Наизнанку

Жить в бесконечном повторяющемся кошмаре куда хуже, чем терпеть непредсказуемость судьбы.

      Пустой сквер не выглядел гостеприимно в предрассветных сумерках. Грязный, спрятанный где-то во дворах, он не освещался фонарями и стягивал к себе всякие отбросы. Поэтому парень, сидящий на лавочке, произвёл бы на людей впечатление алкоголика в запое. Бледный, с воспалёнными глазами и припухшим носом. Ещё и с банкой дешёвой «Балтики» в руках — в ближайшем к той помойке, где он ночевал, магазине ничего больше не нашлось. Но за всё это время он даже не притронулся к пиву, пить не хотелось, хотелось выть и блевать. Он шмыгнул носом, чтобы хоть немного остановить водопад из соплей. Под широким капюшоном беспонтовой старой куртки не было видно, что он бесшумно ревёт уже битый час.       — Хваатит разводить сырость! — срывающимся голосом парень приказал самому себе успокоиться и нервно захихикал. Таким голосом только приказы отдавать.       Безлюдный заплёванный сквер очень хорошо отражал его состояние. Ещё лучше его обрисовывала переполненная мусорка рядом с лавочкой, из которой свисали во все стороны какие-то пакеты от снеков, и сверху всё это украшала бутылка «Кока-Колы». Поставив даже не открытую банку рядом с собой на асфальт, он закрыл лицо руками и разрыдался в голос. Год, целый грёбанный год он держал в себе всё это дерьмо, радостно улыбаясь во все зубы. А если не улыбался, то его заставляли. Следы от пощёчины на щеке всё ещё горели огнём. Всё равно никого рядом нет, не считая воробьёв, клюющих семечки. Остановить бушующую истерику он был не в состоянии. Всё, что он видел до этого, было просто детским лепетом на лужайке! Перед глазами всё ещё стояла дикая картина, мёртвое тело в ярком неоновом свете вывески клуба, раскиданные про тротуару кишки и застывшее выражение ужаса на лице неизвестного парня. Он был ни при чём, он просто подвернулся под руку, даже если и ляпнул что-то по пьяни. А ведь он сам мог оказаться на том тротуаре. Руки затряслись от ужаса и, тихонько подвывая, парень завалился на бок, не сдерживая себя. За что так с ним?! Его же звали Никитосом… А эта мразь даже имени его не запомнила! Он их не запоминал! Сколько он убил? Всё это время быть рядом с маньяком, который может просто взять ножик и распороть человеку живот… Он знал, он всё знал, а теперь увидел глазами.       Скорчившись на обшарпанной лавке, парень вцепился в деревяшки пальцами, загоняя противную зелёную краску под ногти до крови. Что угодно, чтобы из горла вырвался хотя бы крик. Но его просто пережало до боли, ни вдохнуть, ни выдохнуть. Скривившись в безмолвном оре, он выгнулся и зажмурился. Всё ломало и корчило, хотелось биться в истерике, головой об лавку, дрыгать руками и ногами, бесноваться, бегать по потолку, что угодно, чтобы хоть немного перестало быть так больно! Он сильно ударился затылком об сиденье, до потемнения в глазах, и перевернулся на живот. Бежать из чёртовой Москвы, бежать обратно к себе в Могилёв и даже не думать об этом всём. Но его не отпустят, сейчас его видят, на него смотрят и наслаждаются видом. Он несколько раз ударил кулаком по металлическому подлокотнику, разбивая костяшки в кровь. Судя по разлившейся в кисти дикой боли, он себе сломал палец. Схватившись за ушибленную конечность, он сдавленно застонал, вскочил и в приступе злобы ударил ни в чём не повинную банку с пивом ногой так, что та полетела от него, разбрызгивая в стороны пену. В квартале отсюда была столовка, где можно забиться в кабинку туалета и посидеть до лучших времён.       