дружба

      Слава верит только своей чуйке: так отчаянно она вопила только тогда, когда Славу в подворотне щемила гопота [Витёк, Игорян и Дюха, каждый с минимумом целых зубов и моральных устоев], с арматурой в руках и ножом с алиэкспресса в рукаве, и Слава непонимающе смотрит на светящееся улыбчивое лицо парня напротив и мотает головой из стороны в сторону.        Он явно перебрал, но когда Слава протягивает Гене руку, то Гена пожимает её сильнее, чем нужно [на лице Славы не дрогнула ни одна мышца, и только на тыльной стороне ладони остались красноватые следы], а Слава не отказывает себе в удовольствии ответить тем же.       Они каким-то чудесным образом часто оказываются на одних и тех же вписках: Слава узнает Гену немного лучше и ужасается, как это он ещё не сбежал от этого психопата [Слава искренне убежден, что попытайся он сбежать — споткнулся бы о предусмотрительно развязанные Геной шнурки на своих кроссовках].       И дело вовсе не в том, что сбегать-то, особо и не от чего: Гена постоянно шкерится по углам с каким-нибудь приятелем, вешая ему лапшу на уши: Слава вслушивается в то, что говорит Гена и из груди у него вырывается полузадушенный вздох возмущения, вперемешку с восхищением. Вранье, клевета, лапша, ложь, неправда, как хотите называйте, гнусный, самозабвенный пиздеж!       Ну, в общем-то, они с Геной не дружат.       И поэтому Слава недоумевает ещё больше, когда они в очень узком кругу курят траву и Гена не отказывается, хотя со своей этой лыбой говорил, что питается исключительно энергией солнца и вообще умница и за ЗОЖ.       Витька [уже без арматуры в руках] прошибает на пропиздин и он говорит: а давайте мальчишки расскажем друг другу свои девчачьи секретики, и все соглашаются, почему-то.       Секретики в основном и правда, девчачьи: только Витёк говорит, что однажды вломился к прекрасному музыканту в дом и переломал ему все пальцы за то, что одухотворенный маэстро изволил в три ночи играть Свиридова, а Витька ненавидит Свиридова. Слава давится пивом, а Гена качает головой только, и получает от Андрея тычок в бок, мол, твоя очередь, красотка. Гена смотрит Славе прямо в глаза и спокойно, членораздельно произносит: — В девятом классе на школьном конкурсе меня заставили ходить на десятисантиметровых каблуках — Гена выглядит настолько серьёзным, что Слава, не то, чтобы испугался, Слава и сам, кого хочешь напугает, он вообще-то большой и грозный, но протрезвел он моментально.       Секунды три стояла оглушающая тишина: первым заржал Андрей, следом и Витька с Игорьком. Гена растерянно улыбнулся и пожал плечами, мол, как скажете, господа хорошие.       Они всё ещё сидят рядом, касаются плечами и коленками; ткань чужих джинсов неприятно трётся о голое славино колено.       Гена цепляет пальцем дырку на славиных джинсах, отпускает, улыбается и тянет: — Вот это стиль, — Слава возвращает ему его гадкую, лживую улыбку: — Называется «нищий поэт», рекомендую.       На этом, в общем-то, заканчивается кривой диалог.       Когда Гена укладывается рядом с ним, и разделяет их только тонкая складная ширма, Славина голова гудит набатом, как будто Гена прямо сейчас развернется и воткнёт Славе в шею какой-нибудь ржавый гвоздь: Гена действительно ворочается, но гвоздя в шее Слава не обнаруживает ни через пять минут, ни на следующее утро, и это почти разочаровывает.       Гена паскудно улыбается, глядя на Славу, которого он разбудил в восемь утра: говорит, что хозяин хаты просит всех выметаться и даже не даёт Славе выпить стакан воды; Славе в горло будто залили раскалённого железа и глядя на донельзя довольного Гену, Слава хочет заказать себе ещё порцию, чтобы залить в глаза.       «Ты же, сука, наравне со всеми пил», — мысленно обращается к нему Слава, а Гена будто слышит его мысли и начинает напевать что-то; выходя из квартиры в одном кроссовке, Слава натыкается в коридоре на спящего блаженным сном хозяина хаты; Гена заливисто ржёт и дает Славе щелбан [Славе кажется, что его голову размозжило церковным колоколом]. Он подрывается за Геной так резко, что не замечает свои развязанные шнурки. Спотыкается и падает.       Сука.

