Три выдоха в трубку

      — Здравствуй.       «Здравствуй, мальчик, заставляющий меня до крови разбивать руки о стеклянные стены собственной боли (я сама их воздвигла вокруг себя), продолжая зачем-то пытаться выбраться; прочитай в глазах моих — вытащи».       — Здравствуй.       «Здравствуй, девочка, заставляющая меня краснеть, точно дитя, ты, жуткая, закрытая, одинокая, неприступная до того, что причиняешь мне боль, ничего для этого толком не делая; прочитай в глазах моих — впусти, пожалуйста».       Есть Маки. Не его, но прекрасная Маки. Она не цветет и не вянет: просто ходит призраком по земле, ядовито глядя исподлобья и немного безумно сверкая стеклами очков, как бы предупреждая: лучше не подходить. Обращается безразлично ко всем, просто — на всякий случай, чтобы обезопаситься, но с Ютой другое… К Юте Маки, кажется, привыкла и не воспринимает его как угрозу или не воспринимает вообще — игнорирует, игнорирует, игнорирует, огрызается иной раз, после — все повторяется.       Есть Юта. Давно отчаявшийся Юта, который сходит с ума под гнетом безысходности и не понимает, что ему еще сделать. Маки в его мыслях, как вирус, медленно портит все, уже и без того испорченное; Маки заполоняет собой пространство и не уходит, однако при этом не позволяет к себе прикоснуться. Юта не в силах представить, как это — обнимать ее, беспрепятственно и взаимно. Боится порой даже окликнуть, ведь она может оттолкнуть и больше не подпустить никогда. Юта привык осторожничать: пусть лишняя искренность на самом деле не станет лишней и Маки не рассердится, ну, или хотя бы не отдалится.       — Как твои дела?       — Как всегда.       Юта мечтает, чтобы она когда-нибудь спросила, как дела у него. Чтобы ей стало действительно интересно, хотя бы немного, как Юта там поживает и как его «ничего», легко ли он встает по утрам, о чем думает постоянно, что ему снится. Юте интересно, чем живет Маки, но Маки никогда не отвечает на его вопросы.       Маки редко ходит гулять и никогда не зовет с собой Юту (Юта зовет ее сам; бывает, Маки соглашается). Он же иной раз бродит вокруг ее дома, мечтая застать, выходящую или возвращающуюся, но не застает и расстраивается еще больше, одиноко ступая под фонарями и не желая идти к себе. На улице, без денег — есть цель: столкнуться с Маки и не есть. Никогда, ни при каких обстоятельствах не подходить к холодильнику лишний раз. Почему вечером чувство голода становится настолько невыносимым?       Сначала не стало кизны, затем закончилась школа и общение с остальными начало медленно угасать. Нияма собрала ребят вокруг себя; она одна так самоотверженно билась за эту дружбу… Но Юта и Маки, несмотря на то, что о них не забыли, чувствовали себя не с ними. Маки — непринятие, Юта — наблюдатель. Юта и Маки. Маки и Юта. Отдельные как от остальных, так и друг от друга. Он любил про себя повторять «мы» и мечтать о каких-либо изменениях.       Не хотел навязываться, но не мог прекратить писать СМС. Никогда не звонил — боялся услышать холодное: «Да?» и, безусловно, не смел доставать, потому просто лежал ночами без сна, перечитывая сухую переписку и думая обо всем подряд, не зная, как поступить и с кем поговорить об этом.       Маки отторгает, а Юта наказывает себя, будто бы это он виноват во всем происходящем. От разъедающей боли неведения, от одиночества и безвыходности Юта перестает есть в очередной раз: он все делает неправильно, он недостаточно хорош, чтобы оказаться рядом, недостаточно хорош, чтобы его помощь хотели принять.       Не Маки виновата в его страданиях, нет. «Жирный, жирный, жирный-жирный-жирный» — эти слова звучат в голове, как дьявольская песнь, и невозможно от них отделаться. Школьный психолог как-то спросил, кто обидел Юту, и Юта не смог ответить на этот вопрос. В детстве его называли милым пухлым розовощеким карапузом, хватали за складки жира и добродушно посмеивались, вроде как не желая обидеть. Сверстники не были злыми, они были тупыми, очень-очень тупыми.       Юта известен с детства благодаря тому рекламному плакату. Но его гложет невыносимое чувство: он другой и не смеет считать себя частью общества.       Для мальчика Юты: вещи на много размеров больше, чем остальным, порции в столовой от тех, кто не хочет есть, или: «Юта-Юта, ты сможешь выпить пять стаканов чая за минуту?» (Юта легко с этим раньше справлялся на самом деле не так уж легко). Ему до сих пор не обидно за то, что в него, такого мягкого и большого, тыкали пальцем; за то, что пялились, как на музейный экспонат, когда он не мерз зимой и гулял без куртки; за то, что фотографировали пунцовые пятна на его бледном лице, когда он пытался отжаться от колен в спортзале хотя бы один-единственный раз. Все бегали, Юта смотрел и ел всякую дрянь, купленную в столовой, и он всегда чувствовал себя переполненным, но не мог перестать поглощать, ведь всем нравился таким толстым и румяным, только так мог добиться внимания. Дети не осознают ситуации, дети просто хотят ощущать себя нужными.       Юта сходит с ума в четырнадцать лет, когда в интернете (после того, как одна из милых одноклассниц хватает его за щеки и щупает их с восторженным выражением лица и Юте вдруг делается так противно) он набредает на видео из серии «почему ты не нравишься девушкам?». Красивый парень с точеными скулами, острыми ключицами и идеальными губами говорит: «Может, просто ты жирный?», а затем идет какая-то веселая вставка с двухсоткилограммовым человеком, пытающимся пошевелиться, и Юте в тот момент становится совершенно невесело. Он подходит к зеркалу, раздевается почти полностью, смотрит; и ребенок находит себя таким же, как тот, задыхающийся под своей массой мужчина. Он думает: «Еще немного, и я больше не смогу встать, и меня будут кормить из воронки, как в передаче, которую я видел несколько лет назад».       Юта читает статьи об ожирении, пытается узнать, как похудеть, но у него не выходит сделать это самостоятельно, поэтому он идет к маме, а мама не находит себе места уже три дня, ведь Юта съедает лишь половину своих обычных порций. Он голодный и нервный, ему не нравится все, но он хочет похудеть, он уже настроился. Мама относится с пониманием и они идут к диетологу. Теперь у Юты диета, он ест пять раз в день только полезную (гадкую) пищу; в доме появляются весы и пароварка. Через каждые полчаса он взвешивается первый звоночек. Через каждые полчаса он подходит к зеркалу, задирает майку и смотрит, не уменьшился ли его живот второй, второй звонок. Иногда кажется, что уменьшился, а иногда — что вырос. Потом Юта осознает: все зависит от освещения и оттого, сколько воды он выпил, и на самом деле он не худеет ни на грамм. В школе он начинает огрызаться, если кто-то лезет его пожмякать, и таким образом отдаляется от «друзей» и им становится наплевать уже через неделю.       Результаты по весу замечаются спустя месяц, и тогда окрыленный, но страдающий Юта решает больше стараться на физкультуре и даже ходить на дополнительные. Все это помогает. Вес (вода) уходит стремительно, как и объемы, и Юта радуется, несмотря на остающиеся килограммы. По крайней мере, его щеки не такие округлые, как были раньше. Он печатает на принтере фотографию того красивого, стройного парня из видео и приклеивает скотчем на обложку своего дневника питания, чтобы всегда, когда хочется сдаться, смотреть и ни в коем случае не сдаваться.       В доме больше нет неполезной пищи, мама стройнеет с сыном, хотя она отродясь не имела никакого лишнего веса. Просто дряблая кожа, но, как она сказала, Юта замотивировал ее взять себя в руки, и теперь они делают упражнения дома по вечерам. Мама одна, она дает сыну все и даже больше и работает на износ.       Расстроенному ребенку хотелось есть. Ему не было обидно после школьного дня, ему нравилось внимание одноклассников, но он почему-то плакал, закрываясь в ванной, когда возвращался с учебы. Мама давала карманные деньги, несколько шоколадок на ночь решали любую проблему, и к утру Юта полностью приходил в себя. Теперь Юта ощущает легкость, постоянное чувство голода и ему хорошо. Он уверенно идет к своей цели и, пожалуй, все делает правильно.       Летом Юта и мама активно отдыхают и он теряет в весе еще больше. В школу он возвращается просто полным. Одноклассники в шоке, Юта хвастается достижениями и подбивает всех перейти на здоровое питание с ним в кои-то веке разговаривают, и даже девочки шепчутся за спиной уже почти влюбленно. Юта хочет разобраться с оставшимися килограммами, но вес перестает двигаться. Неделя, две, месяц. Юта плачет в подушку и злится, огрызается на маму, когда она говорит: «Все будет в порядке, это нормально, ведь ты уже столько перенес». Он очень хочет, чтобы проблема решилась здесь и сейчас, сама собой. Он устал. Он ненавидит весы. Он хочет шоколада. Или жаренного мяса. Или хотя бы чего-нибудь, помимо постной куриной грудки и несоленых каш.       Идет время. Юте кажется, будто все не так уж и плохо. Он обзаводится товарищем, новеньким в классе, и они тесно общаются уже пару недель. Юта перестает взвешиваться каждый день и иногда даже забывает о своей цели, просто наслаждаясь беседами. Он немного забивает на учебу, но мама не ругается и радуется: ее сын наконец ходит к кому-то в гости.       В декабре у Юты день рождения. Он решает поесть в день рождения чего хочется, ну, и еще пару недель до Нового года, и в сам Новый год тоже — это ведь праздничный месяц, декабрь. Это нормально, все так делают. Он заслужил. Юта был хорошим мальчиком целый год. Юта страдал целый год, Юта хотел есть целый чертов год.       Юта приходит в себя в конце января. Он не знает, как так получилось. Одним прекрасным утром он просто смотрит на себя в зеркало и видит вновь пухлое лицо, такое же, как было месяца четыре назад, и это его пугает. Юта вдруг вспоминает: он ел как не в себя два месяца, и ему становится страшно. В интернете написано, что это называется компульсивным перееданием. Он достает весы, его сердце разрывается, он снимает одежду и встает на них. Плюс семь килограмм.       Юта рыдает в ванной очень громко, на этот вой прибегает перепуганная мама, и потом они целый вечер решают, как поступать дальше. Эта женщина святая. Она терпит все: его грубость, слабость, отчаяние. Юта думает, что давно бы избавился от себя, будь он на ее месте. Так Юта познает суть любви.       Семь килограмм уходят за месяц, Юта ликует и готов полностью добить оставшийся вес. Он хочет весить как можно меньше и не знает, откуда взялась эта навязчивая идея. До конца еще далеко, но с каждым днем он все ближе к желаемому итогу… Подбадривая себя, Юта продолжает худеть.       Когда мама уезжает по работе на пару недель, он решает сесть на диету. Можно только яблоки и кефир, иногда — пюре и лечебную минералку.       Товарищ переходит в другую школу, и Юта снова остается один.       На второй неделе на физкультуре Юта падает в обморок.       Мама приезжает на следующий день, сорвавшись с работы; долго плачет у его больничной койки. Она все знает: видела пустой холодильник дома. Юта не хотел расстраивать маму и планировал закупиться едой к ее приезду, но все пошло не по плану.       