-ит. Чисто научный интерес. Я и спрашивать-то больше не буду. Кит сел на лавочке. Взгляд его, прикованный к Макклейну был пугающ: мало того, что Когане сам по себе создавал впечатление довольно сурового юноши, так еще и сосуд, лопнувший в его глазу, добавлял озлобленности. Но священника не пугал даже такой видок вампира и он приготовился слушать. — Не твое дело, — Кит лег обратно на лавочку, сказав, как отрезав. Лэнс опешил. Он-то, совершенно уверенный в том, что он так легко добился желаемого, настроился на историю, а тут такой неожиданный облом. Лицо его вытянулось и он, словно индюк, осмотрелся по сторонам, подбирая нужные слова, ведь сдавался он не собирался. Хоть поначалу и очень хотелось задрать голову, показательно фыркнув, дабы Кит ощутил себя хоть немного виноватым. Но, естественно, Макклейн понимал, что этого не случится. Поэтому, переступив через собственную гордость, священник пересек залу и сел на скамью позади Кита. — Ну, Кит, вдруг мы сможем выйти на след вампира, наказать его? Все же, он укусил лучшего кадета-охотника, пускай и бывшего! Кит повернулся на лавке и зло посмотрел на Лэнса. По его лицу было видно, что он собирается кричать, но будто что-то вспомнил, вздохнул и начал говорить довольно спокойно. Но вот спокойно в определении Кит было столь громким и жестким, что, привыкший к совершенно не нежному обращению, Макклейн чуть сжался. — Нечего тут рассказывать. И выудить нечего. Вышел из таверны ночью, зашел в переулок, на меня напали, а проснулся я уже таким. Достаточно? — Хм, удивительно, что ты не смог постоять за себя, ты же такой… — Лэнс замолк, почувствовав на себе взгляд Когане, который так и кричал, что пора бы остановится. — Теперь я могу поспать, если мне тут еще несколько дней куковать? — Конечно. Ты, кстати, можешь устроиться в комнате наверху, там есть… — вновь священник не успел закончить свое предложение, как Когане встал и отправился на лестницу, даже не спросив, куда ему идти. Казалось, после этого беспокойная ночь наконец улеглась. За низкими, маленькими окошками наконец-то не слышно буйств и ссор. Даже сам ветер решил подарить тишины всем жителям застенья. Ночь наконец замерла и дала всему живому уснуть, чтобы с восходом солнца бурная жизнь началась вновь. И Лэнс, что наконец-то позволил себе затушить алтарные свечи, отправился в свою кровать, хоть и находясь в неком смятении. Конечно, в каком еще состоянии можно находится, когда встречаешь своего названного соперника, поверженного теми, с кем они боролись? Он видя, как Кит зол и подавлен, на удивление, испытывает к нему эмпатию, которой раньше и следа не было. Но корит он себя не за это. Скорее за неподдельный интерес, который заставляет крадучись подбираться ближе и пытаться распутать клубок личности Кита Когане. Для Лэнса это мерзко и противоестественно, но бороться он с этим не в силах. Он ругает себя за это всю ночь, пытаясь убедить себя в глупости этого, но, увы, все тщетно. Ведь Когане для него — запретный плод, который сейчас будто сам упал ему в руки. Думая об этом, священник совершенно не мог уснуть, слушая звенящую тишину улиц. Он пытался спланировать день, придумать, как выудить ответы на так волнующие вопросы у Когане. При этом он был совершенно уверен, что завтрашний день пройдет рутинно, как и обычно. Чай же не воскресенье, когда весь сброд сбивается в костел. Но, естественно, он не ожидал того, что произойдет утром. Он, конечно, не ожидал, что его разбудят не внутренние часы, а тяжелый стук жандармерии в двери костела. Священник спустился в наспех надетой рясе к паре жандармов, что наперебой задавали практически одинаковые вопросы, на которые Лэнс, нервно подрагивая, уже устал отвечать. И только выпроводив их он вспомнил о Ките, спящем в комнатке наверху. Казалось естественным, что он убежал, ведь подозрения в первыми падут на него. Да и без того он весь вечер порывался умчаться куда-то из церкви. Священник практически бежал, перемахивая через две массивные каменные ступени за раз, а сердце его колотилось в ритме колокольных перезвонов. Хоть он вроде и смирился с побегом вампира, он нервничал, распахивая двери в залитые светом комнаты, заглядывая в каждую лишь на секунду. И ни в одной комнате вампира не было. Он было отчаялся, разочаровавшись в человеке, с которым он так долго был названным соперником. Лэнсу казалось, что Кит достойный представитель человечества, но, оказывается… Уже не чувствуя трепета и волнения он открыл дверь кладовой и священник будто вновь воспрял духом. Когане сидел там, в помещении без окон, скрючившись, прикрывая ладонью красное обгоревшее лицо. Похоже, Кит просто сбежал в защищенную от солнечного света кладовую, как только солнышко запустила шаловливые лучики в церковные комнаты. — Удивлен, что ты не сбежал, — Лэнс оперся на стену, смотря на вампира, — Но я рад, что ты все еще тут. Кит же молчал. Долго молчал, смотря лишь перед собой в пустоту, чем напугал Макклейна, недоуменно смотрящего на него. Он даже уже подошел, чтобы вывести Когане из прострации, но тот ожил сам и растерянно посмотрел на священника: — Я слышал, о чем вы говорили внизу. Ты же ведь думаешь, что это я? Лэнс замолк. Нельзя было отрицать, что тогда все складывалось идеально. Вампир, что напился крови, ввалился в церковь, измазанный в ней же с ног до головы, как раз в ночь убийства. Слишком уж хорошее совпадение, не так ли? Кто-то бы сказал, что у него даже нету сомнений и повязал вампира тут же, отправив его на верную смерть. Но священник, отчего-то, не торопился с выводами. Он даже не сдал вампира жандармам, хотя должен был. Что же это — сочувствие, или же просто желание, чтобы от него зависели? Кит же, тем временем, продолжал: — Я понимаю, что у тебя нет оснований мне верить. Но я говорю тебе честно. Я не убивал. Ты, естественно, волен все решать сам, но…убить человека просто так это…противоестественно даже для меня. Глаза, обращенные на Лэнса, блестели волнением и скорбью, несмотря на привычный для Кита налет безразличия. Он искренне верил, во что говорит и если он умудрится обмануть Лэнса, то этого вампира можно почитать до конца дней, как лучшего лжеца вселенной. Ведь человечность сыграть практически невозможно.