Драконья трава

К середине лета – к самому его пику, трава на поляне, возле леса, вымахала по пояс и налилась соком. От одуванчиков на пальцах оставались коричневые пятна, от полыни – если растереть ее в ладонях – зеленые. Зато потом можно было уткнуться носом в кашицу и дышать острым, терпким запахом. Правда, губы потом были горькие, но ей нравилась эта горечь. Эта горечь была частью молчаливого, невидимого договора между Элизабет и ее собственным миром, лежащим за родительским домом, прямо за его забором. В доме, естественно действовали свои правила, в школе, куда четырнадцатилетняя Элизабет вернется в конце лета, свои. Глупые, выдуманные правила. Но тут все было иначе. Тут все было намного интереснее. С самого начала лет, как закончились занятия в школе, Лиз исследовала этот мир.. Исследовала глазами, руками и сбитыми коленями… Пробовала его на вкус – дикий щавель, красные мелкие яблочки, сладкие стебли кукушкиных слезок, от которых потом долго жгло в горле. Плавала в реке и оставляла на каменной плите, вросшей в землю, покрытой разводами лишайника, маленькие приношения – все мы язычники, пока не начнем создавать бога по своему образу и подобию. Плита казалась такой неотъемлемой частью леса и реки, что только к середине лета Лиз догадалась спросила о ней у родителей. Не следовало, конечно. Но эти дни были такими хорошим, такими радостным, что она потеряла бдительность. - Та каменная плита, что у реки? Строители оставили, детка. Кажется, там хотели строить дом. Или амбар? Ты не помнишь, дорогой? - Что? Отец выглянул из-за газеты. - Ты не помнишь, что хотели построить у реки, лет девять назад? - Да какая разница. Лиз, играй в доме. «А иначе что?», - хотелось спросить ей, но она только опустила глаза на тарелку. Овсяные хлопья на завтрак. Вечные овсяные хлопья, которые надо есть быстро, иначе они размокнут в молоке и станут совсем отвратными на вкус. - Да, папа. - Лето, дорогой. Девочке нужно гулять. - Пусть сходит с подругами в кафетерий. Или в кино. Отец раздраженно бросил газету на стол, допил кофе, взял шляпу и надел куртку. - Ты поняла меня, Лиз? - Да, папа. При всем внешнем послушании и вечном страхе, она сейчас испытывала к отцу что-то вроде легкого презрения – он даже не знал, что у нее нет подруг. Приятельницы у нее были. Целых две – показатель того, что ты вполне себе успешна. Одна – мало, к тому же с одной можно поссориться, три – много. Две – в самый раз. С ними она обедала на большой перемене, обсуждала учителей и уроки. И мальчиков. На лето они уехали, но перед этим обменялись глупыми розовыми браслетиками – в знак вечной дружбы. Браслет Элизабет куда-то засунула и забыла. Потому что это было ненастоящее. Настоящее – это если бы она взяла их с собой к каменной плите, послушать ее таинственное, глубокое молчание, почувствовать ее неподвижность. Но это не было мертвым молчанием, нет. Она была живая. И лес вокруг. И река. Но они бы не поняли. Да и, к тому же, Лиз чувствовала себя прекрасно и в одиночестве. Там всегда было, на что посмотреть, а если устанешь – можно взять из дома плед и книгу, и лежать под деревом, слушая, как где-то высоко переговариваются неугомонные сойки. Убрав посуду, мать улыбнулась Лиз. Улыбка была настоящая, в вот взгляд синих, как у куклы, глаз - нет. Как ни пытайся понять, не разглядишь что в них. - Я в парикмахерскую, а потом по магазинам, Лиз, хочешь со мной? Вопрос был частью их игры, их маленького негласного договора. Вроде полынной горечи на губах. Мать предлагала – Лиз отказывалась. Мать уходила в одну сторону, Лиз в другую. - Нет, мама, спасибо, - очень серьезно ответила она. – Может быть, в другой раз? - Конечно, дорогая. На секунду щека матери коснулась ее щеки. - Ты хорошая девочка Элизабет. Должно быть, да, должно быть, хорошая – размышляла Лиз, сбегая из дома… Одна доска в заборе была расшатана. Вытащить один гвоздь и сделать себе потайной ход – дело получаса. Конечно, можно было просто пройтись по улице, чинно здороваясь с соседями, уступая дорогу малышне на ярких трехколесных велосипедах. Потом свернуть к пустырю, перейти старую железную дорогу, по которой два раза в день, утром и вечером в Нортубеленд, ездили составы, груженые углем(вечерний состав был сигналом, что пора возвращаться домой). Но это будет неправильно. Так потеряется что-то важное. Тогда каменная плита Лиз и правда станет просто каменной плитой, забытой строителями. А быть хорошей девочкой просто, достаточно делать вид, что ты следуешь правилам. Не спорить. Не капризничать. По возможности делать то, что от тебя ожидают, если это не идет в разрез с главным. И, в общем, у нее неплохо получалось. Тропинка, ведущая к заветному месту, петляла вокруг зарослей лопуха, возвращалась к колючим кустам ежевики, уводила в сторону железной дороги. Лиз терпеливо, послушно проходила все эти повороты и петли, хотя вполне могла срезать путь напрямую, через лес. Но это будет неправильно. Обычно лес встречал ее тишиной, вернее, тем тихим многоголосьем, которые взрослые почему-то называют тишиной. Шумел ветер, скрипели ветки, в траве что-то шуршало… Но кроме того, на этот раз, к привычной палитре звуков, примешался еще один – тревожный, резкий. Кричала раненая птица. Если бы Лиз нужно было сойти с тропинки, она бы, пожалуй, усомнилась – а стоит ли ради птицы нарушать священный, выдуманный ей же для себя, ритуал, но через несколько шагов стало ясно, что птица лежит совсем рядом, под кустом – руку протяни. Маленькая, с неестественно вывернутым синим крылом. Она попыталась забиться поглубже, в тень, а потом принялась клевать пальцы Лиз, защищаясь. Говорят, что если у птицы сломано крыло, то, скорее всего, она погибнет. Ее съедят кошки, или лисы… Лиз не знала, водятся ли тут лисы, да и бродячих кошек было немного. Но, наверное, сойка все равно умрет с голоду. - Больно тебе? – сочувственно спросила она, заглядывая в глаза. – Мне жаль. Пожалуй, возьму тебя с собой… Правда, лечить я не умею, но это лучше, чем лежать здесь, одной. Вообще-то мать Лиз училась на ветеринара, но, выйдя замуж за отца и переехав с побережья в их глушь, не проработала ни дня. Но птицу ей не отнесешь, мать ненавидела животных. И птиц. Рыбок, наверное, тоже ненавидела, но у Элизабет не было