Мама просит больше так не делать. Они разговаривают, как взрослые люди, и вроде как понимают друг друга.       Дома Юта встает на весы, и его охватывает эйфория, ведь за две недели он сбросил достаточно много.       Однако мама так сильно плакала тогда в больнице, что Юта вновь начинает есть, как ему было сказано. Плюс два килограмма и вновь остановка веса. Это невыносимо. Юта хочет похудеть быстрее. Он не знает, как выкинуть из головы дурацкие мысли.       На лето у него большие планы. Он хочет прийти в школу идеальным, стройным и красивым, с видными скулами, ключицами и плечами, с тонкими пальцами и прекрасной шеей, чтобы, когда он сглатывал, было видно, как двигается кадык.       Юта на взводе и решает худеть радикально. Да, будет плохо, но он подтянет здоровье.       Люди обижаются, если совсем не есть, и мама сильно волнуется, поэтому он начинает есть все, а вечером, когда мама засыпает перед телевизором, идет в ванную, включает воду в умывальнике и в душе, ставит легкую музыку в дополнение к работающему телеку, становится над унитазом и сует два пальца в рот. Если мама услышит, она расстроится очень. Но Юта расстраивается, когда видит, что его вес совсем не меняется…       В интернете Юта находит группу таких же худеющих одержимых, как и он. Одна девчонка приносит ему пакет с таблетками для похудения и мочегонными.       Юта давно уже чувствует себя не очень хорошо, но он игнорирует это, внушая себе, будто все делает верно. Вес уходит стремительно, и Юта все чаще стоит перед зеркалом, рассматривая себя со всех ракурсов и подтягивая руками оставшийся жир, представляя, как уже к концу лета все будет прекрасно и голодный ад прекратится.       Мама замечает слишком уж быстрое похудение сына и тащит его к врачу. Врач наводит панику и все портит: у Юты большие проблемы с желудком и вообще со всем организмом. Мама заставляет ребенка принимать лекарства, начинает следить за его питанием, вынуждает идти к психологу, который ничего дельного, конечно, не говорит: он даже подумать не может, что Юта регулярно блюет, пока мама спит. Бедная, бедная женщина, его уставшая мать… Но Юте не жаль, ведь он уже просто не может думать о чем-то, кроме своего тела. И он не умирает. Он чувствует себя удобоваримо (пока не встает с кровати и не выбирается на улицу, но мама не может контролировать этого, ведь она на работе, и тогда Юта врет, будто ходит гулять). Если бы мама чуть меньше работала, Юта давно бы уже лечился. Она ведь шесть дней в неделю пашет с утра до ночи. Редко видится с сыном, а если и видится, то тот одет в несколько кофт, чтобы не спалиться.       В августе, пока мама не дома, Юта падает в обморок в ванной. Это не первый его обморок за лето, но первый настолько жуткий. Ударяется головой о ледяной кафель и открывает глаза лишь через пару часов, обнаруживая себя в луже крови (он грохнулся оттого, что, когда умывался, в ладони потекла кровь из носа). Он пытается встать, но не может. Ужасно болит желудок и хочется пить. Ноги не держат, руки едва шевелятся и немеют. Холодно.       Когда безумие успело овладеть им?       Около девяти вечера Юта поднимается и в голове закрадывается мысль: пролежать пять часов вот так вот беспомощно — это абсолютно ненормально. Темнеет перед глазами, но Юта умудряется каким-то образом вытереть пол и пойти разогревать бульон с яйцами, который ему оставила мама и который он собирался вообще-то вылить.       Юту бесит отсутствие желаемых результатов. Он считает себя ничтожным и неспособным довести дело до конца. Он ест и плачет. Плачет и ест. С несоленым бульоном теперь смешиваются четыре соленые слезинки.       После еды лучше. Тело все еще неописуемо слабое, но Юта поднимается и идет в комнату. Он делал аппликацию из картона, теперь стол захламлен цветными остатками. Юта решает убрать, но, взяв канцелярский нож в руку, замирает. Мама сегодня вернется позже обычного.       Юта наносит порез на внутреннюю сторону бедра (на руках мама, несомненно, увидит), сам не зная зачем, и этот порез очень осторожный, очень неумелый и неловкий. Юта боится заниматься подобным и не видит весомой причины, но все равно делает, с интересом наблюдая за тем, как после третьего проведения лезвием по одному и тому же месту начинают выступать капли крови. И ему совершенно не больно. Он лишь чувствует жар, приливающий к щекам, и становится ужасно душно. Гудящая голова, вскипающие мозги, слабые руки… После десяти царапин Юта откладывает нож и в испуге мчится в ванную их обрабатывать. Его тошнит. От самого себя. Его тошнит кровью.       После этого Юта всерьез начинает бояться за свое здоровье. Он подходит к зеркалу и долго смотрит на плоский живот, касается его пальцами, затем раскидывает руки в стороны, поднимает их вверх, глядит на выпирающие ребра, на свои ноги, кажущиеся кривыми из-за худобы, на квадратный костлявый таз, на жуткие плечи, на сине-желтое лицо, на впалые глаза, на потрескавшиеся и шелушащиеся губы… Ему жутко. Он будто не видел себя до этого момента и вдруг осознал, что делает что-то не то. Летом он практически не вставал с кровати и спал в свитере под тремя одеялами. Все болело. Но при маме Юта умудрялся изображать из себя счастливого человека, он даже купил тональный крем, чтобы не пугать ее…       Теперь Юта пугает самого себя. Стоя перед зеркалом без одежды и глядя на это отвратительное тело, он не узнает мальчика, каким был еще год назад. У него текут слезы, когда он вспоминает все свои действия за это проклятое лето, которым он воспользовался с целью уничтожить себя практически полностью.       Юта все еще не похож на ходячий скелет и все еще не умирает. Его воспаленное сознание преувеличивает все увиденное в зеркале и все прочувствованное перед ним (ипохондрик, черт побери), и конкретно в данном случае это на руку.       За две недели до похода в школу Юта начинает есть. Он читает в какой-то статье, что нельзя накидываться на еду с такими проблемами со здоровьем и после такой длительной голодовки, поэтому начинает с бульонов, а затем переходит на каши. Становится лучше. Во всем.       Юте покупают новую школьную форму. Она сидит идеально и скрывает излишнюю худобу, несмотря на то, что неширока. Юта решает набрать где-то пять килограммов, дабы не пугаться себя во время принятия душа. И он не понимает, почему несчастлив в момент, когда наконец достиг своей цели. Он много плачет и смотрит на канцелярский нож, лежащий на столе, но больше не тянет к нему руки.       В школе Юту не узнают. Девочки вьются вокруг него, как голодные рыбы, и заваливают комплиментами, похотливо вздыхая и томно хлопая ресницами, дабы заставить его испытывать влечение. Юта делает вид, будто опытен и избирателен, хотя на деле он всю свою жизнь не смел мечтать даже о поцелуе в щеку. Теперь с ним под ручку ходят две красотки и шутят, словно они присвоили Юту, и Юта наслаждается этим вниманием, учится красиво откидывать волосы, обворожительно улыбаться, властно прижимать к себе, влюблять и обманывать. Но он не переходит границ, ведь не знает как. Да и не такой он человек, чтобы кем-то просто воспользоваться. Он ничего не умеет и чувствует себя жалким первое время. Но потом это проходит. Юта знает, что такое любовь. Мама показала наглядно, вытерпев все его безумие. Если бы эти девочки узнали, насколько сильно он болен, они бы тотчас от него отвернулись…       Юта учится быть ублюдком. Он смотрит на одноклассников и цинично шепчет на ухо своим продажным подружкам: они втроем — элита, а все остальные — простые отбросы. Юта хочет выглядеть независимым, он хочет, чтобы к нему тянулись, как к идолу, поскольку раньше его любили… как будто из жалости. Теперь Юта «имеет право» разговаривать даже с самыми крутыми парнями в школе, теперь он — один из них и ему чертовски нравится школа, которая превратилась в подобие подиума. Юта ненавидит это «нравится», но не может прекратить наслаждаться. Он не зря страдал. Он страдал для того, чтобы открылись глаза: люди влюбляются во внешность и не более того. Любая девчонка отдастся ему прямо на парте, потому как у Юты стройная фигура, изящные руки и идеальное лицо.       Юта продолжает питаться правильно; у него все время болит желудок. Он ничего не говорит маме, и та абсолютно спокойна, ведь сын хорошо выглядит, да и учеба пошла в гору. Юте больше нечего делать, кроме как учиться. Он все равно не ходит гулять, несмотря на то, что его зовут постоянно. Он ощущает себя лишним даже без лишнего веса.       После пары месяцев подзарядки всеобщим обожанием Юте это надоедает. Он начинает переосмысливать жизнь и понимает: встретить действительно глубокого и достойного человека, которого бы интересовало хоть что-то, кроме подростковой ерунды, очень трудно. Он находит свое умозаключение типичным, но ничего не может поделать, ведь это правда. И Юта никого не винит. Совсем никого, ему просто вдруг становится пронзительно одиноко; он практически перестает выделываться и лишь изредка сверкает глазами для каких-нибудь девчонок просто так, желая развлечься.       Потом ему начинает казаться, что те, кого окрестили «отбросами» класса, не такие уж и плохие. Но Юта не собирается терять свое звание «красавчика»: слишком уж долго за него бился. А «красавчики» не тусуются с теми, за чьими спинами шепчутся. Еще он обращает внимание на Маки. Юте кажется: вот она-то уж точно потрясающая, но он не подходит знакомиться, потому как потрясающие девочки ненавидят школьных ублюдков-ловеласов.       Когда кто-то из знакомых, тыкая Юте в бок, смеясь, всего лишь шутя, называет его «жирным», того буквально перекручивает от боли, но он все равно держит лицо до самого вечера. Дома же выгребает свои таблетки для похудения и долго рассматривает пузырьки, думая, стоит ли возвращаться к аду. Ночью решает: не стоит, но нужно лучше следить за своим питанием. Желудок ноет, поэтому Юта пьет теплый бульон в кухне, смотрит в окно, на двор, где горят фонари. Он уже совсем не понимает, чего хочет. Когда его называли милым и пухлым, он был не согласен, но не мог описать себя настоящего; теперь Юте вечно напоминают о его идеальности, но сам Юта так и не сумел познать свою личность.       Юта не прекращает есть, но его рацион как-то сам по себе сужается. Рис, яйца, постные котлеты, и все без соли. Еда давно перестает приносить удовольствие, и поев даже немного, Юта чувствует себя так, будто сожрал целую кастрюлю. Его тошнит после приема пищи, и это раздражает. Однако ночью иной раз Юта тащится к холодильнику и подъедет все оставшееся с вечера. Спасибо маме: никакой неполезной дряни в доме больше нет. Юта знает, она винит себя за все, ведь не уследила за ним, но он не в обиде, он ни капли не злится. Мама — святая женщина, и она невероятно устала. Устала, безусловно, сильнее, чем он в свои всего-лишь-шестнадцать.       