Торд Ларссон ненавидит взгляды

      Торд, как любой уважающий себя старшеклассник, не любил школу. Само по себе это мес­то и так очень отталкивающее, а все эти взгляды, прикованные к парню, просто бесят. Они вытягивают все краски из его настроения и все соки из его состояния — истинные разрушители его и всего вокруг. Торд ненавидит, когда на него смотрит хоть кто-то. Но он так чертовски хочет ощущать на себе взгляд того черноглазого парня. Поэтому сейчас, Ларссон вновь, как бы не специально проходит мимо него, болтающего с ка­кой-то девочкой из параллели. Торд ненави­дит ее. — Торд! Мы тебя по всей школе ищем! — Кричат очень хорошие друзья Ларссона — Мэтт Харгривс и Эдд Гоулд. Грёбанные Мэтт и Эдд.       Из-за этих криков на бедного паренька оборачи­ваются почти все люди в коридоре, и Торд хочет провалиться под землю, но ощущает на себе ка­кой-то новый взгляд. Взгляд, который не осуждает, не насмехается. Взгляд, которого так дол­го пытался добиться парень. Взгляд Томаса Риджуэлла. Щеки сероглазого приобрели красноватый оттенок, и он решил поскорее посмотреть на друзей, толь­ко что подошедших к нему.       Его зрачки превратились в две неживые планеты, что заполнены ненавистью к себе, которую он вынашивает как дитя и старается крепче к себе прижать. — Вы опять орёте на всю школу… Пойдёмте уже. — Немного раздражительным голосом говорит Торд, ша­гая в сторону кабинета литературы.       Эдд замеча­ет красные щеки друга, но решает промолчать об этом, только после замечая чуть заметные, еще полностью не высохшие, дорожки от слёз.

_____________________________________

      Ларссон особенно ненавидит последний урок по пятницам. Потому что последний урок по пятни­цам — урок с классом Тома. Того самого черноглазого мальчика, взгляд которого Торд хочет ощущать и ощущает. Том весь урок прожигает Ларссона своим взглядом, и от этого парню в красной толстовке становится не по себе.       Сегодня они снова говорят о ебучих подростковых пробле­мах.       Ларссон сильнее оттягивает рукава кофты, а Харгривс взволнованно смотрит на друга, кусая ка­рандаш. Словно лязг металла там, где был мерный стук сердца. Словно остроконечность звёзд там, где был непорочный круг души, растущая стена там, где не было ничего. Том не понимает, что происходит. Но возможно, он догадывается.       Когда учитель начинает говорить о суициде, сероглазый знает, что больше не сможет. Торд хочет взять себя в руки, но попытки кончились — он проиграл в этой войне. — Можно выйти? — Дрожащим голосом говорит он, сглатывая слезы, что грозятся вырваться наружу в любой момент. Как же паршиво он чувствует себя сейчас. Словно кошки скребут еще не до конца стянутые раны. Они такие капризные, такие пушистые, что он не может им отказать в их удовольствии. Ведь им это нравится, а Торду нравится то, что они, благодаря этому, тянутся к нему всеми своими окровавленными лапками.       Его мозг ― обманщик.       Он будит Торда среди ночи по несколько раз, заставляя проверять почтовый ящик в надежде на его непустоту, растягивает дыру в межреберье до нечеловеческих размеров и постоянно нашептывает парню «ты одинокий, о-ди-но-кий». — Да, Ларссон, выйди. — Учитель и все осталь­ные провожают парня укоризненным взглядом. Все, кроме Эдда и Мэтта. И Томаса Риджуэлла.