возможности это проверить. - Они все больны, Лиз. Ты обязательно подцепишь какую-нибудь заразу если будешь брать это в руки. Плита приветствовала Лиз почти зимним холодом – до полудня было еще далеко, но солнце все равно было не в состоянии прогреть камень, даже самое жаркое июльское солнце. Разве что чуть потеплела поверхность – но подержи ладонь подольше и поймешь, что холод никуда не делся. Это как с «быть хорошей девочкой» – думала Элизабет. Главное, не позволять этому затронуть тебя слишком глубоко. - Привет, - бодро поздоровалась она, положив на плиту раненую птицу. Пахло свежестью – от реки, и травами – из леса. Где-то вверху, на головокружительной высоте старых деревьев пели птицы, родичи той, что лежала здесь, внизу, но, кажется, теряла силы, открывая и закрывая клюв, уже без голоса. Как рыба, вытащенная из воды. - Сегодня хороший день. Знаешь, отец запрещает мне ходить сюда. Я, конечно, согласилась для виду, но я всегда буду ходить сюда, четное слово. Даже когда закончится лето и начнется учеба. Лиз ласково погладила прихотливые разводы лишайника, похожие на узор. Из-под плиты пробивалась красивая трава – жесткие стебли и желтые, мелкие цветы. Птица сделала слабую попытку сползти с плиты, в эту траву. Девочка протянула руку, коснулась красивых синих перьев. Жаль ее… На ветке дерева, прямо над плитой, висело ожерелье, принесенное Элизабет в подарок ее месту. Таинственно блестели разномастные бусины… конфеты и яблоки вечно куда-то пропадали, должно быть их относило ветром. Иногда Лиз находила их в кустах, иногда не находила вообще. Сегодня, рюкзаке она принесла бутерброд с ветчиной. Она могла бы принести свою красивую заколку, но это было все не то. Заколку она не любила, а значит, и расставание с ней ничего не стоит. Подарки же должны были быть особенными. Чтобы они что-то значили для самой Лиз, а иначе не считается. Бутерброд, это, конечно, так себе подарок, но она съест половину, а половину оставит… Сойка все еще трепыхалась, разевая клюв. Наверное, она голодна… Девочка оторвала от булки мякиш, скатала шарик и пропихнула мизинцем поглубже, в клюв. Сердце у птицы билось часто-часто. Лиз не сразу поняла, что та попросту задыхается, хлебный катыш встал в горле, а проглотить его птица не могла. Положив птицу на камень, Элизабет с религиозной сосредоточенностью и тайным волнением наблюдала за тем, как та затихает, вздрагивает в последний раз, голова падает, черные глаза-бусинки заволакивает мутной пленкой. Через минуту она умерла. Честно говоря, впервые Элизабет видела, чтобы кто-то умирал, но поняла внезапно: пусть это вышло случайно, но все произошло так, как должно было произойти. Пусть тельце птицы остынет на плите, отдавая ей свое последнее тепло. А потом камень отдаст ей свой холод, тушка окоченеет… если в следующий раз Элизабет найдет ее здесь, она похоронит птицу где-нибудь рядом, но пока – пусть все останется так. Когда вдалеке прогрохотал по рельсам состав с вагонами, Лиз собралась домой. Сегодня она нашла в реке несколько узких, длинных раковин – если их оставить на солнце, они откроются. Останется промыть их от вонючей слизи внутри, дохлой устрицы, и можно любоваться перламутром. Еще расчистила русло маленького родника, туда нападало веток. Вода в нем была холодной, такой же, как каменная плита. И вкусной. Родник вырывался из земли ровными толчками - как будто билось чье-то сердце, Лиз нравилось чувствовать это биение на своих губах. За все лето Элизабет никто не потревожил. Не было тут никого, что удивительно, учитывая красоту и уединенность места. Ни старшеклассников, играющих в войну, ни влюбленных парочек. Как будто был очерчен некий круг, за который никто не мог зайти, кроме Элизабет. И здесь она была больше дома, чем в доме своих родителей, а уж как они им гордились! «Не самый худший в горле», - самодовольно говорил отец. И облицовка из искусственного камня, и французские окнами. На самом деле, он был как испорченный орех, красивый снаружи, но внутри – горька труха. Но Лиз приходилось туда возвращаться. Прежде чем войти в дом, следовало пригладить волосы и проследить, чтобы руки были чистые, на футболке и шортах не осталось пятен зелени, а на коленях – грязи. Следовало так же придумать убедительную историю на тему: «как я провела этот день», но Лиз всегда писала лучшие сочинения в классе, так что это проблемой не было. В самом крайнем случае можно было сослаться на пожилую соседку. Она обожала затаскивать к себе в дом соседских детей и показывать фотографии давно умершего мужа. Поила чаем, кормила старым печеньем, а потом все забывала. Мать уже вернулась – в хорошем настроении, судя по тому, что она мурлыкала на кухне какую-то песенку, готовя ужин. Отца еще нет, и это хорошо. Значит, можно будет солгать, что она весь день играла у себя в комнате. В куклы. Как будто кто-то может целый день играть в куклы в четырнадцать лет. Лиз любила обманывать отца, вот так, по мелочи. Это были ее маленькие победы над ним, но тут следовало быть очень осторожной. Он еще ни разу не ударил дочь, в смысле, по-настоящему, но что-то подсказывало Лиз, что может. Не говоря уже о том, чтобы запереть ее в комнате на все лето. Не за что-то, а просто так, потому что может. Мать обернулась на звук шагов, улыбнулась. - Хорошо прошел день, милая? - Да, мама. - Вот и чудесно. Иди, умойся, скоро вернется отец. Да, с матерью поладить было куда как легче. За столом Лиз сидела с чисто вымытым лицом, с розовыми заколками в темных волосах, и слушала, о чем говорят родители. Отец был раздражен. Правда, это бывало часто, светлые, радостные дни в их доме можно было пересчитать по пальцам, но сегодня он был особенно раздражен, иначе бы просто пошел в паб через улицу. Когда он был особенно раздражен, ему требовались жена и дочь. - В соседнем городе пропали двое детей. Их так и не нашли. И до этого тоже были случаи, в других местах. - Откуда ты знаешь? - Прислали предупреждение. Просили панику пока не поднимать….