Юта виноват сам. Во всем. Вообще во всем. И потому он берется за нож снова: понимает, насколько глупы его мечты, все, во что он верил — ложь. Юта исполосовывает свои ноги по ночам, и через месяц на них не остается живого места от щиколотки и до бедер. Никто ничего не увидит под штанами. На физкультуру он переодевается в школьном туалете, в бассейн его не загнать. Раньше Юта не мог оголиться перед кем-то из-за лишнего веса, а теперь… просто не может.       Все чаще хочется есть, но если Юта ест, ему делается все хуже. Он вновь списывается с худеющей девочкой, однако она, оказывается, лежит в больнице, поэтому приходится знакомиться с одной из ее подружек. Так Юта приобретает капсулы, подавляющие голод. «Это не очень-то хорошо, — думает он, — однако чувство переполненности хуже».       Потом появляется кизна, и Юта сперва злится, ведь в школе замечают, как он начинает общаться с «отбросами», однако потом ему становится наплевать. От него медленно отворачиваются его девочки (без разницы); Юта влюбляется в Маки, и это сводит его с ума еще больше.       Когда ребята сидят за столом и Юта борется с желанием съесть все, что наготовила Чидори (ему просто нельзя, иначе сдохнет от боли в желудке), Юта решает проверить, сам не зная зачем, будет ли кто-нибудь презирать его за болезнь: он достает пузырек с таблетками и показывает его (в какой-то статье он читал: если поговорить о проблеме, станет легче). Тэнга тогда злится и говорит: «Мужчина должен есть много!» Юту никто не воспринимает всерьез. Никто. И Юта чувствует себя… гадко.       Ночью он не может уснуть от голода, действие этих дрянных таблеток стало короче. Наверняка он просто пьет их слишком часто. Юта идет в кухню, надеясь, что там никого нет, и там действительно никого — темнота, разбавляемая шумом леса за окном. Он подходит к холодильнику, опускается на колени, щурится от бьющего в глаза света и ищет легкую пищу, лишь бы просто уснуть. Трудно держаться, когда все вокруг едят, как нормальные люди.       Входит Маки.       Юта смотрит на нее, она — на него.       Случается очень странная химия.       Маки все понимает без слов, и она, похоже, единственная, кто осознает: Юта тогда не шутил. Она быстро готовит пюре с томатной пастой и не кладет туда соль. Юте становится стыдно.       Теперь же, в восемнадцать с половиной, Юта понимает гораздо больше и действительно признает свою болезнь. Но он не хочет лечиться, не хочет расстраивать маму, не хочет ни о чем думать, и он действительно задолбался. Каждый день кажется, словно уже край, однако, похоже, человеческому терпению нет конца. В дневнике питания, который Юта уже не ведет, раньше стояла крайне маленькая цифра в графе «сколько я хочу весить», но теперь она перечеркнута и там написано просто: «Исчезнуть». Юта не может найти гармонию с собой. В детстве он представлял, насколько будет счастлив, когда похудеет, но сейчас он ощущает себя потерянным и не нужным себе самому. Его кратковременная дружба со школьниками изначально не была настоящей, а бывшие кизнайверы все разбились на пары.       Юта перечитывает переписку с Маки, и ему делается еще грустнее, чем было.       Юта с ней рядом с самого их знакомства. Он ее не бросает. Маки когда-то намекала на то, что в теории есть шанс на близкие отношения, но ничего не двигается с мертвой точки. Юте, по крайней мере, так кажется. Он погружается в свое одиночество и не может выбраться; ему нужна помощь.       Но Маки из тех, кому наплевать, да? ***       — Тебе, конечно, неинтересно, но мне в последнее время стало немного хуже, — с улыбкой говорит Юта, провожая Маки домой. Сначала они гуляли по набережной, а потом пошли в магазин за продуктами, так что Юта помогает ей донести сумки. А еще в прошлом месяце Маки была у него в гостях на съемной квартире. Они смотрели какой-то концерт с ее телефона и ели несоленый противный рис на воде. Юте… было приятно, что она давится этим ради него. Значит, они не просто знакомые. Юта очень хочет в это верить. — Конечно, нужно пойти к врачу. Я собираюсь. Может, в следующем месяце. Или в следующем году, — он смеется, делая несерьезный вид, как обычно: не стоит наводить панику, он ведь так, всего лишь болтает. Маки молчит. Юте не по себе еще с первых минут их сегодняшней встречи, потому как обычно его подруга чуть менее мрачная и чуть более разговорчивая. — Эй?       — Что?       — Что такое?       — О чем ты?       — С тобой.       — Ничего.       — А если серьезно?       — Флешбеки.       Начинает накрапывать мелкий дождь. Они двигаются в сумерках по узкой улице, где возле стареньких магазинчиков со всякими интересными штуками горят красные фонари, неприятно бьющие в глаза. Атмосфера накаляется, и Юте становится жарко.       — Хочешь поговорить?       — Нет.       Он и не сомневался.       Каждый раз, когда Маки следует выплеснуть накопленное, она проглатывает слова, предпочитая окинуть Юту презрительным взглядом и поспешить уйти. Юта знает: ей нужно открыться кому-то. А он так и не решился ее обнять. До сих пор. Наверное, она уничтожит его за такое.       — Давай поговорим, — он просит настойчиво, легонько касаясь запястья Маки, и она замирает, и Юта видит, как она напрягается всем телом. Он ее раздражает, бесит, злит. Может быть, Маки его ненавидит?       — Нет.       Юта ставит пакет возле дома и набирается смелости.       — Тебе станет легче. Пожалуйста…       — Нет, — она жестко чеканит; Юте кажется, будто он просто ничтожен.       — Маки…       — Оставь меня в покое! — сквозь зубы шипит она, не поворачиваясь в его сторону.       — Хорошо, — вот оно (Юта видит, как слегка начинают подрагивать ее плечи): Маки ждала этого. Ждала, чтобы плюнуть ему в лицо и победно ухмыльнуться, мол «вот она, твоя любовь, такая же краткосрочная, как и у всех остальных, и зачем только ты таскался за мной эти два года?!». Это проверка. Проверка его выдержки, не более. Юта мягко улыбается, и его губы начинают дрожать от душевной боли. Пусть сейчас все закончится между ними, но с его стороны никогда не закончится ничего: — Я оставлю тебя в покое. Но, Маки, я не оставлю тебя.       Она замирает.       Ждет.       Вероятно, даже, перестает дышать.       Думает о чем-то.       Скрепит зубами.       Злится. Просто злится, не на кого-то конкретного.       «Не заслуживаю подобного».       «Не заслуживаю».       — Тебе самому это не надоело? — после долгого молчания Маки наконец оборачивается и смотрит ему в глаза, сняв мокрые от дождя очки.       — Что именно?       — Ходить за мной, не получая ничего в ответ, — Маки холодна, как лед, и Юта примерз к ней всем сердцем.       — Мне ничего и не нужно, — врет. Нужно, чтобы любила и слушала. Чтобы открылась и доверяла. Всего-то…       — Тебе не надоело? — повторяет она, требуя ответа.       — Может быть, и надоело, — Юта продолжает улыбаться, а в груди у него образовывается кровавая рана. — Но я люблю тебя и ничего не могу с этим поделать.       — Что за..? Бред… — Маки тяжело дышит и сжимает руки в кулаки, ее колотит (это вряд ли из-за сырой погоды). Внутри нее буря; Юта не знает, как помочь. Он совсем не знает Маки, но ему все равно. Это давно уже не слепая эйфорическая влюбленность. Он признается не в первый раз. Раньше уже говорил и в шутку, и романтическим вечером, когда они молча сидели, наблюдая закат (она игнорировала, думала, все пройдет, и Юта не смел навязываться). — Что ты несешь?.. Ты в своем уме?.. Нет, нет… Ты не в себе. Чем… Чем я могу нравиться?.. Что ты во мне полюбил?! — Маки делает шаг назад; ее глаза начинают слезиться.       Юте становится страшно, ведь она, наверное, собирается убежать. Она не верит его словам, точнее, не понимает, как можно так долго выносить ее жестокость и продолжать принимать удары. Она не верит в реальность происходящего: как можно вот так вот дорожить кем-то? Юта и сам не может понять, как продержался все это время, однако его любовь со временем лишь крепчает. Разве он виновен? Разве может он контролировать это?       Юта думает всего лишь мгновение: как поступить? В любом случае все оборачивается крахом, их отношения уже никогда не станут прежними. Но он не бросит Маки, какой бы безжалостной она ни была.       Маки начинает разворачиваться, чтобы уйти или убежать, но Юта хватает ее за запястье и резко притягивает к себе, она вскрикивает от боли и возмущенно рвется назад с такой силой, что Юте приходится схватить ее двумя руками и прижать, прижать к своему обожженному холодом сердцу. Ему хочется плакать, но он стоит, держит ее и улыбается, умирая от боли. Он не понимает, какого черта творится. Он чувствует: Маки испугана.       — Совсем одурел?! — дышит ртом в такой панике, пытаясь отбиться, что уже через минуту слабеет и просто замирает, глядя на него широко распахнутыми глазами, словно он делает нечто дикое, невообразимое.       Юта понимает: она ждет, когда же ослабнет хватка. По щекам Маки начинают течь слезы, и ей не нравится представать перед кем-то в столь уязвимом виде, поэтому вновь начинает рваться, точно раненая птица, из последних сил. Юта бегло осматривается и мысленно радуется, так как прохожие ушли достаточно далеко, иначе ему бы не поздоровилось…       — Юта, будь проклят! — кажется, Маки бьет его в грудь невидимым ножом и умывает лицо горячей кровью, настолько это жестоко. Но Юта держит ее и думает: возможно, если она выплеснет всю свою боль, прорыдавшись, ей станет легче. Он потерпит ради Маки. Это несложно. — Я тебя ненавижу!       Маки лупит его по щекам, по голове, по груди, пытаясь выбраться. Она борется сама с собой, и Юта забирает половину ее страданий, чтобы было полегче. Она орет, как ненормальная, орет что-то нечленораздельное, верещит, словно встретилась лицом к лицу со своим демоном, а потом внезапно обмякает, безвольно повисая в руках Юты, точно теряет сознание. Но глаза Маки распахнуты, и она дышит ртом, прижавшись ухом к груди своего — кого? спасителя? — а тот продолжает крепко сжимать ее, плевав на себя. Он опускается на колени, устраивая Маки перед собой, лишь бы только посмотреть на ее лицо. Маки опустошена, но продолжает плакать. Она бесстрастна; руки ходят ходуном. Смотрит сквозь.       Асфальт очень сырой, на улице холодно, красные фонари освещают обоих запутавшихся, и кажется, словно они в проявочной. В проявочной своих чувств, которые невероятно просты, но принять их ужасно сложно. Юта обнимает Маки, вкладывая в этот жест все накопившееся за долгое время, и встает, тем самым поднимая с земли и ее. Стеклянная клетка боли вокруг Маки трескается и грозится лопнуть в любой момент, засыпав осколками Юту. Маки плачет. Наконец она плачет так, как должны плакать все нормальные люди. Наконец Маки прощается с этим чудовищем, безжалостно сжирающим ее душу долгое время. Она обнимает в ответ, крепко впиваясь пальцами в кожу, и утыкается в плечо Юты. Он гладит ее мокрые волосы и молчит, встречаясь взглядом с прохожим. Тот спрашивает, нужна ли им помощь, но Юта отрицательно мотает головой и продолжает надломленно улыбаться. Ему болят кости, настолько он любит Маки. И это… выносимо. Выносимо до самой смерти.       Когда Маки успокаивается, на улице начинается настоящий ливень, поэтому они буквально бегут домой.       Юта хочет перемен. Он хочет, чтобы все изменилось к лучшему.       