танго с космосом

Даюй не понимает, зачем он сюда приехал. Бал откровенно скучный. Женщины все напомаженные, с какими-то громоздкими и сложными конструкциями вместо причесок, в шикарных платьях и такие шумные, вечно смеющиеся, что у него голова начинает болеть моментально, стоит только войти в огромный зал, освещенный так ярко и так блестяще, что глаза режет. Он здоровается со всеми, кого встречает на пути, потому что вежливость, потому что этикет, черт их всех побрал с этими заморочками. Даюй терпеть не может людей, если честно, а на балы ходит чисто из любопытства и, конечно, ради друга. Друга, кстати, он не видит или просто не может увидеть из-за снующей туда-сюда массы танцующих, пока тот сам не подхватывает его под руку и не тащит в ближайший угол, достаточно затемненный, чтобы там было комфортно им обоим. — Я думал, я тебя не найду, — честно и со слишком явным облегчением, которое кого-нибудь постороннего могло бы и обидеть, выдыхает Даюй, и Яо в ответ искренне улыбается и тепло пожимает ему ладонь: — Зато тебя всегда найду я, так что можешь не беспокоиться. Удивлен, как ты еще к этому не привык. — К этому невозможно привыкнуть, — отфыркивается Даюй и заинтересованно кивает на стоящего рядом с другом офицера. — Представишь? — А, да, — спохватывается Яо и поворачиваясь к офицеру, смотрит как-то чересчур нежно и тепло. — Позволь познакомить, офицер королевской гвардии, Юань Цзун… — Его жених, — подхватывает Цзун и кланяется, не отрывая от Даюя внимательного взгляда. Правая рука его лежит на шпаге, и Даюй немного теряется, прежде чем кланяется в ответ. — Наслышан о вас, господин Сюан. Приятно познакомиться. — Приятно, — Даюй все еще слегка растерян и хочет ответить, что нет, ничего пока приятного, но натыкается на жалобный взгляд Ся Яо и сдается. — И долго ты собирался от меня скрывать, Яо? — Я боялся, что ты меня выгонишь, если я тебе расскажу, — тот сияет, как начищенная монета, улыбается и натягивает на лицо белоснежную маску, беря «жениха» под руку. — Можешь уйти минут через тридцать, если хочешь. Бал устроен сестрой Цзуна, я замолвлю за тебя пару слов, она не станет обижаться. Даюй молча кивает и коротко улыбается, когда Яо вручает ему бокал с вином и торопливо догоняет своего офицера. Ему надоедает пить уже через пять минут, но он пообещал — пусть мысленно, — что останется на тридцать, поэтому приходится стоять так, прислонившись к холодной мраморной колонне, и терпеть всю эту галиматью, яркую и давящую на голову. Правда, когда заканчивается время знакомств, свет приглушают, оставляя лишь пару зажженных свечей в подсвечниках, прикрепленных к стенам, и Даюй прикрывает глаза, наслаждаясь дарящим умиротворение полумраком. Зал стихает, слышен становится только шепот и негромкий смех, а потом запевает первая скрипка, и ничего уже, кроме музыки, не слышно. Даюй совершенно не хочет танцевать, но что-то ноет на сердце и отзывается томным покалыванием на кончиках пальцев, когда слышны становятся звуки венского вальса. Даюй думает, что он не не хочет танцевать. Он не хочет танцевать с кем попало. Но выбора не остается, он ни с кем тут практически не знаком, поэтому стоит и пьет бокал за бокалом, пока голова не начинает тяжелеть от количества выпитого вина. Он тянется за еще одним, когда до его руки легко дотрагиваются и похлопывают. Даюй поднимает голову и, глядя незнакомке в глаза, забывает, как дышать. Глаза потрясающие. Крупные, миндалевидные и раскосые к вискам, они настолько темные, что отражающиеся в них свечи превращают зрачки в две маленькие вселенные, затягивающие не хуже водяной воронки. Даюй смотрит и не может оторваться, понимает, что выглядит уже наверняка глупо, но отвести взгляд не в состоянии. Незнакомка подходит ближе, и Даюй, выныривая откуда-то из-под толщи воды, слышит бархатный голос, приглушенный белой маской на все лицо: — Господин, вы танцуете? «Нет», — хочет ответить он, но говорит: — Да. Позвольте вас пригласить? Он не понимает, что делает, но одно знает наверняка: в эту минуту рассудок стремительно его покидает. Незнакомка соглашается и сама берет его под руку. Она какая-то хрупкая, ниже его на несколько сантиметров, темноволосая, и от нее пахнет холодными тюльпанами. Даюй любит запах тюльпанов, у него у самого в поместье целый сад, но от этой девушки запах почему-то совершенно особенный, будто даже и не по-нежному женский, а плавный такой, но тронь глубже — наткнешься на камень. Даюй не сравнивал бы эту твердость с камнем, сравнил бы с чем-то более поэтичным, но в голове не осталось практически ни одной мысли. По залу плывут звуки танго, и Даюй думает, что это катастрофа. В этой девушке не остается ни капли осторожной и чистой женственности, когда они начинают танцевать. Сюан ощущает под своими руками необузданную грацию, первородную силу, трепетность, энергию и сексуальность. Они сплетаются в такой адский кокон, так трутся друг о друга, что у Даюя по спине холодным градом катится пот. Он хочет подчиняться этой силе в своих руках, он хочет встать перед ней на колени и туда же положить весь мир. «Сила» в его руках дрожит мелким бесом и хрипло дышит, когда музыка резким движением прекращается. Они стоят переплетенные, разгоряченные и слившиеся воедино, чувствующие сердца друг друга и изнывающие от какого-то дикого внутреннего желания быть еще ближе. — Позвольте узнать ваше имя, миледи, — склоняется к ее шее Даюй. Та молчит пару минут, а потом выворачивается из его рук и ныряет в потрясенную самой собой толпу. Даюй шерстит толпу минут пятнадцать, потом плюет, допивает вино и приказывает приготовить ему в этом поместье покои.