тупицы. Лиз, ты выходила из дома сегодня? - Да, папа, за мороженым. - Хорошо. Помнишь, что я тебе сегодня говорил? И если к тебе на улице подойдет кто-то чужой, не разговаривай с ним, а сразу беги домой. Или зови на помощь, поняла? - Да, папа. Мать пожала плечами, но воздержалась от комментариев. Мать никогда не спорила с отцом при Лиз, но они часто ругались у себя в спальне. Остаток вечера она терпеливо высидела в гостиной, с книгой на коленях – старинной, толстой, где на каждые десять листов встречалась одна картинка. На картинках танцевали фейри и лепреконы, из воды выходил Морской конь, по реке плыла утопленница – красивая девушка с закрытыми глазами… Лиз разглядывала их зачарованно, гладила пальцем нарисованные лица, а от самих сказок ей становилось жутко. «… Тогда старшая сестра бросила младшую сестру в воду, и она утонула». Потом на этом месте вырос тростник, из тростника сделали флейту, и флейта, голосом младшей сестры спела песню, рассказавшую людям всю правду. Мать сначала мыла посуду, потом говорила по телефону с подругой, обсуждая картофельный салат и еще что-то, такое же скучное. Отец переключал каналы. По тому, с какой частотой менялись картинки на экране, Элизабет могла сказать точно: он все еще зол. А значит, нельзя терять бдительность. И оказалась права. - Что ты читаешь, Лиз? Покажи! Девочка послушно показала отцу обложку книги. - Сказки. Не слишком ли ты уже взрослая для сказок, а, Лиз? - Это для школы. Нам задали по ним доклад на лето, папа, - с легкостью солгала она, мысленно записав себе второе очко за вечер. Отец отвернулся, пробурчав что-то о том, что в школе нынче не учат ничему толковому. - Хватит портить глаза. Иди спать. Теперь можно было и уходить. - Спокойной ночи. Отец раздраженно дернул плечом, что на его языке означало: «спокойной ночи». И снова тропинка вела Элизабет к заветному месту. Ей было интересно, осталась ли на каменной плите мертвая птица, или исчезла за ночь? Лиз ничуть не удивилась бы ее исчезновению – почему нет? Если что-то есть сегодня, это не значит, что и завтра оно будет. Иногда что-то появляется из ниоткуда, иногда исчезает в никуда, в лесу это происходит сплошь и рядом. Ягодные поляны, которые вдруг встречают тебя там, где их раньше не было. Завалы бурелома, преграждающие знакомый путь. Даже деревья не всегда стоят на своих местах, а будто бы чуть сдвигаются. И что такого? Лес не обязан подчиняться правилам. Он сам устанавливает правила. Но чего она не ждала, так это того, что на каменной плите будет сидеть человек. Весь в зеленом – с ног до головы. У него даже туфли были зелеными – а такого Лиз никогда не видела. И блестящие пряжки, большие, смешные, как на картинке в книге. - А вот и принцесса! – воскликнул он, подкинув вверх шляпу. – Здравствуй, принцесса! Не уходить далеко от дома. Не разговаривать с незнакомыми людьми. Бежать или звать на помощь. Элизабет помнила все эти правила. Но это было ее место. Здесь с ней не могло случиться ничего плохого. Впрочем, и подходить ближе она не спешила, остановилась в десяти шагах. - Принцесса? Вы точно говорите со мной? - Ну конечно, принцесса. Ты принцесса волшебного холма, который лежит под этим камнем. Он – дверь. Сто лет назад, а может быть, и больше, на наш холм наложили заклятие, и волшебный народец оказался заперт. А ты, принцесса, чуть приоткрыла эту дверцу. Самую малость. Так, чтобы я мог выйти и поприветствовать тебя. Человек в зеленом поклонился. Он был совсем невысоким, чуть выше самой Лиз, а она была чуть не самой низкой в классе. - Я Хайтер, верный слуга принцессы. – Хайтер-Спрайт. «Возможно, он просто сумасшедший», - догадалась Лиз. Сумасшедшие часто ведут себя странно и одеваются странно. И, да, разговаривать с ними тоже не следует, а следует позвонить отцу на работу, и он пришлет кого-нибудь из полиции или врачей. Так было, когда их соседка вдруг принялась выбираться через окна на крышу и лаять, как собака. Она просто заболела – объяснили тогда Лиз. Врачи ей помогут. Но этот зеленый человек не лаял, вел себя… ну почти как все, с той только разницей, что все не называли Элизабет принцессой. - Мне кажется, вы ошибаетесь. Рыжий склонил голову – под тенью шляпы лица и не разглядеть, наружу торчала только смешная рыжая бородка клинышком. - Разве? Хайтер-Спрайт никогда не ошибается. Разве не ты приходишь сюда каждый день, принцесса? Не разговариваешь с этим камнем? Не оставляешь ему подарки? Элизабет медленно кивнула. Он что, следил за ней? Тогда точно надо бежать… - А птица, которую ты принесла вчера? Это ты ее убила. Лиз отступила на шаг. - Я не специально. Я хотела ее накормить, а она задохнулась. Рыжий засмеялся, торопливо в скинул руки. - Да разве я тебя обвиняю, принцесса? Наоборот. Если бы не эта птица, я бы никогда не получил свободу! Камень взял ее жизнь, но теперь она живет в волшебном холме. С крылом у нее все в порядке, она снова может летать и слагать дивные песни во славу нашей принцессы! - Сказки, - фыркнула Лиз. – Быть такого не может. Человек в зеленом рассмеялся. - В вашем мире возможно… но это же волшебный камень, принцесса. Это же дверь в волшебную страну. Если ты умираешь на нем, то возрождаешься там, внизу. О, как прекрасна наша страна, принцесса! Там никто не стареет, там нет горя и болезней. Там все счастливы. Наши песни прекрасны, цветы благоуханны, а пиры в полнолуние достойны королей древности… Хотя, кого я обманываю… Увы, так было до того, как наш холм заперли. Сейчас в нем царит уныние и грусть, мы уже не надеялись на освобождение, но потом пришла ты, принцесса, и приоткрыла дверь. Сможешь ли ты теперь спасти нас всех? Нет, определенно, следовало развернуться и уйти. Но вместо этого Лиз спросила: - Как? Что плохого может быть в разговоре? Она просто послушает. В конце концов, это просто забавно, это такая игра! Игра прекратится, когда она этого захочет. - Это трудно. К тому же, у нас мало времени. Если до следующего полнолуния мы с тобой не откроем холм, то все, кто в нем живут, погибнут злой смертью. Элизабет обхватила себя за плечи руками, подняла голову. Сквозь густую листву проглядывало небо. Синее и безоблачное. Лето было жарким, дожди шли редко – только прибить пыль. И вот, в это замечательное во всех отношениях лето, кто-то может умереть «злой смертью». Лиз встречала это выражение в книге сказок, от него веяло какой-то жутью и тоской. Она задумалась: та птица… можно ли сказать, что она умерла «злой смертью»? Пожалуй, что нет. Она же почти не мучилась. - Но погибнем не только