Маки предлагает ему остаться, но Юта видит: ей хочется побыть одной, да и дождь вновь становится мелким, поэтому, попрощавшись, не переступив порога квартиры, Юта уходит. Маки не хочет видеть его. Он молится, лишь бы это было из-за опустошения и стыда. Этот взгляд — последний и самый сильный удар, после которого Маки выбрасывает сломавшийся нож. ***       Мертвая Руру, пожалуй, уже устала оттого, что ее никак не могут оставить в покое.       Когда Маки впервые встречается с Руру, думает: эта девчонка — ведьма и ее стоит остерегаться. У Руру страшная улыбка: она как метка, как клеймо для особенной Маки, которая, глядя на радостное лицо подруги, ощущает себя проданной в рабство. Их дружба началась по воле Руру. Руру всегда была главной, всегда вела за собой, маленький лидер и большое чудовище (разве не все лидеры таковы?).       У Руру очень, очень, очень страшная улыбка. Она только для Маки, исключительно для нее, и никто больше не достоин этого чудного украшения маленьких губок веснушчатой школьницы. Руру токсичная, но научившаяся отпускать. Когда Маки, испугавшись потери и безумства, решает уйти, та, конечно же, обижается, но позволяет ей скрыться, так как понимает, все понимает.       Только вот Маки запуталась.       Сейчас Маки восемнадцать с хвостом и она сдержанно вспоминает прошлое, прекрасно осознавая, какой хаос в то время творился в ее голове. Руру была красноречивой и увлеченной, умела заставить любого смотреть на себя завороженно. У нее гипнотический взгляд. Собственница, отчаявшаяся и больная (на голову, хах). Маки считала ее такой при жизни, несмотря на то, что почти любила, но потом ее мнение изменилось.       Маки помнит, какой была эгоисткой. Впрочем, похоже, осталась ей до сих пор, и это важно. Это очень и очень важно исправить, ведь у нее, кажется, появилось какое-то окружение.       Эгоистично бросать умирающего человека, испугавшись боли утраты. Нужно быть мужественной. Эта мысль не дает Маки покоя, и она пытается справиться с чувством вины. Раньше Маки все время казалось, будто это она страдает сильнее всех и будто это страдание разъедает все моральные силы в ней, однако после того, как Юта показал ей последнюю главу манги, она вдруг поняла, что Руру-то было хуже…       Подросток-затворник, который совсем не пожил, мучается от диких болей, опухает и циклично перестает подниматься с постели (нет сил), проводит большую часть времени в больнице, видит заплаканное лицо своей матери и проседь в волосах отца (они делают вид, что все хорошо, что все разрешится) и в итоге узнает о своей приближающейся смерти. Находит подругу, рисует дрожащими руками, пытаясь оставить хоть что-то после себя, отчаянно влюбляется, сходит с ума, видит боль родных и винит себя в этом… И в итоге лишается поддержки в лице Маки. Просто Маки струсила. Испугалась в один прекрасный день услышать звонок, а потом прийти на похороны и смотреть на весь этот кошмар, быть его частью. Раньше Маки никогда не задумывалась об истинных, глубинных чувствах Руру, но теперь она думает о них постоянно. Детское желание взять от жизни все сию же минуту…       «Я убила человека», — Маки, как все дети, ранее склонна была обвинять себя, максималистично и узколобо. Мол, своим уходом она лишь ускорила процесс угасания. Так думает мать Руру и по сей день, но Маки удалось отпустить эту мысль. Благодаря Юте.       После смерти Руру Маки не живет. Ей кажется, словно эта маленькая девочка, когда-то пытавшаяся ее поцеловать, внедрилась в ее сознание и стала медленно уничтожать, приходя в кошмарных снах обозленной тенью. Маки наивная, думала, все знает: Руру ее ненавидела, презирала за предательство и именно этим завершила их общую мангу. Маки ощущает, как крошится ее внутренний стержень. От этого не по себе.       Маки запрещает себе чувствовать и привязываться, ведь ей очень не хочется терять. Чей-то уход для нее равносилен смерти, она боится быть навсегда покинутой, поэтому предпочитает вообще не общаться ни с кем. Лучше давиться собственной болью и просыпаться с сердцем в тисках каждое утро, чем вновь испытать тот кошмар, что уже прошел но он продолжает преследовать.       Маки запуталась, потому ушла. Она была маленькой глупой школьницей, едва понимающей мир и не умеющей общаться с людьми, и Маки не хотела боли. Она навсегда запомнила, как кинулась на нее обезумевшая мать Руру, как начала хлестать по лицу, крича, что это она, Маки, во всем виновата, что она должна была находиться рядом до последнего вздоха ее малышки… Трусливая Маки знала: чужая матерь отчасти права. Но разве ребенок готов к тому, чтобы наблюдать воочию чью-то смерть?..       Все двояко и странно. Маки осознает это слишком поздно, ее цветущие школьные годы безвозвратно утеряны, поэтому она предпочитает не оборачиваться на выгоревший сад.       Маленькая девочка осознает свое угасание. Не все старики могут смириться с близящейся кончиной, стоит ли говорить о ребенке?       Получив прощение с последней главой, Маки чувствует себя лучше в первое время, но потом ее накрывает лавиной стыда. Это мерзко — бросить человека, которому только и нужен был прощальный поцелуй в лоб.       Маки позволила Шарлю де Макингу появиться; сплетаются в косу нити их с Руру одиночеств, девочки дружат искренне до тех пор, пока одна жестокая, самовлюбленная и трусливая малышка не обрезает свои волосы, оставляя Руру одну, с частичкой памяти о светлом и трепетном времени.       Раньше Маки видела безумный рот Руру во снах и ей казалось, будто та, приблизившись, прокусит острыми зубами плоть, наслаждаясь кровью и местью, ведь простить предательство невозможно, если не понимаешь того, кто предал. Маки была уверена: ее не поняли. Оттого она и страдала, боясь до потери пульса прочитать послание, оставленное для нее на виду у всех.       Шарль де Макинг лишается одной из своих личностей, и юных дев из его творения ожидает не самый лучший финал, однако учительница получает разрешение отпустить, и это вполне гуманно.       Шарль уходит, а Макингу стыдно настолько, что он предпочитает свести себя с ума, тем самым жестоко убив.       Маки жестокости научилась от Руру, и Маки не прощает. Лучше бы переняла от Руру великодушие, дура… Но это неважно. Маки не прощает. Себя саму. Остальных же боится, поскольку они могут уйти всякий уходящий умирает, а из могилы возврата нет.       Юта такой настойчивый и глупый… Он таскается за Маки всюду, учтиво не нарушая границы. О, как же гложет ее воспоминание о том, как грубо она напомнила ему о болезни на той остановке, когда едко огрызнулась, упомянув его лишний вес так низко, так низко. Это определенно травмировало Юту. Маки готовит ему пюре и кивает сама себе: снова ударила ножом в спину, снова надавила на больное и бесстрастно выдохнула, будто бы это в порядке вещей то же самое в свой адрес — неприятно, ой, как неприятно. Уже тогда в ее голове поселяется мысль о том, что не стоит быть таким мерзким чудовищем.       Но прекратить без конца проверять его — невозможно.       Это — точно игра, в которой Юта априори сдастся. Вопрос только в том, когда ему надоест стучаться в закрытые двери? Двери заперты на крючок изнутри, а Юта, устав слепо ударяться и разбиваться, пытается решить проблему логически и ищет, чем подцепить крючок через щель. Только вот комната, в которой он находится, пуста.       Маки с самого детства «не такая, как все»: серая мышь в очках, оформившаяся слишком быстро и получившая порцию излишнего внимания исключительно из-за своей груди. Ее всегда смешил этот интерес, эти мальчики с играющими гормонами, их горячность и тупоголовость… Они наивно полагали, что такая огромная грудь красива без плотного бюстгальтера, поддерживающего ее. Маки не героиня манги с высоким рейтингом. У нее тело обычного человека. На этой груди, которую все так любят, растяжки, несмотря на упругость молодой кожи.       В одежде Маки всем нравится.       Маки всем нравится в своей оболочке.       Средняя школа учит ее замыкаться в себе.       Маки сидит в библиотеке и рисует мангу. Твердый карандаш царапает бумагу и иногда рвет ее, а перепачканный в грифеле ластик оставляет на чистых листах некрасивые пятна. К ней подсаживается девочка. Девочку зовут Руру. У девочки страшная улыбка, и, несмотря на то, что она говорит вежливо и мило, Маки чувствует, как по спине гуляет холод, а горло сдавливает. Она не отказывает в дружбе и чувствует, как на нее надевают оковы.       Время идет.       Создается манга.       Две школьницы сливаются в Шарля де Макинга.       Шарль влюбляется в личность, скрывающуюся за словом, идущим после «де».       Маки начинает дружить и по-детски верить в чудо: это общение вытянет ее из того вакуума, в котором она находится с самого детства. Чудо случается, однако не все так просто.       Две личности Руру разделяют душу Маки напополам и распивают холодными вечерами, словно дорогой алкоголь, чтобы согреться. Маки чувствует, как ее выпивают, но пытается вытерпеть. Она попадает в зависимость и еще не понимает, насколько это плохо.       Руру, с которой она дружит и к которой ее тянет, прекрасна. Она заливисто смеется, жмуря глаза и морща острый аккуратный нос, усыпанный веснушками, а ее волосы красиво заправлены за ухо нежными хрупкими ручками с короткими пальцами. Молочно-белая кожа, немного кривые колени, игривый прищур — все это невинно и замечательно; Маки тайком рисует Руру в своем блокноте, который никому не показывает, и почти мечтательно улыбается. Она думает о Руру вроде бы лишь как о подруге, но думает много, ведь они по-сестрински близки.       Руру, которая появляется не сразу и пугает Маки добела, — тварь. У нее другой голос, не хрустальный, а с червоточиной, и губы она кривит в ухмылке (не школьница, а какая-то сумасшедшая). Эта Руру говорит обидные вещи, цинично цыкая и закатывая глаза, считая себя бесконечно правой, но оставаясь лишь бесконечно беспощадной. Смех ее похож на скрежет, руки — на лед, и Маки не понимает в то время, кто эта незваная гостья в голове ее близкого человека.       Темная Руру глумится, шепча, насколько она надоела Маки, убеждает сама себя, будто Маки ждет ее смерти. Темная Руру цепляется к словам, и когда Маки, шутя, бросает, что Руру «глупая», та безумно ухмыляется и долго глядит на нее, глядит и глядит. В самую душу.       Руру все чаще становится плохо, она отекает и превращается в… умирающую, и Маки охватывает безумная паника, ведь она не знает, как поступить. У каждой проблемы должно быть решение. Если у смерти решения нет, значит, она не проблема?       Руру бредет по мосту и смеется, болтая о чем-то так, будто бы ничего и не происходит. Маки следует за ней, прижимая к себе двумя руками черновой вариант манги, и смотрит вниз. Дружба токсичная уже очень давно. Маки почитала об этом в интернете. Из таких отношений так просто не выбраться, это правда. Бывают затишья, как сегодня: у Руру все хорошо, она смеется и радуется солнцу, целующему ее кожу, но Маки больше не ощущает себя спокойно, она ждет подвох. Любое неосторожное движение, любая случайная фраза могут вызвать это чудовище, сидящее внутри безобидного ребенка. Это — словно обреза́ть мякоть яблока, одна из сторон которого сгнила до сердцевины, и пытаться не дотронуться до мерзкого, налитого болезненной жизнью бока, однако увлечься и полоснуть ножом по неприятному месту так, что из него брызгает гнилой сок и заливает руки, будто ты кого-то убил.       