Здрасьте, давненько мы вас не видели

Мирон никогда еще не видел Сашу такой дерганной. А знает он ее давненько. Но он может понять: у них тут идиллия, не ебаться, вон в инсте фоточки с котом, завтрак в постель, смехуечки, да пиздохаханьки. И тут приезжает Мирон из Стокгольма. Здрасьте. Или, как говорит Слава "Антихайп вашему дому". Любой дурак бы дергался. – Тебе сахар нужен? Я могу сходить, просто вчера закончился, – она спрашивает, не оборачиваясь, наполняет большие кружки кипятком. Мирон встает и подходит к окну, настежь распахивая его. На кухне душно, на плите в маленькой кастрюле что-то готовится, пахнет специями и мясом. Он чиркает зажигалкой. – Не надо сахара. Из окна доносятся звуки бодро проснувшегося города, утро понедельника наполняет медленно оттаивающий Питер ярким шумом, и Мирон, стоя в маленькой кухне, чувствует себя на удивление уютно, несмотря на то, что ему не очень-то рады. – Как ты вообще? – спрашивает Саша, но все еще не смотрит на него. Снимает крышку с кастрюли, дрожащими руками что-то там перемешивает, закрывает, громыхнув слишком сильно. – Хорошо. – Давненько мы тебя не видели. На этих словах она бросает на него колкий взгляд, и Мирон расценивает его, как «не видеть бы еще столько же». Он не обижается. Он вообще-то Сашку ценит и уважает, на ее месте он вытолкнул бы кого-то вроде себя в окно. – А вы как? – Лучше всех, – с ее губ срывается полуистерический смешок, а потом она поворачивается к нему, впервые за утро заглядывая в лицо. – Серьезно. Вообще-то у нас тут все так хорошо, что я бы удивилась, если бы ты не приехал. «А вы меньше афишируйте, как вам, блять, хорошо, чтобы я не приезжал», - почти произносит Мирон, но вовремя сдерживает себя, продолжая улыбаться. Его улыбка Сашке, наверное, как бритвой по венам. Она снова отворачивается, швыряет ложку на стол и сдавив переносицу пальцами, тихо всхлипывает. Мирон не представляет, как быть и что говорить ей. Он прекрасно знает, кто он для этой девушки. Он прекрасно знает, что портит ее жизнь с завидным постоянством, но он тоже несчастен и тоже зависим, и что ему делать, если это не лечится? Видно, они ведут себя слишком громко, потому что, как только Мирон тушит сигарету в пепельнице, на кухню, натягивая на ходу футболку, заходит растрепанный Слава. Сердце пропускает удар. Мирон не любит все это говно про «соскучился, не могу», он не умеет говорить такие вещи и показывает их, как может. Взглядом, да и собственно тем, что приезжает. – Че за шум? – спрашивает Слава и только потом видит Мирона, сидящего на подоконнике. Он медленно выдыхает, опускает руки вдоль тела, и этот его взгляд... Сука, ради этого взгляда стоило лететь на пару часов в Питер, несмотря на то, что завтра с утра нужно быть в Москве. – Привет, – улыбается Мирон. Слава подходит к Саше и становится рядом с ней, опираясь задницей о край стола. – Давно приехал? – ласково спрашивает он. У Мирона почти останавливается сердце. Он бросает взгляд на часы на руке. – Часа полтора назад. Слава морщится, смотрит на Сашу осуждающе: – А разбудить не судьба была? Когда Слава в три шага преодолевает расстояние между ними и сгребает Мирона в объятия, Сашка выбегает из кухни, заткнув ладонью рот. – Саш... – начинает Окси, но Карелин крепко держит его, прижимая к себе, и они оба дрожат, как суки. – Потом. Пусть перепсихует. Ты ж как всегда ненадолго, да? – он немного отстраняется, заглядывая в глаза. Мирон готов завыть от этого взгляда и от того, как бушуют чувства внутри него. Они такие сильные, что иногда кажется – он не выживет. Никто не может жить, чувствуя так много всего к одному-единственному человеку. – На пару часов. – Да, блять, Мирон. В его голосе отчаяние и нетерпение, злость и любовь, которой он и привязал Федорова к себе много месяцев назад. Когда тебя любят так – безнадежно, преданно, всепрощающе, ты не можешь не любить в ответ, даже если не говоришь этого, даже если глушишь в себе, запивая дорогим коньяком. – Не получается дольше, Слав, – Мирон обхватывает его за подбородок, мягко сжимает, но целовать не спешит. Растягивает удовольствие. Слава кусает себя за губу, прикрывает глаза и медленно распахивает их, словно пьяный. – Я вообще-то сегодня уже должен быть в Москве. Илья меня выебет без подготовки. – Сорвал свои планы ради меня, пойду обведу этот день в календаре. Они смеются, но вообще-то сейчас не до шуток. Мирон уверен, что скоро его сердце откажет, поэтому просто радуется тому, что открыл окно, что холодный воздух с улицы немного проветривает мозги. Близко стоящий Карелин – это удар под дых. Не получается не трогать его, не гладить, когда он дрожит весь и прижимается близко, когда дышит в ухо, склоняясь, чтобы быть на одном уровне. Тяжело дыша, Мирон скользит ладонями под его футболку, оглаживает ребра торопливо, жадно, спускается к резинке штанов и, чуть прихватив ее, пропихивает руку на задницу. Слава выгибается весь, выдыхает жаром, начинает тереться об него, не справляясь с собой. Это ебучее помешательство. Слава - это что-то ненормальное, резко появившееся в его жизни. Появился и снес все предохранители к хуям, разбил вдребезги тщательно выстроенную систему в голове и привязал к себе незримыми веревками, кажется, навсегда. – Нахуй все, Мирон, – шепчет и целует его сразу жадно и резко. Голодно пропихивает в рот язык, подхватывает стон, вырывающийся из горла, чуть приседает, чтобы быть на одном уровне. От его поцелуев у Мирона сносит крышу. Он ими насыщается, а потом, в разлуке, только этими воспоминаниями и живет, потому что больше нечем. Он скользит по шее Славы руками, чуть стягивает футболку с плеча, оглаживает ключицы и горло, не переставая целовать его, чувствовать вкус его языка, жар его рта и едва различимый в промежутках шепот. Он отстраняется, только чтобы услышать. Слава говорит что-то, и ему нужно слышать: – ... так люблю тебя. Так сильно... Ломаешь меня, сука... От его тона и голоса, и этой боли, с которой он выдыхает без перерыва эти слова, Мирону хочется вздернуться. Это не жизнь, это сплошная тоска, короткое счастье урывками, а остальное – дерьмо последнее. Не в силах больше держаться, Мирон прижимает Славу к себе, закрывает глаза, когда чужие губы утыкаются в его шею. Они оба молчат. Окси считает вдохи Славы и его выдохи, а свои не считает. Он не уверен, что дышит вообще. Когда-нибудь ему придется прекратить это, разорвать связь, сдать свое сердце в ателье на ремонт, но сможет ли он сделать это? Решится ли? До тех пор, пока его вот так обнимают, словно нет никого роднее и ближе на свете? Да вы ебанулись. Наверное, они так и стояли бы у окна, прижимаясь друг к другу, пока время бы не закончилось. Но появившаяся на кухне Саша заставляет их отлипнуть друг от друга и сесть за стол. У девушки опухли глаза, а нос покраснел, но она уже выглядит лучше. – Не знаю как вы, а я есть хочу, – говорит она, стараясь звучать беззаботно. Слава вскидывает брови. Мирон пинает его под столом ногой, и тот, сразу уловив намек, встает, чтобы чмокнуть Сашку в затылок. – Садись, я накрою, – мягко говорит он. Мирон закрывает окно.