мы, принцесса. Не только волшебный народ, живущий в холме. Погибнет и весь ваш милый маленький городок, такой красивый и уютный. Книжный магазин. Школа. Все кого ты знаешь, твои одноклассники, твои подруги … ах да, у тебя нет подруг, принцесса. - Откуда вы знаете? Человек в зеленом улыбнулся. Глаза у него тоже были зеленые – как трава. А на длиннополую куртку нашито битое зеркало. Лиз заметила, что ткань кое-где обтрепалась, стерлась до самой основы. - Я знаю, потому что ты одна из нас, принцесса. Ты наша. - Это невозможно, – пожала плечами Элизабет – Мои родители… - Не важно, кто твои родители. Принцесса может родиться и в смертной семье, но по духу принадлежать к волшебному народу. Разве ты не чувствуешь этого, девочка? Разве здесь тебе не лучше, чем там? Рыжий махнул рукой в сторону города. - Ты любишь читать, любишь гулять одна, ты разговариваешь с камнями и деревьями. Они тебе не отвечают, конечно – пока не отвечают – но ты знаешь, что они слышат! Элизабет поежилась. Да, все верно… - А если я спасу холм, тогда что будет? - Все будут жить долго и счастливо, а ты уйдешь к нам, если захочешь. Будешь танцевать в полнолуние на водной глади волшебного озера, прочтешь тысячи книг нашей библиотеки и овладеешь тайными знаниями, научишься волшебству! Но я вижу, ты мне не веришь?! Элизабет пожала плечами. - Все это… очень странно. Рыжий помрачнел. Длинные тонкие пальцы с обломанными ногтями забегали по выцветшему шитью. - Что ж, наверное, я должен тебя убедить? Дай мне подумать, девочка. Там, за кустами, выросла для тебя земляника, собери ее, а я подумаю… Элизабет, удивительное дело, вместо того, чтобы сбежать домой, послушно отправилась собирать землянику – та была сладкой и пачкала пальцы розовым соком, а пахла! Пахла безмятежностью, солнцем, ягодной сладостью. Тем, что спускается на нас, возможно, всего раз в жизни, что мы запоминаем и по чему тоскуем потом долгие годы. - Иди сюда, принцесса, - позвал ее рыжий. – И пообещай мне хранить в строгой тайне все, что ты сегодня от меня узнала! Никто не должен знать про волшебный холм и про меня. Лиз в это не поверила не на секунду, но, чтобы не портить игру, торжественно кивнула. - Обещаю. - Хорошо. Тогда слушай. Я сделаю тебе предсказание. Когда оно исполнится, ты поймешь, что я тебя не обманываю. Согласна? Поразмыслив, Элизабет кивнула. Предсказания – это любопытно. К тому же, если оно не исполнится, она, пожалуй, и жалеть не будет. Разве что совсем чуть-чуть. Все же не каждый день тебя называют принцессой волшебного холма. - Согласна. Человек в зеленом закрутился на одном месте, как волчок. Солнечные лучи отскакивали от зеркальных осколков, больно били по глазам, так, что Лиз даже зажмурилась. - Сначала слезы, потом внезапная радость, а затем большое огорчение. Иди, принцесса, и приходи, когда предсказание исполнится. «Странное предсказание», - думала Лиз, возвращаясь домой гораздо раньше обычного. – «Ничего определенного. Лучше бы…» Что было бы лучше, она не успела додумать. Споткнувшись о корень дерева – откуда он только вылез – она упала, больно пропоров коленку острым сучком. Из раны потекла кровь. Хромая и плача, Лиз сошла с тропинки, чтобы срезать путь до дома – да, это было против правил, но ей было больно и страшно, а вдруг из раны вытечет много крови и она умрет? Или туда попадет инфекция! Мать рассказывала, что в ее школе одна девочка наступила на ржавый гвоздь и ее увезли в больницу с заражением крови. Элизабет не хотела такого для себя! - Мама? – сквозь слезы позвала она, войдя через дверь на кухне. Но дома было тихо и пусто. Промыв рану под струей воды (вода стала розовой, как земляничный сок), Элизабет как смогла, забинтовала колено. Получилось неровно и некрасиво, но сразу стало спокойнее. Рассудив, что ей нужно восстановить силы, Лиз достала из холодильника ведерко с мороженым и обосновалась с ним на кухне. На чистенькой кухне в «деревенском стиле», как любила уточнять мать. Как будто это сразу делало кухню особенной. Мороженное здорово успокаивало, так, что Элизабет даже смогла с неприятным изумлением, и каким-то внутренним трепетом, отметить, что первая часть предсказания сбылась – действительно, она плакала. Плакала от боли в колене, так что, возможно, это совпадение? Если бы этот странный рыжий человек с зелеными глазами предсказал ей падение… да, такое было бы убедительнее! Так что сами по себе эти слезы не считаются. Помыв за собой миску и ложку, Лиз задремала на диване, укрывшись пледом, и проснулась, когда услышала, что мать возвращается. Странно было то, что мать возвращалась не одна. Были еще чьи-то шаги и приглушенный мужской голос и материнский смешок… какой-то очень необычный. - Мама?! - Лиз! Ты дома?! Мать испуганно заглянула в гостиную. Девочка услышала, как кто-то выскочил на крыльцо, затем хлопнула дверца машины и, кто бы ни пришел с матерью – он уехал. - Мама, кто это был? Мать покраснела. Теперь уже не только глаза, но и улыбка у нее стала чужой, ненастоящей, как стеклянное яблоко, которое вешают на рождественскую елку. Красивая подделка. - Почтальон, милая. Но почему ты дома? Я думала, ты гуляешь. Элизабет показала матери ногу и следующие два часа были посвящены только ей. Как когда-то в детстве. Мать ахала, причитала, заставила дочь снять повязку, заново обработала рану, сокрушаясь – не следует ли показать доктору? А потом сделала горячий шоколад, и они вместе смотрели мультфильмы. Не то, чтобы Лиз их любила, но было во всем этом что-то такое домашнее, уютное. Она даже прижалась к материнскому плечу, пахнущему, загадочно и сладко, какими-то духами. И не хотелось даже вспоминать о мертвой птице, каменной плите, незнакомце в зеленом. Да и коленка уже не так болела. А потом в дверь постучали, мать пошла открывать, и Лиз услышала звонкий, кокетливый голос подруги, вернее, школьной приятельницы… у принцессы нет подруг …вернувшейся в город раньше, чем Элизабет ее ждала. И, да, это была радость, она даже позволила себя обнять. - Ну, я оставляю вас, - улыбнулась мать Элизабет. – Идите наверх и сплетничайте на здоровье, а я принесу вам туда печенья. Они расположились на кровати. Анна – загорелая, счастливая, подгребла под живот подушку и сочувственно тронула перевязанную коленку. - Лиз, бедняжка, как