***

      Слава смотрит на бумажку с переписанным номером: для этого пришлось купить Андрюхе три бутылки Жигулёвского и дать погонять свою олимпийку; отправляя Геночке паскудное смс и мандражируя в ожидании реакции, Слава думает, что это определённо стоило его олимпийки.       Гена держится на удивление стойко под натиском сообщений: от банальных матюков и посыла к такой-то матери, до фоток соседских бабулей с фильтрами снэпчата. Слава даже записывает ему голосовое, где включает самую старую песню Гены, которую смог найти.       Гена выглядит уставшим, и даже не пытается оставить Славину руку как трофей: вяло отвечает на рукопожатие и морщится; Слава делает самое обеспокоенное лицо, на которое способен и участливо интересуется: не от сифилиса ли у Гены такое посеревшее лицо. Гена морщится ещё больше, будто у него разом заболели все зубы, или будто Слава — его личная большая и единственная зубная боль, и качает головой. Слава хлопает его по плечу и беззаботно нахрюкивается, но не сильно.       По крайней мере, он в состоянии услышать гнусавый Генин голос, который стоит у него на звонке и увидеть перекошенное от ярости лицо Гены; Слава не слышит, но чувствует, как в руках у Гены хрустит пластик чехла, не сомневаясь так же: если он сейчас не сбежит, так же хрустеть будет минимум его шея.

***

      Гена прикрывает рукой дергающийся глаз и сдавленно матерится: с рогатки, что ли, кто-то шмаляет по его окнам?!       Он откладывает книжку, дергается от неожиданности, когда в окно ударяют сильнее: в этой квартире ещё не стоят стеклопакеты и поэтому старые стёкла дребезжат от ударов, а Гена клянется перед всеми богами, что завтра же закажет новые окна. И срезаться с клятвы не получится: следующий камень оставляет на окне огромную трещину. — Да блядь! — Орёт Гена, выбегая на балкон из другой комнаты и замирает.       По его окнам, действительно, блять, шмаляют из рогатки.       Слава, будто нутром чуя убийственный геночкин взгляд, оборачивается в его сторону, щурится как от солнышка, лучезарно улыбается и сбегает.       Потрясающе.

***

      У Славы в глазах рябит от этой насквозь фальшивой генкиной улыбки: он каждый раз хмурится, когда её видит и моментально теряет интерес к жизни; это ужасно, что его настроение зависит от чужих искусственных улыбок, но, в конце концов, это не Слава улыбается совсем-не-натянуто, но настоящие улыбки не бывают такими хорошо поставленными — в нужный момент, каждому человеку отдельно и никому одновременно.       Слава нелицеприятно врезается в столб, и матерясь, переводит взгляд на Гену: плечи у того дрожат и он закидывает голову наверх, истерически хохоча; он широко, искренне улыбается и у Славы вызывает это такой дикий тупняк, что он на секунду зависает, глядя на всё ещё истерящего Гену; Слава спотыкается о выбоину в тротуаре почти сознательно. Спустя час, когда они дошли в никуда [очередная почему-то совместная вписка], Гена, сладко улыбаясь, рассказывает откуда у Славы шишка на лбу; сам Слава в бешенстве. — Да пошёл ты, — Слава явно придумывает какой-нибудь более задиристый эпитет, но ограничивается банальным, — к чёртовой матери.       Гена улыбается ему, и у Славы судорогой сводит лицо. — С удовольствием, — он накидывает чужую куртку, — говорят, она замечательная женщина.       Слава понимает, что «чужая» куртка это его куртка, когда остается в прихожке с красным куском непромокаемой ткани, которую Гена гордо называет «ветровка». Гена ему куртку так и не возвращает.       Они всё ещё не дружат.       Просто пересекаются всё чаще и чаще, и Славе не то, чтобы это нравилось, но те вселенские страдания, которые сквозили в чужом взгляде тогда, когда Слава появляется в поле Гениного зрения определённо того стоят.