Маки не знает новую Руру, и ей страшно общаться с ней, действительно страшно. Это невыносимо. Руру ведет себя отвратительно, правда перегибает палку, упивается своей властью над девочкой, которую называет подругой, и позволяет себе наслаждаться ее горем. Она знает: Маки не может ответить. Не может поссориться, поскольку не хочет обижать умирающую. Это звание бесит Руру, оттого она и ведет себя все более мерзко кому может полюбиться жалость. Маки все время молчит, иногда — заикается. Она грызет губы до кровавых опухающих ран, неосознанно расчесывает руку до мяса, ночью не может уснуть в предвкушении нового дня со своей лучшей подружкой и сходит с ума вместе с Руру, ведь их отношения перестали быть детскими уже очень давно. Это ненормально. Они обе уже ненормальные.       Сейчас все хорошо. Раньше «хорошо» приносило удовольствие им обеим, но не теперь. Маки страшно все время. Руру чувствует это и злится. Маки хочет уйти, однако что-то все время не дает ей этого сделать. Уйти — значит предать. Уйти — значит бросить. Уйти — значит стать плохим другом. Маки не такая. Маки — хороший друг. Но хороший ли друг Руру?       «Какое право ты имеешь осуждать ее, она ведь скоро умрет! Вот останешься ты без Руру и будешь жалеть о всех ссорах, которые ты спровоцировала», — сказала мама Руру, когда девочки повздорили у нее дома и Руру показательно заревела, так громко, чтобы убитая горем родительница, обратившись обозленной горгульей, прилетела уничтожать неугодную, дрянную Маки. Маки навязали чувство вины еще при жизни Руру. Будто бы Маки была болезнью, поразившей почки этой невинной малышки. Ненавидеть болезнь не так приятно, как человека. Подсознание — странная штука. Ни Руру, ни ее мать сами не осознавали эмоционального переноса, но им легче, они — одна команда против болезни Маки. А Маки не понимала. Она — ребенок, которого обожала Руру и которого она же страстно желала порвать.       Руру подбегает со спины и тыкает пальцами в ребра Маки. Та вскрикивает и отскакивает в сторону. У нее трясутся колени.       — Я же просила тебя так не делать…       Руру хихикает в кулак и делает беспечное выражение лица.       — Брось, это ведь забавно!       — Ничуть.       — А мне забавно, — Руру наигранно хмурится, и в ее глазах появляется тот самый мерзостный блеск.       — Не делай так, пожалуйста. Мне это не нравится, — Маки чувствует, что ей лучше заткнуться, но делает очередную попытку наладить контакт.       Зря.       — Ты хотела сказать, я тебе не нравлюсь, да? — улыбка Руру превращается в голодный оскал. Она требует страха, слез и извинений.       — Зачем ты говоришь так? Зачем? — у Маки внутри все рушится. Она не знает, как себя вести. Еще вчера вечером дети дружили искренне, примирившись после позавчера…       — Но это ведь правда.       — Нет!       — Да, Маки. Признай, ты ждешь, когда я умру, — Маки закрывает глаза. Перед ней Руру в кромешной тьме. Ее рот разрывается, и брызжет яд, стекает на пол.       — Господи… Нет… Что ты такое говоришь?.. Руру…       — М? Нет? Правда?       — Ну конечно…       И Маки извиняется, извиняется, извиняется. За «не тот» взгляд, за «не ту» интонацию, за «не тот жест» и «не ту реакцию». Хочется плакать, но не выходит. Нужно уважать почти-мертвую-девочку и обеспечить ей счастье в последние месяцы, не обращая внимания на себя.       Руру кажется жестокой.       На самом же деле она сломлена.       Маки очень нескоро приходит к выводу о том, что это и есть страх смерти.       Сейчас все хорошо. Море справа шепчет летнюю песню, слева — далекий город гудит машинами, под ногами крепкий мост, сверху же — палящее солнце. Руру идет впереди и увлеченно трещит о чем-то, но Маки, плетущаяся за ней, больше не получает удовольствия от совместного времяпрепровождения. Она почти любит Руру, и ей страшно, потому как Руру уже не тот глоток радости, каким была раньше, пусть и совсем недолго. Руру же шагает и не оборачивается, ведь знает: Маки отстала только слегка. Закат золотой, пахнет медом и смертью. Осы любят мясо. Скоро оно им достанется.       Руру забирается на парапет и раскидывает руки, чтобы удержать равновесие. На устах ее неопределенная улыбка, а горло першит от смеха, ведь Маки робко просит ее немедленно слезть, поскольку это опасно.       — Скажи, что я глупая. Скажи еще. Еще один раз.       Тридцать второй размер ноги, черные туфельки «Мэри Джейн», белые капроновые гольфы, в которых потеют ступни в такую погоду, школьная юбка чуть выше колена. Два удара пятки о пятку. Острозубая ухмылка. Поворот головы. Затем корпуса.       — Хочешь, я отстану?       И шаг назад.       …       …       …       …       …       Маки хватает ее за край рубашки, со всей силой тянет на себя, и они падают не с моста, а на мост. Маки разбивает затылок об асфальт и чувствует себя преданной, и за эти мысли ей чертовски стыдно. Ее сердце колотится сильно, оно готово лопнуть и залить кровью нутро, а еще Маки больше не собирается спрашивать, зачем Руру так поступает с ней.       Надоело.       Обе тяжело дышат, глядя сквозь, и в этот момент Шарль де Макинг умирает навсегда.       Маки вспоминает слова своей матери, которая давно уже против их общения с Руру: «У тебя должно быть чувство собственного достоинства. Это нормально — говорить людям, если тебе что-то не нравится. Не молчи. Не бойся поругаться с ней. Ругань — часть отношений. Вы ведь все равно помиритесь. Не доводи себя, милая».       Маки знает: мать права. Маки не может больше терпеть это чувство вины, которое, на самом-то деле, не совсем должно ей принадлежать. Будто прохожий на улице резко всучил ей коробку, а сам скрылся прежде, чем Маки успела отреагировать.       Маки говорит, что уходит.       Руру сдержанно обижается и едко шепчет свое проклятье.       Это, конечно, неправда, но Маки верит, ведь Руру знает, куда надавить, чтобы сделать больнее.       Выходит последняя глава.       Руру умирает.       Мать Руру кидается на Маки, воет в слезах, желая отомстить за смерть дочери, но мстить некому, оттого она и гневается столь сильно. Пусть Маки будет плохой, а не болезнь. Пусть Маки болезнь воплощает. Снова. И снова. И снова.       «Убирайся!»       Маки уходит.       И не читает главу, боясь еще раз услышать проклятье, уже из уст мертвой Руру.       И сходит с ума долго-долго, потому что не знает, как стоило себя вести. Без Руру плохо. И с Руру было плохо. Маки больше не плачет. Больше не может рыдать уставшая Маки.       Замкнулась, стала жестокой, неприступной. Демон в ее голове, демон страданий и боли. Он раздет и лобызает свое извращенное тело, втирая кровь в кожу и наблюдая за тем, как Маки утопает в собственных заблуждениях, порождающих б о л ь. Маки, точно ополоумевшая, сидит на кровати и пялится в одну точку, чувствуя, как она умирает, просто умирает в своем здравствующем теле. Душа ее изнасилована этим демоном; в голове кромешная тьма.       Время летит.       Руру уничтожает.       Руру все еще жива в воспаленной голове и хозяйничает там, как у себя дома.       Руру капризна и самолюбива.       Руру заставляет думать лишь о себе.       Руру хочет, чтобы Маки чувствовала себя ничтожной.       Руру знает, как довести Маки до горестного исступления.       Руру перед смертью избаловали любовью.       Руру обожает властвовать.       Руру достаточно лишь пустить слезу, чтобы Маки начала целовать ее тонкие щиколотки.       Руру единственная.       Руру единственная.       Р у р у е д и н с т в е н н а я.       Руру. Руру. Руру. Руру. Руру, Руру, Руру Руру Руру РуруРуруРуруРуруРуруруруруруруруруруруруруруруруРУРУРУРУРУРУРУРУ       РУРУ       РУ       РУ       РУ       …ки…       Руки Юты тянут Маки на поверхность, когда она уже полностью теряет веру в то, что можно хоть как-то себя спасти.       Этот мальчишка настойчивый и раздражающий. Маки искренне ненавидит его в первое время, но все проходит, когда она ночью у холодильника видит самовлюбленного эгоиста, осыпавшего ее дрянными комплиментами пару дней назад. Хах… а ведь действительно стоило внимательнее отнестись к его жесту с таблетками. Но Маки из тех, кому наплевать, верно?       Верно?!       Нет.       Когда кто-то так настойчиво пытается разделить с тобой боль, становится легче. Маки легче никак не от кизны. Просто есть кто-то, кто терпит все, сжав зубы, и не покидает ни при каких обстоятельствах.       Наверное, Руру хотелось того же.       Маки мерзко от себя. Юта открыл ей глаза. Юта помог ей прозреть, поэтому у депрессии началась новая стадия. Стадия, когда понимаешь, что все, чего ты боялся, оказалось правдой, а все, во что ты верил, рушится, как карточный домик.       Маки сама изуродовала память о Руру в своей голове, превратив ее в монстра, в свое наказание, в нечто дьявольское и чужое. Жестоко поступать так с лучшей подругой. А Руру великодушно позволила себя отпустить. Руру — человек, перед смертью сумевший себя одернуть и покаяться.       Маки легче.       И тяжелее одновременно.       Образ мальчика-красавчика крошится, как грифель карандаша, которым Маки рисовала когда-то свою самую-самую первую, уже давно забытую мангу. Нет, мальчик, безусловно, красавчик и по сей день, однако Маки больше не видит картонку, какими кишела вся школа. Это не тот человек, которому практически все подарила природа, а остальное досталось по блату. Он тоже горит, тоже бьется за жизнь до крови из своего желудка.       Маки долго пытается его игнорировать. Ей интересно, когда Юта сдастся. Она ведь сдалась перед Руру, не выдержав напора. Но Юта держится, режется, глотает стекло, при этом делая вид, будто все абсолютно нормально. При этом прося Маки, чтобы она такой вид не делала. Как глупо…       Маки ломается после происшествия с Сонозаки. Она позволяет Юте находиться рядом, позволяет даже иногда говорить вещи, которые он считает правильными и приятными. К окончанию школы Маки ловит себя на мысли, что ей это даже нравится. Когда-то она попыталась накормить его сливками, но это было просто экспериментом. Юта все равно ничего не съел. Идиот. Мазохист. Маки злилась на него, но не могла понять почему.       Позднее она начинает готовить ему еду, просто пытается заставить его перестать питаться одним и тем же. Юта так вдохновлен, он ест, пусть и немного, и Маки улыбается, глядя на его смущенное лицо, и тогда он расцветает, как пышный бархатец, и вспыхивает, как улетающая в небо искра. Маки не настойчива. Она еще не готова к тому, чтобы проявить себя так, как хочет того Юта. Маки просто наблюдает и наслаждается искренней радостью этого мальчишки. Маки все еще не до конца пережила свой личный кошмар. Кошмар еще не закончился а закончится ли вообще?. Юта уверен: зря она не позволила себе слез, а Маки знает: слезы — слишком дорогое удовольствие для такой, как она. Ее слезы — кислота, которая разъест лицо до самого черепа. Если Маки сводят с ума флешбеки, первым страдает Юта, потому как он постоянно рядом. Постоянно — значит невовремя.       