это тебя угораздило?! - Упала. Ничего, почти не болит. Как это ты вернулась до начала учебного года? - А вот так! Отцу позвонили с работы, и вот, мы летим обратно. Ох, что я тебе сейчас расскажу… Элизабет слушала, улыбалась, чувствуя при этом неловкость. Почему так? Уезжает человек – ты его хорошо знаешь, возвращается – он уже какой-то чужой. Как будто подменили. Разговор затянулся почти до вечера. Лиз пришлось выслушать все подробности сердечных побед, которые Анна одержала на далеком морском берегу, а так же планы на новые победы. - Я уже видела Его, - прошептала она, мечтательно улыбаясь. Лиз едва заметно поморщилась. - Его интересует только футбол, - напомнила она. – На девочек он не смотрит. И он глупый, ты сама говорила. - Не такой уж и глупый... Анна перекатилась на спину, подбросила подушку. Лиз хорошо знала, о чем она сейчас думает: может быть, глупый, зато самый красивый парень в средних классах. - На меня посмотрит. Или ты мне завидуешь, Элизабет? Может быть, он тебе тоже нравится? Лиз сконфужено отвернулась к окну. Ну, да, так оно и было. Он ей тоже нравился. Но, конечно, этого она никому не расскажет. - Не говори глупостей! - Я пошутила. Все знают, что ты не такая! Лиз прищурила глаза. - Какая не такая? - Ну, мальчики тебя не интересуют… Слушай, давай завтра сходим в кино? Лиз, подумав, согласилась, решив не обижаться на «не такая». После объятий матери и горячего шоколада казалось таким правильным сходить с Анной в кино. Они будут шептаться, смеяться во время сеанса, а потом пить молочный коктейль в кафе и обсуждать фильм. И может быть, даже увидят кое-кого. Кого интересует только футбол. С работы отец пришел раньше, чем обычно, и это уже был очень нехороший знак. Сел в кресло, включил телевизор, привычно ругаясь на новости. - Принеси отцу сэндвичи, - шепотом велела мать, ставя мясо в духовку. В доме стало вдруг душно, как перед грозой, и Элизабет уже пожалела, что не осталась наверху, у себя в комнате. Послушно взяв тарелку, она поставила ее на столик, задев стакан с апельсиновым соком. На столешнице тут же образовалась маленькая желтая лужица. - У тебя рук нет, Элизабет? – осведомился отец тем самым ласковым голосом, который означал крайнюю степень опасности. Который означал, что матери сейчас не следует выходить из кухни, а Элизабет следует как можно скорее уйти к себе. Спрятаться и переждать. - Ты ослепла и не видишь, куда тарелку ставишь? - Извини, папа… - Вытри это, немедленно. Лиз кинулась на кухню за полотенцем. Мать отводила глаза. «Ничего особенного не происходит», - говорила ее улыбка. – «У нас все хорошо». Когда Элизабет вытирала сок, ее руки подрагивали. Вытереть все до капли, вернуть полотенце на кухню, потом – ни в коем случае не спеша – уйти сначала в прихожую. А потом, бесшумно, по лестнице к себе в комнату. К ней в комнату отец никогда не заходил, это тоже правило. Мать – да, заходит разбудить или пожелать спокойной ночи, удостоверится, что в комнате порядок или принести чистую одежду. Отец – никогда. - А это что? Элизабет неловко переступила с ноги на ногу. - Ничего особенного. Я упала, папа. Отец нехорошо хмыкнул. - Упала? Где? - В парке… - В парке, значит. Ладно, раз так, посидишь дня три дома, Элизабет. Раз ходить не умеешь. - Ее завтра пригласили в кино, - вмешалась мать. – Анна вернулась. - Я сказал – дома! Иди к себе, Элизабет. Чтобы до ужина я тебя не видел. А спустишься с кислой физиономией – будешь сидеть у себя до конца каникул. Уже засыпая, Элизабет поняла, что предсказание человека в зеленом сбылось. Слезы, радость, печаль. Все было в свой черед. Что это значит, и значит ли хоть что-то? В сказках – да. А на самом деле? Но в сказках так же говорилось о том, что утро вечера мудренее, и Лиз решила подумать обо всем этом утром. Колено ныло, ныла в сердце обида на отца и решимость все равно пойти завтра гулять с Анной. Утром, когда отец уехал, а она спустилась вниз в новом платье, мать неодобрительно покачала головой, но промолчала, и Лиз знала, почему. Из-за мужского голоса в их прихожей, прошлым днем. - Я пойду в аптеку и зайду в магазин, - объявила она, торопливо подхватив сумочку. – Тебе принести что-нибудь, дорогая? Сок? Шоколад? - Нет, спасибо, мама. И мать сбежала. Просто сбежала, чтобы не создавать себе проблем. Что ж, это тоже выход. У кинотеатра стояло несколько человек – ничего особенного в последний месяц не показывали, но и развлечений в городе было не так, чтобы очень много. Лиз помахала рукой Анне, та помахала в ответ. Вид у нее был до крайности таинственный. - Отгадай, кто идет с нами, - прошептала на ухо, поправляя короткую юбку. Слишком короткую, Элизабет в такой юбке не выпустили бы из дома. Правда, и сейчас она вроде как под арестом, так может, следовало нарядиться посмелее? - Кто идет с нами? - Ты такая глупенькая, Лиз! Он! Глаза Анны сияли. - Привет, - раздался за спиной у Элизабет знакомый голос. Ей потребовалось усилие, чтобы спокойно улыбнуться в ответ. - Привет, Алан! Как проходит лето? - Ничего так. Что у тебя с ногой? Ответить ей не дали. Анна решительно втиснулась между ними, заявив: - Лиз у нас такая неловкая, вечно падает! Пойдемте, у нас хорошие места! Места и правда были хорошими, только Элизабет не пришлось смеяться и шептаться в темноте, а кое-какие звуки заставили ее думать, что эти двое не только смеются и шепчутся, но и целуются. Ужасно. Просто отвратительно. Когда сеанс закончился, и они вышли на яркий солнечный свет, Лиз была очень раздосадована. Но, может быть, поход в кафетерий все исправит? Трудно обжиматься на глазах у половины городка, знаете ли. Глядишь, и они смогут весело провести время. Но подруга отвела ее в сторону в тень билетной будки. - Послушай, Лиз, мы ведь лучшие подруги? Ты можешь для меня кое-что сделать? - Что? – бесцветно спросила Элизабет. - Скажи, что тебе надо домой… или еще куда-то. Мы… нам надо побыть вдвоем. У нас, похоже, все серьезно! Лиз с неприязнью воззрилась на лучшую подругу. И ради этого она нарушила запрет отца! Сбежала из дома! Ради того, чтобы провести два часа в душном кинозале, пропахшем попкорном, слушая глупые диалоги с экрана и гадая, чем там в действительности занимается Анна и Алан? - Хорошо, конечно, - сухо кивнула