***

У Даюя раскалывается голова и внутри все ходит ходуном так, что просыпается он затемно и долго не может прийти в себя. Он не помнит толком, как дошел до нужных покоев, как разделся и как лег, помнит только глубину глаз девушки и разочарование от того, что потерял ее среди гребанной тысячи человек, которые на нее ни капли не похожи. Он приподнимается на постели, стягивает с себя дурацкую ночную рубашку, влажную от испарины, и дергает веревку звонка для прислуги. Хочется умыться или искупаться целиком, но за водой к колодцу во дворе сейчас никто не пойдет даже под угрозами, а вот кувшин с водой набрать могут. На звонок отзываются с пятого раза. В комнату стучат, и входит невысокий худой парень в одних льняных штанах и смотрит вопросительно, почтительно останавливаясь рядом с кроватью. В его руках мелко подрагивает пламя свечи, танцует в его глазах, и Даюй, поднимая взгляд, холодеет. Потому что глаза он ни с чем не спутает. Такое не перепутаешь. — Поставь свечу на стол, — хрипло кивает он и, дожидаясь, пока тот выполнит поручение, говорит: — Теперь подойди сюда. Ты слуга? — Я дворянин, — голос у него такой потрясающе-хрипловатый, что у Даюя внезапно сводит низ живота, а память услужливо подбрасывает воспоминания о переплетении их тел в танго. — Из обнищавшего рода. Кручусь. — Нагнись, — Даюй манит пальцем, будто хочет кое-что сказать, а сам дергает за руки и валит на себя, переворачивает и подминает брыкающееся тело, чувствуя, как напрягаются нервы. — Имя. Скажи имя. — Чжишуй, — рычит в ответ тот и смотрит волком из-под растрепавшейся челки. — Замечательное имя, — мурлычет Даюй ему в ухо и прикусывает мочку, слыша задушенный всхлип. — Ты переедешь ко мне в поместье. Навсегда. Не слыша возражений, он целует в губы: резко и жестко, долго и отчаянно, так, что Шуй выгибается в спине и стонет, хватаясь ладонями за его бедра. Даюй думает, что танго — лучший танец. Даюй думает, что нашел того самого, с кем может танцевать вечно.