Однако Юта утверждает: если нет искренности, нет ничего. Так он просит Маки уткнуться ему в плечо и расплакаться. Он ведь не глуп и видит: ее глаза полны печали, несмотря на мягкие смеющиеся уста. Маки чуть менее холодна, чем раньше, но их общение для него, наверное, оскорбительно формальное, несмотря на то, что прошло так много времени. Однако Юта, запомнив, как мантру, «ей наплевать», и сам о себе молчит. Маки кусает губу. Ей непонятно, хочет она с ним сблизиться или нет.       Но если Юта болеет, она сидит над ним с утра до ночи.       Но если Юта выглядит бледным, она готовит чуть больше, чем обычно, и заставляет его все съесть.       Но если Юта ощущает печаль, она бросает сухой комплимент в его адрес.       Маки — прямо-таки садовник, который старательно ухаживает за своей клумбой. Юта держится молодцом и ничего не требует. Наверное, он сумасшедший. Мальчики-красавчики верят в настоящую любовь и в свои восемнадцать с такой-то внешностью — девственники? Скажи Маки об этом еще несколько лет назад — не поверит.       Маки нравится внешность Юты, что уж греха таить. Он хрустальный и острый: плечи, ключицы, скулы. Хитрая лисья мордочка, но глубокий взгляд. Несквернословящий рот, из которого льются слова любви, иногда глупые и наивные, но Маки любит их слушать, ведь Юта свято верит в произнесенное. Изящные, но немного костлявые пальцы, идеально-ровная спина (когда он сводит лопатки — хочется это нарисовать), чуть вздернутый нос. Маки кажется чушью, когда в книгах пишут о том, что бывают красивые лодыжки (они ведь у всех одинаковые), однако у Юты они совершенно точно красивые.       Сам он — воплощение терпеливости. Юта знает о любви чуть больше, чем все остальные, и Маки немного завидует ему: ей хочется научиться такому искусству, но это кажется безумно сложным. Юта с ней особенный, Юта почти всегда угадывает, когда подойти можно, а когда нет, и еще он открытый и настоящий. Маки порой даже действительно смущается, не в силах на него посмотреть. Юта лишь отдает и ничего не требует взамен. Внешность обманчива. Прекрасные люди бывают хорошими.       Маки смотрит на Юту и готовится сдаться.       Маки смотрит на Юту уже не как на доставучего друга или не как на испытуемого. Особенно после того, как он поступает в конце.       Маки выкручивается, как кошка, и дико орет от его прикосновений, которые для нее — сильнее ожогов, и это безумно больно, это заставляет биться в исступлении, как будто в предсмертной агонии. Маки обмякает в чужих (нет, уже родных) руках, и в ее голове не остается ни единой мысли, ни единой тревоги. Лишь слова его эхом стучат в висках: «Но, Маки, я не оставлю тебя». Она дрожит и плавится; она наконец-то признается себе в том, что любит Юту всем сердцем.       Ведь он неподдельный. Он добрый, удивительный, честный, бесхитростный, уязвимый. Маки едва заметно усмехается. Ей хочется его поцеловать. Забрать первый поцелуй Юты (о, Маки знает: он совсем-совсем зелен, впрочем, как и она, правда, Маки не настолько наивна). Может быть, у него перехватит дыхание, а в низу живота начнет тянуть, у нее же по телу разольются спокойствие и удовлетворение. Может быть. Нужно проверить.       Маки долго его терзала. Долго проверяла невесть зачем. Маки решает немедленно прекращать быть жестокой. Маки наконец хочется к нему под крыло.       Они расстаются без слов тем дождливым вечером, и Маки долго лежит в кровати, думая о произошедшем с закрытыми глазами. Она решает дать себе время, чтобы не спутать истинное желание с секундным порывом, потому перестает отвечать Юте на сообщения и просто изолирует себя ото всех. Для нее это правильно и естественно.       Маки готовится разделить свою жизнь с Ютой.       Она выбирает ему подарок (Маки раньше никогда не делала спонтанных подарков, да и вообще подарков, если не считать ее мать).       Маки собирается прийти без предупреждения, как любит Юта. Он сам сказал, как только переехал на съемную квартиру, что ждет ее с шести до десяти вечера каждый день. «Приходи, не звони. Я буду очень и очень рад». Маки безумно хочет его порадовать.       Она наконец ощущает себя пробудившейся. В свои восемнадцать с хвостом ей хочется наконец распробовать жизнь и научиться радоваться элементарным вещам. Если Юта улыбнется ей невзначай, Маки улыбнется в ответ. Так и должно быть.       Так и должно быть.       Маки выходит из дома. На часах девятнадцать двадцать.       Она решает, как поступить: с порога поцеловать его или сперва сказать что-нибудь приятное, признаться в любви, но только не сопливо, а в стиле Маки — по факту.       Заворачивает за угол, видит его дом.       Раздается телефонный звонок.       Вообще-то Юта никогда не звонит.       Маки отчего-то, еще даже не подняв трубку, ощущает липкий ужас. ***       Юта пишет Маки в тысячный раз, и его руки предательски дрожат.       Он чувствует себя ничтожным и жалким, он чувствует, что его бросают, поскольку он перешел границу. Наверное, все еще рано было обнимать ее, да? Юта не находит себе места и перестает есть вообще. Теперь он живет один, никто ему ничего не скажет; чувство голода притупляется само по себе. Юте не кажется это чем-то плохим. Ничуть. Ему все равно. Правда, ему все равно. В мыслях Юты — Маки, и он пытается придумать, почему она не хочет с ним видеться.       Не получается.       Сперва он терпит и радуется, думает, понимает ее: Маки нужно все взвесить и собраться с духом, дабы начать новый этап своей жизни. Но она все не начинает и не начинает. Юте кажется это странным, но он старается не терять оптимистичного настроя и не думать о ее мертвом взгляде на прощанье в их последнюю встречу.       Юта надеется на прощение (за что-то) и ощущает себя безобразным и крайне беспомощным. Гордость его оставила, но он не скучал, ведь ради Маки можно лишиться чего угодно. Они вместе прошли через столько всего… Маки давно уже не просто красивая девушка, за которой Юта решил приударить. У него мурашки по коже, когда в мыслях всплывает одно лишь имя. А всплывает оно буквально через каждые пять минут, иной раз даже вообще не выходит из головы (вот и бьется он в лихорадке, дрожит, припадочный, не прекращая). Юте нравится это, и он может улыбаться часами, однако потом он начинает кусать губы, ведь все не так радужно в их отношениях, как он того хочет. Есть ли вообще эти отношения между ними? Юта не знает. Юта продолжает мечтать. Ну, а что ему еще делать?       Первые дни порознь действительно проходят легко. Юта кажется смешным себе самому, но это только подогревает его дурацкое веселое настроение. Он не верит в прощение, но продолжает представлять, как это может быть, как его могут помиловать. Продолжает представлять, как она скажет что-нибудь доброе в его адрес, что-нибудь, заставляющее улыбаться и краснеть. От своих мыслей Юта способен даже смеяться, но этот смех такой пронзительно-грустный, что ему хочется умереть (на самом деле нет). Юта думает о тех девочках из школы, о своих юных нимфах-подружках. Все трое бывших товарищей совсем потеряли связь друг с другом, и это, пожалуй, к лучшему.       Юте кажется, будто он всюду лишний. Ему постоянно некомфортно среди людей, молчание становится единственным выходом, лишь бы не нервировать остальных, лишь бы не заставлять их обращать на себя больше внимания. Юте с детства не нравится, когда его о чем-то упрашивают ешь-ешь-ешь-ешь.       А Маки было приятно, когда солнце-Нияма шептала о дружбе, кидаясь на нее, как на распятие, в надежде обнять и не быть отстраненной. Маки было приятно, когда пылкий Тэнга хотел начистить рожу тупым телевизионщикам в тот странный день, когда кизнайверы едва ли не сдохли от ее переживаний. Или когда ласковая Чидори спросила, как она после всего произошедшего… Но было ли приятно Маки, когда он, Юта, перед всем этим помог ей сбежать от навязчивого преследователя (она сказала, что ненавидит Юту)? Но было ли приятно Маки, когда Юта пытался обнять ее (она запретила, но улыбнулась ему с какой-то непередаваемой нежностью)? Но было ли приятно Маки, когда по ее просьбе Юта бросился в бушующее море перед грозой (ее кизна светилась, как путеводная звезда, и Юта улыбался целую ночь, понимая, что все наконец сделал правильно)?       Предаваясь теплым воспоминаниям, Юта улыбается и теперь.       Однако на третий день ему кажется, будто он, как ребенок, ищет намеки в холодном поведении Маки, когда она абсолютно к нему безразлична.       Ну конечно, какие могут быть чувства, если она даже не подсаживается к нему ближе, так, чтобы хотя бы немного соприкоснуться плечами? Наверное, спустя два года Юта смел надеяться хоть на такое?..       Юта задается вопросом: «Вдруг я ей абсолютно неприятен?», однако спешит отрицательно помотать головой и вновь попытаться уйти в фантазии, лишь бы не умереть от этого болезненного ожидания.       Сто одна СМС всего за одну ночь.       «Как ты?»       «Все норм?»       «Привет».       «Хей».       «Маки-сан».       «А я сегодня был в магазине и купил знаешь, что?»       «Хлеб».       «Ха-ха».       «Может…»       «Зайдешь в гости?»       «Поедим хлеба».       «Нет?»       «Ну и ладно».       «Но ты приходи, если надумаешь».       «Вообще в любое время приходи».       «Я всегда рад».       Юта все хочет ей позвонить, но страх пересиливает. Прочитать нечто грубое намного проще, чем услышать. Юта слишком хорошо теперь разбирается в интонациях, он внимателен к каждой детали. Ему хочется верить в то, что он как-никак знает Маки. Ему хочется верить в то, что Маки даст ему шанс хоть когда-нибудь.       Юте не спится, а в животе вместо голода поселилось волнение. Раскидало там свои шмотки и закинуло ноги на стол, по-хозяйски включая компьютер и вводя гугл-запрос по типу: «Какого черта ты такое ничтожество?»       Так много думать о девчонке стыдно, пожалуй.       Но Юте действительно все равно.       Его девчонка особенная.       Юта не спит полночи и из-за этого потом просыпается от холода где-то в четыре часа дня. Обнаруживает телефон в своей руке (никаких новых сообщений) и сброшенное с кровати одеяло. Юта невольно окидывает взглядом ноги, они все в мелких белых шрамиках, которые не были бы такими заметными по отдельности, и хмыкает: у щиколоток есть штук по сорок тех, которым чуть больше пяти дней. Кто-то сравнивает это со звездным небом, чтобы людям, терзающим самих себя, не казалось, будто они уродливы, однако Юте все это напоминает вывернутые рыбьи жабры, и ему становится противно, его начинает тошнить. Юта хочет пойти и сунуть два пальца в рот, но потом вспоминает, что совсем ничего не ел уже четыре дня.       Юта идет к холодильнику и обнаруживает целый пакет заплесневевших помидоров. Они сырые, влажные, хочется их раздавить, но Юта просто берет зубочистку и зачем-то протыкает один из овощей, не доставая его из пакета. Красный сок течет вниз, и Юте снова гадко, он не хочет к этому прикасаться. Юта выбрасывает помидоры так, будто это какое-то прокаженное чудовище, после чего садится за стол и долго представляет себе, как развивается плесень. В конце концов, он находит видео в интернете об этом и начинает смотреть, забыв о еде нет, ему просто снова не хочется есть.       