она. - Спасибо, Лиз, спасибо! О, вот и он… а Элизабет уже уходит! - Да? Жаль. Ну… тогда увидимся? - Увидимся, - кивнула Элизабет, в ответ на его улыбку. Кажется, она сейчас заплачет. Это будет глупо, но заплачет. Лиз стояла, смотрела вслед Алану и Анне, удаляющейся по улице в сторону кафетерия, пока они не стали расплываться у нее перед глазами. А потом решительно вытерла слезы… и увидела отца. Он многозначительно кивнул ей, и даже, вроде как, улыбнулся. «Вечером поговорим», - вот что значила эта улыбка. В лес, к каменной плите, Лиз летела, не чувствуя боли в колене. Просто потому, что больше некуда… Не возвращаться же домой, послушно дожидаясь наказания. Да вообще бы не возвращаться туда! Зеленый человек сидел на том же месте, в той же одежде, шляпе и башмаках с пряжками. - Принцесса! – махнул он рукой. – Ну что, мое предсказание исполнилось? Элизабет кивнула, села на плиту, не заботясь больше о чистоте платья. - Да… исполнилось. - И принцесса поможет нам обрести свободу? Сейчас Лиз больше волновало другое. Но она спросила, ради вежливости – все равно же не отстанет, не уйдет, оставив ее одну, дав ей подумать, как избежать разговора с отцом. - Что я должна сделать? - Камню нужны жертвы, - спокойно ответил рыжий. – Две жертвы. После чего проклятие спадет и принцесса сможет уйти к нам, если захочет, конечно. - Жертвы? Лиз непонимающе взглянула на человека в зеленом. - Да. Как та птица, помнишь? - То есть мне надо… птиц? Рыжий покачал головой. - Нет, птицы это не то. У них мало силы, очень мало… Душа птицы как зернышко, маленькое изумрудное зернышко. Нам нужны человеческие жертвы. И тебе ничего не надо делать, принцесса… просто привести их сюда, а камень возьмет их тепло, их кровь, их дыхание... И подарит им другую жизнь, в волшебной стране. Лучшую жизнь, поверь мне! Все это было так похоже на сказки, почитанные Лиз, что она даже не испугалась. Все равно, страшнее того, что ждало ее вечером, дома, быть ничего не могло – она это чувствовала. На этот раз она не отделается домашним арестом. Грядет что-то страшное. - Может быть, у принцессы есть враги? Когда они переродятся там, в волшебном холме, они будут любить и почитать принцессу. Враги? Элизабет подняла голову. - У меня есть враг, - медленно кивнула она. - Хорошо! - Только… это мой отец… Рыжий долго молчал. Пальцы, как пауки, бегали по потрепанным обшлагам куртки. Элизабет молча ждала, боясь дышать. - Понимаю. Да, и такое бывает. Значит, такова судьба… Решено. Пусть принцесса приведет его сегодня сюда. Наклонившись, он сорвал желтые цветы, росшие из-под плиты. - Знаешь, принцесса, что это за трава? Лиз покачала головой. - Это драконья трава. Она растет только там, где есть волшебство. Вот, возьми. Завари вместе с чаем и выпей. И ничего не бойся! Мать задерживалась. Так задерживалась, что Элизабет, сидящая в одиночестве на кухне, перед чашкой с остывшим чаем, в котором плавали желтые цветы, наконец, поняла – мать уже все знает и не хочет видеть то, что произойдет дома. Не хочет в этом участвовать. Она появится позже, чтобы… что? Пожалеть дочь? Принести ей горячего шоколада? Лиз почувствовала себя… преданной. Ей казалось, мать ее понимает. В глубине души сочувствует. И просто ждет подходящего времени, чтобы все изменить. Но на самом деле, мать все устраивало, у нее-то все было хорошо. Красивый дом с французскими окнами, кухня в деревенском стиле, тихая умница-дочь, хорошо зарабатывающий муж… и мужской голос в коридоре. Это было несправедливо, но справедливость, как уже поняла Элизабет, не является неотъемлемой частью этого мира. Отец пришел с работы в свое обычное время. Лицо его ничего не выражало, но Лиз почувствовала, что за этим равнодушием скрыто злорадство… и предвкушение. Он нарочито-медленно снял куртку, расстегнул ремень. - Ну что, Лиз? Ничего не хочешь мне сказать? - Нет, папа. - Значит, нет? Дальше все произошло быстро. Отец потянулся к ней, чтобы схватить, Лиз выскочила через кухонную дверь, в сад, а потом, через дырку в заборе, на тропинку. Отец бежал следом, правда, с забором ему пришлось повозиться, похоже, он просто решил через него перелезть, Лиз слышала грохот и пыхтение. - Маленькая дрянь! На тропинке было уже темно, но Элизабет знала все ее повороты. Знала наизусть, прошла бы по ним с закрытыми глазами. А сейчас ей казалось, что она видит в темноте, видит каждое дерево, каждый куст. Она быстрая, очень быстрая! И ловкая! Она не будет лететь напрямую сломя голову, она заставит отца побегать за ней, прежде чем… Лиз бежала по лесу бесшумно, а тот, кто гнался за ней, был неловок, или это сам лес не пускал его? Ветки трещали под ботинками, отец грубо ругался, спотыкаясь. Он был зол, очень зол. И намеревался выместить свое зло на Лиз, когда поймает. А он поймает! - Дрянь… и ты, и твоя мать… одинаковые, - рычал он в темноту. Элизабет бежала. Лес расступался, пропуская. Тропинка закончилась у каменной плиты. Пусто. Тихо… Этот сумасшедший в зеленом, он ее обманул – внезапно поняла Лиз. Это была игра, а она поверила, и что теперь ей делать? Куда бежать? Отец замедлил шаг, ухмыляясь. - Ну что? Ничего мне не хочешь сказать, прежде чем я тебя проучу? Из тени деревьев выступил человек в зеленом. - Уходи, принцесса. Тебе не надо это видеть. Первая жертва будет принесена. Мать вернулась домой незадолго до полуночи. Прошла на кухню, потом в гостиную. Элизабет сидела в кресле и читала. Мягко светила лампа, на красном ковре танцевали тени. Было тихо и мирно. Очень тихо, очень мирно. - А где отец? - Не знаю, мама. - Наверное, задержался на работе. Ты будешь ужинать, Элизабет? Отец не вернулся ни ночью, ни к утру, когда обеспокоенная мать начала звонить ему на работу, а потом по знакомым. Выяснилось, что с работы он ушел как обычно, попрощался со всеми до завтра, но на этом его следы терялись. Соседи тоже ничего сказать не могли. Кто-то вроде бы и видел, как отец Элизабет возвращался домой, но точно ли это он? Нет, пожалуй, что и не он. Это было… Это было удивительное чувство – знать то, что никто больше не знает. Нести в себе эту тайну и не выдавать ее ни жестом, ни словом. Лиз и торжествовала, и боялась, что все это внезапно закончится – отец вернется домой целым и невредимый. Но утро закончилось, закончился день, а