***

      Слава стоит на вокзале, рядом Гена: нелепый, счастливый и с огромной коробкой в руках: Славе плечо оттягивает, он уверен, чужой рюкзак. Гене, кажется, совсем мало лет, даже на 18 не тянет, и Славе кажется, что что-то не так, но он не может понять, что именно.       Слава врезается в высокого лысого мужика, извиняется и бежит за успевшим оторваться Геной.       Они сидят в электричке напротив друг друга и Слава смотрит на загорелое лицо Гены, и ему кажется, что Гена какой-то уж… Слава вздыхает. — Тебе же было 19, когда мы познакомились, — говорит Слава, а Гена удивленно хлопает глазами, и заливисто смеётся; Славе кажется, что его лицо плавится. — Ты дурак? — Гена всё ещё улыбается, но глаза у него беспокойные, — мне же всего 17. — А я о чём, — Слава закрывает глаза ладонью и ждёт, когда перед глазами появятся цветные точки, а потом он будет созерцать потолок в своей осточертевшей квартире, — Мне все это снится. — Тебе все это снится, — эхом повторяет Гена, и сникает, — кажется, тебе пора что-то сделать с этим, — замечает он, перед тем как Слава просыпается.       И так продолжается снова, снова, снова и снова, снова, снова. И это не просто срань, а прямо с большой буквы «Срань». Такую захочешь — не забудешь.       Слава глядит в зеркало; он так отвратительно хорошо выглядит, что самому тошно; сны его не выматывают и это его бесит, бесит, бесит; ему этого не хочется совсем. Но ему действительно стоит что-то с этим сделать. Тому Гене он может говорить что угодно — парень всё равно эфемерный, но у Славы язык скорее отсохнет, того Гену он не ненавидит до цветных пятен перед глазами; не стреляет в его окна из рогатки; не хочет видеть так сильно. Настоящему Гене Слава звонить боялся: «хэй, привет, чел, я тут про тебя третий месяц по ночам кино смотрю». Ну, не то, чтобы боялся, просто его номер был у Гены в чёрном списке, но всё же.

***

      Они сидят на Гениной кухне; Ну, точнее Гена сидит на столе, а Слава переминается с ноги на ногу и с его лица не сходит налёт лёгкой имбецильности; он настолько не верит в происходящее, что простительно. Гена спрыгивает со стола, говорит, что сейчас придёт и пропадает на добрых десять минут; когда возвращается, то застывает в недоумении: — Что ты делаешь?! — Гена прислоняется к дверному косяку и наблюдает за тем, как Слава вытаскивает из холодильника все содержимое. — Хочу украсть еды и обменять её на героин, — буднично отвечает Слава, — вполне разумная транзакция, я считаю. — Никакого диалога с тобой не построить, говноед, — Слава вдруг дергается, как от удара, и начинает говорить, говорить, говорить, о его дурных снах с вакуумным счастьем (село, Гена и баян) — иногда сбивается и что-то бормочет, почти не разбирая слов; Гена поначалу удивляется, а к концу монолога уже дремлет сидя. Слава вскакивает со стула, открывает кран и глотает воду прямо так; отрывается и смотрит на Гену.       Гена сидит на столе, качая ногами и смотрит на Славу, как на душевнобольного [Слава смотрит на себя точно так же], когда он заканчивает рассказ. Они молчат какое-то время, а потом Слава с надеждой интересуется: — Ну как? — Не воодушевляюще, — пожимает плечами Гена. Думает ещё пару минут, — нет, всё ещё не воодушевляюще. — Тебе потребовалось потрясающе мало времени, чтобы прийти к такому умозаключению, — Слава закатывает глаза и пару раз хлопает, — я в восторге, малолетка.       Гена корчит совсем не оскорбленное лицо, и зачем-то принимается спорить: — Зато я умнее. — А у меня ноги длиннее, — невозмутимо замечает Слава, глядя Гене в глаза.       Тот так теряется, что глупо хлопает глазами и Слава отдал бы полжизни, чтобы Гена оставался таким же глупым ещё некоторое количество времени. — Тебе действительно это всё снилось? — спрашивает Гена, и теперь Славина очередь хлопать глазами; он кивает, а потом спохватывается: — О, — Слава бегло оглядывает генино лицо, — ты мне не веришь, — разочарованно тянет он.       Гена удивленно округляет глаза, будто бы не верит, что можно задавать настолько глупые вопросы: — Неа, — он пожимает плечами, — разумеется нет. — И что будем делать? — Слава всё ещё стоит напротив Гены, пряча руки в карманы шорт; Гена пожимает плечами и тянется к его лицу. — И что будем делать теперь? — спрашивает уже Гена, — Забудем и разойдемся? — безнадёжно предлагает он. — О, — Слава качает головой и смеется, — тебе не убежать, милый, — он падает на стул и смотрит на Гену, — один раз пососался с мужиком и все — ты под прицелом международной гей-мафии!       Он запрокидывает голову и ржёт со своей шутки так, что начинает задыхаться; Гена качает головой и ничуть не помогает; Слава думает, что и без вакуумного счастья вполне неплохо.