Москва начала просыпаться, загорались окна многоэтажек, люди собираются на работу. Во дворах никого не было, а выйти на людную улицу он не решился. Лучше подворотнями, тихонько, как мышка. Гопников он не боялся. Хуже, чем сейчас, ему уже не будет. Потому что внутри всё ещё разрывал грудь крик, который он так и не смог выпустить парке. Вопль застыл в горле, а грудную клетку сдавило до боли в рёбрах. Только бы его не загребли менты раньше, чем он через дворы пройдёт. Вид у него, наверное, как у наркомана в ломке. Куртка большая и грязная, разная обувь на ногах, футболка порвана, а джинсы грязные на коленках, потому что он вчера рухнул в лужу. Всё ещё тягая сопли в носу, вздрагивая и всхлипывая, он волок за собой пораненную ногу и пытался ни о чём не думать. Но сзади послышались шаги, и он чуть не закричал «на помощь».       — Всё равно ты от меня никуда не денешься, Дэн.       — Скройся хотя бы на полчаса, дай мне спокойно сдохнуть, — Денис попытался говорить зло, но получилось так жалко и похоже на скулёж побитой собаки, что стало противно с самого себя. — Пожалуйста, оставь меня на время.       — Знаешь, у меня для тебя деловое предложение, — на плечо легла рука и сжала до нарывающей боли. Денис едва удержал себя, чтобы не заскрипеть зубами и не скривиться. — Я отдам тебя одному моему знакомому с долгосрочной выгодой. Ты мне потом сделаешь большое одолжение.       Над ним навис, как гора, высокий красивый мужчина в костюме. Погладив Дениса по грязным волосам, он махнул в сторону своим охранникам, и они свернули куда-то на большую шумную улицу. У него есть несколько минут на то, чтобы побыть свободным. Кое-как открыв дверь в столовку, Денис ввалился в зальчик и, не обращая внимания на шокированные взгляды девушек на выдаче, быстро пошёл к туалету. Закрыв дверь на щеколду, он плюхнулся прямо на свежевымытый пол и начал трясущимися руками стягивать кроссовок. Денис не знал, чей он. На левой ноге был его ботинок, это сто процентов, такие жёлтые мог купить только он. А этот кросс явно был или кем-то потерян или у кого-то снят, на размер меньше. Задник растёр пятку в кровь, но это волновало меньше всего. Стараясь не натянуть кожу, чтобы не вызвать новый приступ боли, Денис руками повернул ступню к свету. Прямо на самом мягком своде стопы красовался глубокий порез. Напоролся на бутылку, когда убегал из той подворотни. Он плохо помнил всё, что было до этого, а потом резко протрезвел. Подошва кроссовка была пропорота тем же осколком. Включив тёплую воду, он набрал немного в сложенную лодочкой ладонь и приложил к порезу. От накрывшей тянущей боли задрал голову к потолку и тихонько завыл. Вторую руку, которая уже начала опухать и синеть, он сунул под холодную воду. Похоже, пару пальцев он сломал. Возникло дикое желание сломать себе ещё что-нибудь. Тогда его оставят в покое подольше.       А ведь когда-то он поверил, поверил красивому представительному Максиму Дмитриевичу, агенту и успешному менеджеру с большим портфолио. Он так хотел уехать обратно в Беларусь, чтобы продвигаться там, но решил задержаться в Москве, чтобы наработать хоть что-то. Тут хотя бы с помощью старшего напарника есть шанс, что тебя приткнут в какой-нибудь сериал или хотя бы массовку ток-шоу. И так попался. Актёром хотел стать… Денис вынул руку из-под крана и прижал к груди, укачивая, как ребёнка. Как же хочется домой, к маме и папе… Они же даже не знают, жив ли он… На слёзы сил не осталось, только на тихие всхлипы и дрожь. Откинувшись спиной на стенку, Денис сжался в комок и попытался затолкать всё, все воспоминания и эмоции, обратно поглубже. Чтобы эта тварь никогда не узнала о том, что он отомстит, что не оставит свою втоптанную в грязь жизнь этому Максиму.