его все не было. Мать звонила в полицию, полиция звонила им домой. Заглядывали соседи – утешали мать, говорили, что все будет хорошо. Обязательно будет хорошо! Отец найдется. Обнимали Элизабет за плечи и говорили, что надо быть «сильной девочкой». К вечеру пришли и к Лиз… От Анны пахло клубничным блеском для губ. Элизабет поморщилась, но ей пришлось ответить на объятия. - Это так ужасно! Лиз, милая, что совсем никаких новостей? Прости, я только узнала. Мы ходили в парк, на аттракционы… ну ты знаешь, с кем. Лиз налила себе чаю, того самого, с желтыми цветами. Анна предпочла сок из холодильника. - Вы теперь вместе? Анна счастливо рассмеялась. - Ну да, конечно! Знаешь, мы целовались. Сначала за кинотеатром, потом на колесе обозрения. Вкус у чая был терпкий, какой-то медовый. Лиз пила его маленькими глотками… - Может быть, прогуляемся? Знаешь, так тяжело сидеть дома и ждать… Анна посмотрела на часы с сомнением. - Поздно уже… Разве что совсем недолго! Элизабет допила чай, тщательно, не спеша вымыла и выбросила в ведро остатки заварки. - Совсем недолго, обещаю. - Куда мы идем, Лиз? О, у тебя тут тайный ход? Как здорово, жаль, что мы не знали об этом прошлым летом, хорошо бы повеселились! Элизабет вышла на тропинку. Поднимался ветер, путал волосы. Наверное, ночью все же будет гроза. Или завтра днем… Пока они шли до каменной плиты, Лиз узнала от Анны том, что это любовь, настоящая любовь на всю жизнь и никак иначе, и да, теперь они пара, и они пойдут на танцы… на настоящие взрослые танцы. - Вас же туда не пустят, - недоверчиво покачала головой Элизабет. – Вам еще нельзя. - Ты такая правильная, Лиз, что даже скучно. Он обо всем договорится. Нас проведут с черного хода. - Ах, с черного хода… - Алан такой милый, предложил пригласить и тебя, но у тебя же нога болит, тебе нельзя, правда? Элизабет сжала кулаки, заставляя себя улыбаться. Тропинка петляла, но, кажется, меньше обычного, тропинка будто тоже торопилась вывести их к каменной плите, с таинственным узором из лишайника, с мелкими желтыми цветами драконьей травы, обрамляющей дверь в волшебный холм. Верила ли теперь Элизабет, что это дверь в волшебный холм? Нет. У посланников таинственного народа не может быть таких грязных ногтей и потрепанной одежды, они не украшают себя осколками зеркал как этот странный рыжебородый. Да и она не принцесса. Но все же, если бы каменная плита заговорила с ней человеческим языком, повторив все то, что рассказывал ей человек в зеленом, Лиз бы не удивилась. В этом мире все не то, чем кажется. Все не то, чем кажутся. Каменная плита была такой же, как и прежде – молчаливой и холодной. И вокруг все было таким же, как и прежде. Отца (или его тела) нигде не было. Из-за дерева выступил зеленый человек. - Принцесса привела вторую жертву? Элизабет обернулась, взглянула в бледное личико лучшей подруги. - Да. А что мой отец? - Ваш отец, принцесса, уже переродился внутри холма. Он просит у вас прощения за все, передает свою любовь и надеется на скорую встречу. А теперь идите, принцесса, вторая жертва будет принесена. Возвращайтесь завтра, к полуночи, и холм откроется для вас! - Лиз? Элизабет?! Помогите! Лиз, на помощь! Элизабет шла не оборачиваясь. Она не обернулась, даже когда крик затих, словно его обрезали. И казалось уже не важно, правду ли говорит этот зеленый человек с рыжей бородой или все это его больной, безумный бред. Тропинка завела Элизабет слишком далеко. Ночь была глухой и темной. Она долго не могла уснуть, слушая, как беспокойно ходит по своей комнате мать. Потом, как говорит с кем-то по телефону, и снова ходит. Один раз приоткрылась дверь – Лиз сразу зажмурила глаза, притворилась спящей. Так и пролежала, прижимаясь щекой к подушке. Старательно не думая о том, что случилось. Думая о чем угодно. О том, что на завтрак она не хочет кукурузных хлопьев, а хочет блинчиков, о том, что нужно укоротить белую юбку – подвернуть в поясе пару раз. О том, что скоро в город привезут новый фильм, нужно будет обязательно сходить. И так – до утра. На следующее утро город всколыхнуло известие о еще одном исчезновении, и Лиз пришлось объясняться в полиции. Далось ей это, удивительно, без труда и волнения. Рассказ ее был простым, логичным, а потому не вызвал никаких подозрений. Что было вечером? Они с Анной немного погуляли и разошлись по домам. Ее подруга торопилась, потому что у нее было назначено свидание, поздно вечером. С кем? Нет, имени Лиз не знает. С кем-то из взрослых мальчиков, потому что они собирались на танцы. Да, если ей вдруг что-то будет известно, она сразу же сообщит! Наверное, тогда Элизабет и решила, что придет к камню ночью. Конечно, можно будет остаться дома, лечь спать и уверить себя, что ничего не было. Отец действительно пропал – может быть, сбежал от семьи, такое иногда бывает. Пропадает мужчина или женщина, а через пять лет его находят в соседнем городе, уже с другой семьей… Анна? Тут все трагичнее, возможно, ее тело по осени в каком-нибудь овраге. К тому времени, от ее красивого лица ничего не останется, конечно. И Лиз больше никогда не пойдет к реке. Да, можно и так, но Лиз знала, что эта тайна будет грызть ее до самой смерти. Не угрызения совести, нет, а загадка каменной плиты и человека в зеленом. Элизабет помешивала молочный коктейль в высоком бокале, сидела прямо - задумчивая, серьезная. Когда поднимала голову – ловила на себе чужие любопытные взгляды. Ей сочувственно кивали. А потом к ее столику подошел Алан. - Лиз? Привет. Можно сесть? - Привет. Да, садись конечно… Уже слышал? - Да, весь город на ушах. Два человека за два дня, такого тут никогда не было. Переживаешь? «Нет». - Да… - Послушай… может прогуляемся? Ну не сидеть же тебе весь день одной. «Спасибо», - мысленно поблагодарила Элизабет неведомо кого, делая вид, что колеблется – принимать или нет предложение Алана. «Спасибо!» А потом они гуляли. Говорили про школу, чинно держались на расстоянии, только украдкой, будто случайно, соприкасались пальцами. Потом он попробовал ее мороженное и дал ей откусить свое, и когда они потом торопливо и неумело целовались за кинотеатром, у его губ был ванильный вкус, у ее губ персиковый, а потом вкусы смешались, и это было головокружительно. И страшно, и стыдно… и хорошо. И