А не все ли равно?

Солнце скрывается за горизонтом, одаривая сухую землю последними лучами в этот уходящий день. мир окрашивается в рыжевато-алые цвета заката, настолько красивого, что у любого, кто бродит сейчас по улице в поиска ночлега, пищи, вещей, могло наверное перехватить дыхание. Вокруг будто бы в самом воздухе витал восторженный выдох "ах, какая красота.." Но не все были достаточно свободны от работы или мыслей, чтобы наслаждаться им в полной мере. Сигарета, зажатая между зубами, серебристо-голубоватый дым, поднимающийся наверх и будто сверкающий в вечерних лучах, его горьковатый привкус, который уже давно перестал быть чем-то необычным, как и в принципе горечь, оседавшая на языке и зубах, в легких и, как ни странно, в душе. -И что я здесь забыл...- Раздается в тишине хрипловатый, будто затертый, мягкий и низкий голос со стороны опиравшейся на перила балкона сгорбившейся фигуры.- С другой стороны, где же еще мне быть? Он усмехается, поднимая взгляд на солнце и ощущая резь в глазах. В ответ тишина, да шум ветра. Кому-то романтика, а кому-то... Одиночество. Внизу как всегда словно опоздавшие к вечеру в муравейник насекомые ползают люди. Хотя, многих из них уже и людьми назвать стало нельзя: от одних остался только человеческий вид, а от других-разум, да гуманоидное строение тела. Они движутся по-разному, кто размеренно и лениво, кто резво, будто старается успеть на самое главное событие в жизни, но ни один из них даже не подозревает, что на них направлен пристальный взгляд пронзительных черных глаз с балкона Старого Капитолия. Хмыкнув, Хэнкок делает глубокий вдох, впуская дым в свои легкие и тут же делая не менее глубокий выдох, позволяя вырвавшемуся дыму распускаться невиданными цветами в воздухе. Сколько он уже так стоит здесь, он и сам бы вряд ли ответил, а больше сказать и некому. Куда он так пристально смотрит, тоже вряд ли можно было понять. Если только ты кто-то другой, а не сам Джон. Он знал, куда смотрит. Через время, воображая глубокую ночь с усыпанным звездами небом и невнятными шумами,которые многие назвали бы воображением, через расстояние, не вниз на жителей Добрососедства, не вперед на изумительный пейзаж, который не вызывает в нем ничего, кроме тоски и боли в глазах, а на городской пейзаж Даймонд-сити с этим его "нижним ярусом", на вечно горящий свет в торговых палатках, на людей и не людей, которые плевать хотели на время суток, торговались, общались, пили... И на неоново-розовую вывеску, возвещающую о том, что повернув в проход, вы попадете в детективное агенство Ника Валентайна, синта, который живет в Даймонд-сити, который не отказывает в помощи, который берется за работу не ради наживы, а ради самого дела, для которого слова "честь" и "достоинство" не пустые и для которого "правда" значит куда больше, чем для многих "людей", которые косят всех под одну гребенку, искренне считая себя правыми в том, что ненавидят таких, как Ник и как он сам. Ник.. Ник.. Джон трясет головой, стараясь избавиться от наваждения. Что такого особенного в этом старом синте, с потрепанной полимерной обшивкой, с проглядывающими сквозь прорехи деталями, которых хочется коснуться и посмотреть на реакцию, ничем не прикрытый эндоскелет правой руки, в этих глазах, обманчиво-неживого черного с золотым цвета, в которых на самом деле столько можно прочитать, если приглядеться и из-за которых его лицо кажется чрезвычайно милым и даже слегка наивным? Что такого в потрепанном тренче и нуарной шляпе? В глупой привычке курить, когда задумчив? В голосе, завораживающе-низком, который почему-то называют холодным, в манерах, в любви к джазу, в умении танцевать, поддержать разговор в любую минуту хоть строгим замечанием, хоть достойным колким ответом, причем незамедлительным и метким, в постоянном бодрствовании, отчего знающие его всегда ощущают себя под защитой? И откуда он вообще столько всего знает? Откуда и зачем? Дым кончился, ровно как и сигарета, выкуренная до самого фильтра. Хотя прошло совсем немного времени, но солнце уже успело почти совсем пропасть за линией горизонта, погружая мир во мрак. Так легче, и не только глазам. Избавившись от окурка, мэр Добрососедства снова бросает взгляд вниз, выискивая движущиеся фигурки. Теперь он выглядит уставшим, словно размышления выпивали его силы быстро и беспощадно, но ничего, он знает, как еще можно расслабиться. Правда Ник всегда был против таких способов, он говорит, что все это глупо, вредно, порой даже отвратительно, особенно смотреть на тех, кто "под кайфом", ведь иногда связь у такого человека или нет с миром теряется совершенно. Но он никогда не был против посидеть немного в баре, поговорить за хорошей выпивкой. Он часто улыбался тогда, слушая неиссякаемый запас не слишком остроумных шуток о гулях, отчего все лицо будто бы светилось удовлетворением, да и сам он находился в хорошем расположении духа, хоть и жаловался, что это бывает так редко, ведь он погряз в работе. Говорил, что брать перерывы глупо, ведь он по идее не устает, а значит должен справиться, рассказывал интересные случаи, иногда смешные, иногда нет, и часы пролетали минутами... И снова мысли убежали не туда. Джон плюет с досады, слегка топнув ногой, но винт отпускает, расслабив руку, что тут же опустилась вдоль тела. Он знает, к чему все идет, может даже уже пришло, знает, чем это опасно, знает, что все бессмысленно. Ник слишком занят, слишком другой, слишком в своих мыслях. Вокруг него слишком много народу, и в этой пестрой толпе он, Хэнкок, теряется как капля в море, и его не спасает ни вызывающее поведение, ни ярко-красный сюртук. Где ж ему обратить на себя нужное внимание, когда Валентайн так востребован и, прямо сказать, привлекателен? Солнце скрывается окончательно, погрузив все во мрак. Вынырнув из мыслей, Джон внезапно вспоминает, что как раз сегодня он зачем-то бы Нику нужен, он сказал, что хочет о чем-то поговорить и что им нужно встретиться где обычно и когда обычно. Оттолкнувшись от перил, гуль разворачивается на месте и идет назад в здание. Он думает о том, что хочет сказать ему синт, стоит ли ему волноваться (или надеяться).. Но после вновь и в последний раз выныривает, выдыхая, и усмехается. А не все ли равно?