Еще одна бессонная ночь и мысли о Маки.       Утром пятого дня Юта подходит к зеркалу и снимает с себя одежду. Он не знает, на кой-черт это делает, ведь отдает себе отчет в том, чем это чревато, однако находится будто в бреду и не может остановиться.       Юта поворачивается боком и смотрит на свое тело, трогает его костяшками пальцев, а затем втягивает живот так сильно, что темнеет в глазах, и это давно забытое ощущение полуобморочного состояния становится каким-то порталом в то прошлое, о котором Юта упорно пытается забыть по сей день. Вирус в нем навсегда, обострение должно было случиться в любом случае.       Юта гладит свои ребра, и ему вдруг хочется просунуть между ними руку, чтобы дотронуться до горячего бухающего сердца. Изнутри ведь кто-то стучится — значит, нужно постучаться в ответ.       Юта тяжело дышит и опускается на пол, пытаясь прийти в норму и хотя бы доползти до кровати. Где там его таблетки?.. Искать их уже просто нет сил.       Всю голодовку до сегодняшнего дня Юта был бодр и иной раз весел, однако одно лишь воспоминание ловко делает свое дело. Он снова летит с катушек, причем куда стремительнее, чем раньше.       Сейчас он в состоянии какой-то невыпущенной вымученной истерики. Он не плачет и не кричит, не бьет кулаками стену, а просто сидит, обессиленный, и думает одновременно и ни о чем, и обо всем.       Юта вновь чувствует, насколько его тело больное: кости как будто бы скоро рассыпятся, а кожа… кожа покроется язвами, похожими на ту проклятую плесень или гниль. Быть может, его нутро уже загнивает? Да, да, у Юты ведь проблемы с желудком. Это — очередной звонок. И явно далеко не последний. А вдруг звонков было уже даже больше, чем очень много, но Юта все игнорировал? Сходить к врачу? Нет, нет, уже поздно что за бред?, уже поздно.       Юте хочется проткнуть себя, посмотреть, какая гадость из него потечет: зловонная жидкость, предупреждающая о болезненности, названная душой? Наверное, его кровь будет пахнуть не кровью, а плесенью. Кровь, как вода из грязной лужи. Кровь ничтожного человека.       Юта осознает, что сидит и накручивает себя, и оттого он ощущает больше безумства, чем в свое подростковое время. На мгновение ему становится смешно от собственных мыслей, но затем Юта содрогается, встает и бредет к столу, точно потерянный, и ищет свой канцелярский нож. Не хочется даже обрабатывать лезвие: Юта просто рвет кожу на подушечке указательного пальца левой руки и про себя отмечает отсутствие боли. Палец просто печет, и кажется, что он пухнет, и кажется, что наполняется смертью, и кажется, что это очень приятно, приятно до исступления. Юта шумно сглатывает и смотрит на кровь, льющуюся вниз по его холодеющей руке. Юте плохо. Он садится на стул и опускает руку. Такое чувство, будто он вскрыл себе вены. Юта вспоминает Хисому. Юта запутался. А еще он сегодня мнимый мазохист. Это странно и экзотично.       Юта уверен: его внешность далека от идеала. Он вспоминает того красивого парня на обложке своего дневника питания, и это вгоняет его в еще большую печаль обреченность. Юта смотрит на стену, и у него создается впечатление, будто рука с пробитым пальцем распорота вся и она отекает, даже почти перестает ощущаться. Когда Юта был маленьким, у него возникало то же самое чувство во время взятия у него крови в поликлинике.       Юта чувствует себя глупым и снимает блокировку с телефона, чтобы посмотреть, не написала ли Маки. Маки не написала. Юта сжимает окровавленную руку в кулак, и от этого делается действительно легче. Будто бы даже хорошо. Это определенно-точно отвлекает от угнетающих мыслей.       Юта дрожит и дивится силе триггера. Он проделал огромный путь, дабы вылезти из своей жалкой помойной ямы, но теперь сам в нее с разбега и прыгнул, точно соскучился по непередаваемому унизительному самоощущению и удивительному видению мира. Все сквозь пальцы. Есть только Я. Но так по-детски хочется кого-нибудь рядом.       Начинает смеркаться. Юта не знает, который час и сколько он вот так просидел. Ему все равно. Юта смотрится в зеркало и видит не человека, а уродливую пародию на него, и становится очень больно. Он некрасивый, сколько бы ни весил. Он некрасивый, как бы себя ни чувствовал. Хочется отрезать от себя кусок. Потому что противно, потому что все равно ничего не изменится. Одним шрамом больше, одним меньше… Это совершенно неважно.       Юта кладет правую щиколотку на ляжку и берет нож. Его канцелярский нож… Такой старый, покупался для вырезания аппликаций из картона (раньше Юта это любил, в школе его только за это и хвалили). Теперь нож нужен для того, чтобы клеймить самого себя, чтобы все, кто увидит это мерзкое тело без одежды, знали: Юта ненормальный. Юта сидит, смотрит на уже зажившую кожу, а затем картинка словно выключается. Он моргает. Когда открывает глаза, все горит от щиколотки до колена, но порезов совсем не видно. Юту злит это, оттого он, уже в гневе, уже глядя на ногу, крайне медленно начинает резать кожу глубоко, наблюдая за результатом. Спустя время показываются первые набухшие круглые капельки. Юта размазывает их лезвием. Юта стыдливо опускает взгляд, так как у него смертельно опасная эйфория.       Он вдруг вспоминает, как делал это раньше и как, становясь под душ, включал горячую воду, ошпаривал эти порезы и аж садился на кафель оттого, настолько это было сильным и невероятным, отвлекающим от всего приевшегося дерьма. Сбивалось дыхание, из глаз сыпались искры, руки дрожали, роняя душ. Жизнь не дает Юте никаких ощущений, потому-то он ищет их сам. Приносить себе боль — это не обнимать себя, приговаривая, что молодец, это имеет эффект.       Юта не молодец.       Он прекрасно это осознает. Даже сейчас. Даже в этом пугающем бреду.       Юта вдруг хватает свой телефон, откидывает нож на кровать и набирает СМС Маки (пальцы в засохшей крови так непривычно скользят по защитному стеклу):       «Я тебя люблю».       «Ну, ты и так знаешь».       Он хочет отправить еще и «приходи ко мне в гости», однако стирает все к чертовой матери.       «Ладно, удачи».       И Юта решает больше ей не писать. Никогда.       Точнее, только сегодня.       Снова сидит и думает о чем-то неопределенном. Сначала о школе, потом о маме, потом об аппликациях, о своем теле, о Маки.       Маки идеальная. Во всех смыслах. Пусть жестокая, но это тоже часть идеала для Юты. Он все вынесет. Он достаточно силен для такого.       Юте кажется: он совершенно непривлекателен, несмотря на то, что в прошлом был одним из самых красивых мальчиков в школе и уж точно самым красивым в классе. Юта забывает все добрые слова о себе и все старательнее размышляет о собственной ничтожности. Разве ничтожество может понравиться Маки? Маки из тихих девочек, таким, как она, нравится наполнение, а не оболочка. Разве такое ничтожество может понравиться Маки? Нет, правда, разве может? Разве может?.. Разве…       Юта вытирает нос тыльной стороной ладони и щурится. Он не плакал, однако чувство такое, будто бы проревел часа три, если не больше.       Он уродливый.       Уродливый.       Жирный.       У Маки идеальная внешность. И д е а л ь н а я. Идеальная.       Юта видел ее в купальнике.       Да, они ходили на пляж.       В солнечную погоду.       Кричали чайки, и на ней был синий сплошной купальник и соломенная шляпа с огромными полями, повязанная розовой лентой, которая потом отвязалась, и улетела, и утонула в воде.       Купальник был с чашечками, чтобы поддерживать грудь. Белые полоски на коже, ниже ключиц, похожие на шрамики, казались очень симпатичными вообще-то это были растяжки.       Маки лежала на песке, мокрая после купания.       Солнце осветило ее с ног до головы.       У Маки мягкий живот и совсем чуть-чуть цитрусовые бедра.       Юта смотрел на нее, как завороженный, и когда сообразил, что она глядит на него из-под темных очков, вздрогнул и отвернулся.       Идеальная. От розовых пят до соломенного темени.       Идеальная. От черных из-за грифеля подушечек пальцев до белых завитков волос на затылке.       Идеальная. От бесконечной доброты до защитной грубости, столь жестоко обрушившейся на Юту в их последнюю встречу.       Маки носит льняную юбку под грудь, и юбка эта ее ужасно полнит, и кофта, которую любит Маки, очень облегающая (сразу видно, если у лифчика отстегнулась лямка). Порой Маки выглядит неуклюже, порой — комично (например, если она сверкает очками из-под этой громадной шляпы, боже, она в ней похожа на гриб). Но Юта… Юта не может насмотреться. Юта смотрит и просто не может насытиться ее живостью и непосредственностью, невзирая на свойственную ей напряженность. Если бы только он умел рисовать… О, Юта сфотографировал Маки, когда она заходила в воду и когда повернулась так, что казалось, будто это только шляпа плавает среди волн, и еще когда она побежала за лентой, а потом остановилась, раздраженно махнув на нее рукой.       Маки фыркает, если ей что-то не нравится, и забавно сдувает пушистые волосы с лица. Маки постоянно поправляет очки и злится, если они запотевают. Иногда Маки грозится выбросить их.       Маки подкармливает бездомных кошек, и те за ней бегают с отчаянными криками, выпрашивая еду, даже если сыты.       Маки силится научиться жить, пусть и медленно.       Маки потрясающе сильная.       Маки, наверное, думает, что таким, как она, поддержка не полагается.       Маки — пример для подражания.       Маки снисходительна к Юте, и это смущает.       Маки чувственна, хоть и скрытна.       Маки всегда знает, когда Юте нужна поддержка.       Маки.       Маки — это млеко маков.       Наркотик, одним словом. Наркотик.       Юта немного завидует ее выдержке. Он очень слаб. Уязвим. Особенно сейчас. И он не знает, какого черта.       Даже не с кем поговорить. Хотя о чем разговаривать?       Была бы кизна, его друзья давно бы уже стояли под окнами.       Эй, Кацухира-из-прошлого, чувствовать очень больно, ты ведь уже знаешь? Но… как не сломаться от чувств? Сонозаки, точно. Как Юта мог забыть?       Он проверяет, не написала ли Маки, еще один раз (на часах девятнадцать двадцать). Еще один раз смотрит на себя в зеркало и, кажется, окончательно разочаровывается в своем отражении. Гниющая оболочка, которая в себе ничего не хранит. Он — не прекрасная личность. Это не Маки — плохой человек. Это он…       Впрочем, все пройдет. Уже завтра снова все станет как было: немного томительно, немного грустно, немного «на грани», но жизнь вновь перестанет душить, вдобавок царапая ногтями кожу на тонкой шее, как сейчас. Юта справится. Но не без помощи.       С болью не прокатило — он все еще ничего не чувствует, хотя царапины алые, расплываются, точно краска на белом, промокшем листе.       Нужно их обработать.       Да, да.       