Лиз поняла, что никуда не уйдет в полночь. Зачем? Зачем ей какой-то холм, волшебный он или нет, и человек в зеленом. Теперь у нее все хорошо. Нет, лучше, чем хорошо. Теперь у нее все прекрасно. И она снова целовалась, и на этот раз у нее, кажется, все получалось гораздо лучше. Алан отстранился, счастливо, довольно улыбаясь. Заправил ей за ухо темную прядь. - А говорили, что ты не такая! - Не такая? Элизабет отстранилась, почувствовав себя вдруг неуютно. Мусорный бак был переполнен, от него воняло. На асфальте натекла лужа. Рядом лежала дохлая птица. Сойка со сломанным крылом. Его руки потянулись к ее блузке, расстегивая пуговицы. - Ну да, знаешь, есть девочки, которые… - Которые целуются с мальчиками? - Ну, Лиз, что тут такого? Тебе же понравилось? Элизабет отстранилась. Ну да. Только в школе на таких девочек показывали пальцем и называли их… Понятно как называли. - Ну, не будь такой паинькой. Я никому не скажу, честное слово! Элизабет взглянула в его глаза и поняла – врет. Скажет. Стоит им сейчас разойтись – тут же найдет мальчишек из своей компании, таких же любителей футбола и обжиманий тайком, и все расскажет. Да еще и наврет всякого. А потом и вся школа узнает – такие сплетни быстро расходятся. И будет она «та самая Лиз». Все это пронеслось перед глазами, в одно мгновение. Она торопливо застегнула две верхние пуговицы на блузке. - Знаешь, мне сейчас надо идти, мама ждет… но если хочешь, можем встретиться вечером. - А где? Элизабет больше не колебалась. - Знаешь место у реки? Каменную плиту? - Это ту, что строители забыли? Строители забыли! Глупец! - Да. Приходи туда, как стемнеет. Или тебя родители не отпустят? - А я их буду спрашивать? – хмыкнул Алан – Вылезу в окно, и делов. - Тогда до встречи? - Ага, давай. Пока, Лиз. Дома было все то же. Разве что, мать, безутешно рыдая на людях, оставаясь одна, решительно вытирала слезы. И опять принималась звонить по телефону. Элизабет досталась еще одна ненастоящая улыбка. Лиз заварила себе чаю. С драконьей травой. - Все хорошо, милая? – спросила мать, заглянув на кухню. - Да, мама. Новостей нет? - Нет… но ты не теряй надежды, Элизабет, папа наверняка найдется! Все будет хорошо. Еще одна ложь. И снова Лиз вдруг поняла, что будет дальше: ничего хорошего. Мужской голос из прихожей переселится в гостиную, а потом и в спальню. Сначала тайком, а потом открыто. Сначала мать будет ходить счастливой, а потом начнутся ссоры, скандалы… потом закончатся деньги, и, возможно, придется продать дом и переехать… куда-нибудь. Где не будет сада, забора и тропинки за ним. Когда стемнело, она пошла к плите, не взяв с собой ничего – зачем? Даже не обняв на прощанье мать, даже не заглянув в свою комнату. В лесу было тихо, действительно тихо. Гроза подразнила обещанием, но так и не пролилась дождем. Только висела в воздухе хорошо ощутимой тяжестью. Желтые цветы драконьей травы слабо светились в темноте, и лишайник светился – голубым, призрачным светом, и теперь Лиз хорошо видела, что это и правда узор, переходящий в письмена… если бы она захотела, она бы прочла. Она же принцесса волшебного холма. Она уже принесла ему две жертвы… Под деревом шевелилась тень, но, присмотревшись, Лиз поняла что это – не человек в зеленом, а Алан. Впрочем, и полуночи еще было время. - Лиз! Я боялся, что ты не придешь. Иди сюда. Я принес плед. И вот это! «Это» было бутылкой вина, наверное, украденной у родителей. Плед и вино. Элизабет улыбнулась. Ну да… у них же свидание. Настоящее свидание. Она чинно присела рядом. Было и страшно, и грустно до слез. Потому что ее летняя история – история с тропинкой и каменной плитой, человеком в зеленом и пропавшими людьми подходила к своему концу. Страшнее всего было от мысли о том, что Хайтер-Спрайт (так, кажется, он себя назвал) не появится. Что игра закончилась. Что она, поджимаясь на пледе, выпив дешевого вина, от отчаяния и тоски позволит Алану лишнее, а потом вернется домой, старательно пытаясь отмыться в душе. Хайтер-Спрайт появился, когда Алан лез к ней под юбку вспотевшей ладонью. - Принцесса готова войти в холм? Лиз торопливо встала, поправляя одежду. Алан поднялся следом. - Лиз, кто это? Ты его знаешь? Человек в зеленом внимательно оглядел его с головы до ног. - Вы хотите забрать его с собой, принцесса? Элизабет кивнула, крепко взяв Алана за руку. - Да! - Лиз? Лиз?! Что происходит? Он, наверное, видел перед собой тощего человека в странном наряде – осколки зеркал, так ярко блестевшие днем, сейчас отражали лишь темноту. Но это и понятно, осознала Лиз,он же шел не той дорогой. Вот Элизабет шла верным путем, и сейчас она видела, как костюм Хайтер-Спрайт преображается. Как стекает с зеленого шелка серебро, как осколки зеркал превращаются в алмазы. Кривое, странное лицо становится красивым – воистину, нечеловечески прекрасным. И волосы… они уже не грязно-рыжие, они вьются, как золотая пряжа. - Расступись, зеленый холм, - воскликнул он. – Впусти гостя молодого, и принцессу, и меня! Алан оттолкнул Лиз, и попытался убежать, но человек в зеленом был быстрее, сильнее. Он не видел, как засияла корона на ее голове, а она видела, как все ярче светятся желтые цветы… и вот, каменная плита, расколовшись надвое, впускает их внутрь, а из волшебного холма уже доносится музыка, и ее народ идет ее встречать. Отец в белых одеждах обнял ее. Анна улыбнулась ей. Алан подошел, и встал с ней рядом, и посмотрел на нее с любовью… такой любовью, какую она бы никогда не узнала в той, прошлой жизни. Холм закрылся. Желтые цветы погасли. Город не скоро оправился от исчезновения трех подростков, и хотя официально их объявили пропавшими без вести, никто уже не надеялся увидеть их живыми. Говорили, что через некоторое время в соседнем городе были похожие случаи, но кого волнует чужое горе? Справиться бы со своим… Треснувшая в одну ночь каменная плита медленно погрузилась в землю. Но еще несколько лет всего висело на ветке ожерелье из разномастных бусин. Ни ветер его не мог сорвать, ни дождь. А еще, на месте плиты, буйно росла трава с мелкими желтыми цветами, вот только названия ее никто не мог вспомнить. Примечание: Hyter-Sprites (Хайтер-Спрайты) Феи Линкольншира и Восточной Англии. Они маленькие, рыжие и зеленоглазые. Могут превращаться в птиц.