_____________________________________

      Слезы скатываются и разъедают щеки, утопая вместе со своим хозяином, каплями стекают по коже, падая в лужи артериальной ртути. Даже стены родного дома как будто кто-то обшил гвоздями, а на пол его высыпал миллионы осколков битого стекла — уже не впервые за долгое время парню так некомфортно. Проблемы хотели потрогать его руками, но случайно придушили намертво. Он не может слушать о своих ошиб­ках. Он чувствует воспоминания о том, как на его коже бутонами расцветали алые маки, окрашивая хлопковое поле ткани фиолетовым, как капли вишнёвого сока стекали вниз, будто смола по шершавой коре ели, нарочито медленно, фактурно, как если бы это снимал Тарковский. Он не может слушать о том, в чем раньше так нуждался. Он не может слушать о том, что сейчас красуется равными шрамами на его руках, осознавая, что в сумке всегда были и есть ножницы или просто лезвие, которыми он активно орудует, заперевшись в ванной. Торд даже не слышит, как кто-то заходит в туалет, потому что просто не хочет слышать. Не хочет слышать ничего, кроме… — Хей, ты как, Торд? … Кроме голоса Тома. Он отдается эхом в ушах и обещает остать­ся там еще на долгое время, молнией проходит сквозь сердце, оставляя от него лишь пепел. Он так похож на ребенка, ждущего чуда из неоткуда. Ларссон даже забывает о своих открытых для чужих глаз изрезанных руках. Но Торд чувствует, что этот парень не чужой. Парень-с-чёрными-бездонными-глазами с опаской проводит холодными пальцами по тонким свежим полоскам на запястьях, и Ларссон готов поклясться, что в этой бездонной черноте читается сожаление. Не злость, не насмешка, а именно сожаление. Но уже че­рез секунду Том лучезарно улыбается. Этот па­рень — просто ебучее солнце. — Все совершают ошибки. Это естественный процесс для людей, Торд. Я тоже совершал мно­го ошибок. — Он немного закатывает длинные рукава своей синей толстовки, оголяя несколько таких же старых шрамов на запястьях. — Но главная из них — я не позна­комился с тобой раньше.       Ларссон чувствует, что пусть обгорят ладони, вздыбятся нитью вены, а вместо тонких пальцев снегом будет белеть кость, но он будет мо­литься на этого парня. — Ошибки надо исправлять. — Тихо произносит парень с «рогами», не понимая, зачем он вообще это сказал.       Но в ответ он получает лишь добрый взгляд Тома и такую родную, но в то же время недос­тижимо прекрасную теплую улыбку. — Правильно. Поэтому, завтра с тобой мы пой­дем гулять, хорошо? — Уже веселее говорит Томас, вставая и поднимая за собой Ларссона. С привкусом самурайской преданности и ножа в спине по самую рукоять, он чуть сильнее сдавливает дрожащую ладонь. И щеки Торда опять приоб­ретают пунцовый оттенок. — Хорошо… — смущенно отвечает Торд, заглядывая в черноту глаз. И вот. Вот оно, то, чего так долго и невыносимо ждал Ларссон.       Парни улыбаются друг другу, в тишине, в одиночестве, они смеются себе и их заполняют слова. Они бьют ключом и наполняют их сознание, их существование, их жизнь. Это свет, который помогает лучше слышать музыку, чувствовать вкусы, запахи. Это то, что всегда пряталось и ждало нужного момента.       Взгляд Томаса Риджуэлла, прикованный только к не­му. И неважно, где они будут находиться, в ту­алете или в центре школьного коридора, взгляд Томаса Риджуэлла теперь всегда будет при­кован к Торду Ларссону.

_____________________________________

      Мэтт улыбается, глядя на своего друга, а Гоулд наконец облегченно вздыхает, словно освобож­даясь от всех проблем Торда вместе с ним.       Сам Ларссон стоит в черном костюме, что сидит на нем, как влитый, а напротив стоит Том в точно таком же, и улыбнётся так тепло, спустя семь лет. — Помнишь, ты говорил, что надо исправлять ошибки?

Двадцать три нервных вдоха и выдоха в унисон, пропитанных насквозь сладким воздухом, который нежно проходит по нервным клеткам.

— Да…

Марианской впадиной в глазах, бездною в сердце, бледностью кожи.

— Прямо сейчас мы исправим их все и начнем но­вую жизнь.       Этот маленький диалог прерывает женщина, стоящая чуть позади парней. — Согласны ли Вы, Торд Ларссон, взять в мужья Томаса Риджуэлла и прожить с ним всю оставшуюся жизнь? — Улыбаясь, го­ворит она и смотрит на парня.       Спустя семь лет, взгляд Тома все также прикован к Ларссону. Парень все так же чертовски любит этот взгляд. В нём останется все самое светлое и живое. Все самое дорогое ему. И это уже ебучая веская причина сказать это заветное «Да.». Точнее. — Нет.       Вся толпа вмиг затихает, смотря на Ларссона испуганным взглядом. Но Том так же улыбается, и это заставляет улыбку светиться и на губах Торда. Время ожидания холодит израненную кожу, убивает нервными импульсами в каждой мышце. — Я буду с ним даже после смерти.       Толпа выдыхает, и после такого же ответа Тома, их губы соединяются в таком нежном, невесомом поцелуе, в котором они отдают всю свою любовь друг другу. У них перед глазами Вселенная, фиолетовое пространство: оно плотнее и теплее, чем воздух, внутри него рассыпаны сахарные драже, что блестят в отсутствии света.       Друзья быстро смахивают поступившие мелкие слёзы и, не сдерживая широких улыбок, накидываются на обоих с объятиями. Томас Риджуэлл прикован к Торду Ларссону. Торд Ларссон прикован к Томасу Риджуэллу. Даже пос­ле смерти.