Юта поднимается и плетется в ванную. На полке лежит коробочка, а в коробочке — вата, бинты, спирт, перекись, активированный уголь, какие-то витамины и… о, его таблетки для похудения все еще здесь. В коробочке для здоровья спокойно лежат его смертельные таблетки.       Юта смотрит на них, забывая о том, для чего сюда шел. Юта смотрит на них, как на забытого врага из прошлого. Он думал, что запихнул их куда подальше (лучше бы выкинул), но нет, они здесь… Целый пузырек. Совсем нетронутый. Точно демон его подбросил.       Юта берет пузырек и идет к зеркалу. Зеркало кривое, не иначе, и оно, определенно, не в помощь. Огромное зеркало, чтобы посмотреть на себя в полный рост.       «Жирный-жирный-жирный»       Откуда эти слова? Кто их произносит?..       Юта думает: от одной таблетки станет только лучше. Минус несколько килограммов. Это — дорога к счастью нет, идиот.       С треском открывается пузырек, и таблетка уже лежит в ладони остановись. Юта тащится в кухню и наливает себе стакан воды.       Яд принят.       Юта потерянно бредет к зеркалу снова, снова смотрит на свой живот. Еще меньше. Нужно еще меньше. Как его мог устраивать такой вес?.. Как он, слабак, мог остановиться?! Это позорно…       От еще одной таблетки ничего не будет будет, будет, будет.       Юта глотает ее.       Ну и третью.       Просто так.       Для закрепления результата.       Остановись, господи, остановись, хватит, нахрена тебе это.       Юта хочет высыпать таблетку из пузырька прямо в рот, но что-то идет не так и в глотку сыпется целая жменя.       Юта инстинктивно проглатывает и кашляет, затем сгибается, затем выпивает оставшуюся воду, затем продолжает кашлять, затем бежит, чтобы налить себе еще немного воды.       Он как в бреду. Он точно в бреду.       Это не таблетки. Это не игры с огнем. Он просто… подавился. Ничего более.       Юта выпивает один стакан за другим и откашливается вновь, чтобы наверняка.       Он вдруг чувствует себя протрезвевшим.       Получившим сотню раз по лицу.       За окном уже стемнело.       Горят фонари.       Прохожих почти не осталось.       И жизнь не такая уж и плохая.       И даже немного хочется есть.       И даже… даже…       Юту охватывает паника.       Он только что наглотался таблеток.       И он не хотел ага-ага.       Он не хотел этого, правда, правда…       Зрачки-бусины (их серость скоро превратится в мрак), дрожащие тонкие губы и…       Нужно что-то делать, срочно что-то делать…       Звонить в скорую, бежать в ванную…       Как вообще это произошло?!       Кровь стучит в ушах, и все тело становится ватным от страха. Юта не знает, что будет дальше, и чертовски не хочет уйти вот так.       Дрожь.       Телефон в руке.       Юта звонит Маки.       Ему нужна помощь.       Она поднимает трубку и говорит «алло». О, с ней все хорошо… Она наконец-то не игнорирует. Юта чувствует, как к лицу приливает жар, а глаза начинают слезиться. Его знобит, оттого он колотится.       Маки слышит три прерывистых истерических выдоха в трубку.       Юта сбрасывает.       Он не знает, что должен сказать.       Юта садится на кровать и смотрит на канцелярский нож, лежащий рядом с его бедром. Нож минуту назад резал плоть, и раны от него наконец заболели. Юта вновь ощущает себя «здесь и сейчас», потому весь краснеет и потеет, судорожно осматривается, будто не признает собственной квартиры. Своими мыслями самое время ввести себя в панический ступор. Пустой пузырек валяется посреди комнаты, рядом с ним лежат таблетки (некоторые слиплись, так как выпали прямо изо рта). Мерзко, мерзко, мерзко. Юта решает скорее пойти в ванную и правда собирается это сделать, но только через минутку. Ноги кажутся такими слабыми, такими болезненными…       Юта смотрит на время. Половина восьмого. Он корит себя за звонок Маки. Она, наверное, думает, что Юта совсем идиот, и, наверное, решает, что больше никогда не позвонит ему, и вообще она жалеет, что позволила Юте таскаться за ней хвостом столь долгое время, думает, что Юта уродливый и жирный, что он глупый и неискренний, что он вообще не способен быть настоящим, что он жалкий, что он отвратительный…       Раздается звонок в дверь.       Юте вдруг становится еще страшнее, чем было. Дрожь теряется где-то в костях и не выходит наружу, притаившись в укромном месте. Юту трясет изнутри. Кто это? Его щеки пылают и скоро расплавятся. Но телу ужасно холодно. Потные ледяные ладони. Как встать, если ноги не слушаются? О, кто-то мастер нагнетать, определенно.       Юта поднимается, как завороженный, и идет открывать. Он не знает, что его ждет. Он не знает, чего хочет. Но пять минут назад или уже даже больше, чем пять, он наглотался таблеток и это… скажется на нем. Уже очень скоро.       Щелчок замка.       Маки перед ним на пороге.       У нее дикий взгляд.       У Юты тоже.       Они смотрят друг на друга настолько пронзительно, что обоих пробирает целиком и полностью.       Маки крепче сжимает ручки пакета и делает шаг вперед, заходит в квартиру, немного отталкивая Юту, который стоит как вкопанный и пялится на нее с замершим сердцем, с сердцем, ушедшим в пятки.       Маки бегло осматривает комнату из коридора: бардак, смятая постель, одежда, валяющаяся на полу, и пузырек с рассыпанными таблетками. Переводит взгляд на сжавшегося в углу Юту. Тот трясется от холода, глядит в пол. Он в одних трусах, ноги его в шрамах, правая — в свежих, рука в крови.       Маки тормозит несколько мгновений и просто роняет пакет.       — Сколько таблеток ты выпил? — сдержано и холодно цедит она, хотя Юта, решившись посмотреть ей в глаза, видит: взгляд у нее надломленный и панический.       — Не знаю… — задохнувшись, шепчет он, опуская голову еще ниже, так виновато, словно ребенок. — Я не хотел! Не хотел, честно…       — Как давно? — голос Маки тяжелый и твердый. Она подходит к Юте стремительно, хватает его за запястье и тащит в ванную.       — За минуту до звонка…       — Становись на колени.       Юта повинуется и наклоняется над унитазом. Ему страшно. Он ничего не понимает. Он не хочет умирать. Он не осознает до конца, что это может случиться.       — Давай, пальцы в рот, — рука Маки на его лопатках, но Юта медлит.       Юта медлит, оттого Маки сама хватает его за щеки, впивается сильно, и он невольно размыкает челюсти, и она, наклонив его, посильнее надавливает на корень языка.       У Юты перед глазами все меркнет. Грудину разрывает, закладывает уши, слышатся шум и гудение.       Ему не дают прийти в себя: все повторяется снова, и снова, и снова. Он выпил много воды. Маки радуется: это очень, очень хорошо.       Когда все кончается, Юта заваливается на бок и ощущает виском тепло: Маки укладывает его к себе на колени. Она с кем-то говорит. Называет улицу, этаж, квартиру. Просит приехать быстрее. О… Маки вызывает скорую.       Юте стыдно, он хочет просто потерять сознание и никогда не вспоминать о произошедшем.       Маки гладит его по волосам и шепчет на ухо успокаивающие слова, но Юта уже не слушает. В голове лишь одна мысль — провалиться скорее сквозь землю.       Что с ним? Что с ним?       Сбитое дыхание, холодные руки.       Но он не умирает. Это здорово. Это замечательно, черт побери. ***       Маки целует его озябшую кисть, прикрыв глаза, и Юта любуется длинными темными ресницами, как музейным экспонатом за блестящими стеклами очков. Юта любуется выбившимися из слабой косы прядями, неловко заправленными за уши, и завитками ушных раковин, напоминающих морские ракушки.       Юта чувствует себя подавленным и угнетенным, опустившимся и глупым, но его щеки потухли после промывания желудка. Наверное, это к лучшему. Стыд мешается с безразличием и усталостью. И любовью.       Маки целует его костяшки и податливо смотрит в глаза. Переворачивает руку, касается ладони влажным ртом, жмурится на тяжелом вымученном выдохе.       — Ты хотел покончить с собой? — спустя время Маки садится ровно, ее лицо все так же невозмутимо, однако исходит от нее какая-то особая нежность, от которой Юта просто изнемогает и плавится.       От ее вопроса он ежится и неловко вжимает голову в плечи.       — Нет…       — Тогда что это было? — требовательно спрашивает Маки, крепко сжав руку Юты.       — Не знаю. Я… — Юта смотрит Маки в лицо и видит, как ее рвет изнутри на части, как ей хочется завыть и избить его, но Маки держится. Маки чертовски сильная. — Это вышло случайно.       — Случайно, — эхом повторяет она, практически стонет, и отворачивается.       — Маки, я бы не бросил тебя… Мне жаль… — Юта понимает, насколько все слова неуместны. Он чувствует себя полным придурком.       Она сухо хмыкает и пересаживается со стула на кровать, касаясь его бока бедром.       — Цугухито, послушай, — называет Маки по имени и смотрит прямо в глаза, — я хочу извиниться, — Юта шокировано вскидывает брови, собираясь начать отрицать ее вину, однако Маки мотает головой, умоляя того не сметь сейчас разговаривать. — За то, что в самом начале знакомства задела насчет лишнего веса, — боги, она это помнит, — за то, что потом не принимала тебя до предела, и за то, что динамила два с лишним года. За то, что сказала, что ненавижу, за то, что отталкивала и говорила мерзкие вещи. За то, что не верила и проверяла. За то, что пропала на эти пять дней, и за то, что не интересовалась твоей болью, эгоистично погрузившись в себя, не замечая очевидного. Но, Цугухито, я переосмыслила многие вещи. Я… Это так убого, черт, — Маки шипит, хмурится и, кажется, чувствует себя неловко, но находит в себе силы продолжить: — Ты никогда не был мне безразличен. Просто я… Не знаю, я не знаю, почему не могла проявить это. Прости. И… Аргх, — Маки забавно набирается смелости, а затем выпаливает быстро и четко: — Я люблю тебя, — и прежде, чем Юта успевает понять услышанное, добавляет то важное, к чему вела с самого начала: — Я хочу, чтобы ты начал лечение. Пожалуйста. Я тебя очень прошу.       Юта молчит. Юта тяжело, но бесшумно дышит, и его сердце стучит очень быстро, ему кажется, словно он падает с большой высоты. Юта снова краснеет, но уже не из-за мерзостной паники, а из-за окрыляющего смущения. Он, словно маленький, кусает губы и улыбается застенчиво, нащупывая руку уже своей Маки, и снова не осознает всю критичность ситуации. Юта глупо кивает, ему делается очень тепло изнутри. Такое незнакомое, но приятное чувство…       Маки тяжело и снисходительно вздыхает, закатывает глаза.       — Ты услышал меня? — больше нестрого, но несколько озабоченно спрашивает она.       — Да… — мечтательный тон Юты выдает его с потрохами.       — Цугухито, чтоб тебя!..       Юта смеется тихонечко, облизывает пересохшие губы и немного (совсем чуть-чуть) серьезнеет:       — Я начну лечиться. Обещаю.       Маки победно смотрит на него сверху вниз и кивает сама себе.       — Я это проконтролирую, бестолочь. Теперь мы будем заниматься тобой.       От этого «мы» у Юты мурашки по коже.       Его возлюбленная перенервничавшая Маки легко пихает Юту в плечо, заставляя подвинуться, и ложится рядом, глядя в потолок. Маки становится на путь исправления и бежит навстречу новой жизни.       Юта — за ней.       Они вместе, и им обоим пора меняться.