Не уходи, прошу

Уходящее лето подмигнуло на прощанье тёплым ласковым лучиком солнца, и вместе с ним скрылось за горизонтом. Их время догорало также быстро, как маленькая свеча на столе — казалось, Ал только зажёг её, но пламя и тёплые объятья брата словно остановили его внутренние часы, и драгоценные минуты ускользнули куда быстрее, чем песок сквозь пальцы. Скоро Эдвард уедет в Ризенбург, и всё тепло заберёт с собой. Ещё не прошло и недели с тех пор, как он вернулся из чужого, неизвестного мира, и первым делом захотел "съездить домой". Но ведь у них давно нет дома! Альфонс вспомнил, что они просто всегда были вместе, и никакой дом им не был нужен. А брат хочет вернуться к ней... Младший категорически отказался ехать с ним — не хотел смотреть на то, как Уинри будет обнимать Эдварда, плакать у него на плече и жаловаться о том, как ей было плохо одной. Не хотел знать, что он скажет ей в ответ. Лучше бы они остались по ту сторону Врат... Он чувствует, как старший начинает возиться, глядя на часы — и сильнее стискивает объятья. — Ал, мне пора, скоро поезд придёт, — говорит Эд, только сейчас замечая, как близко друг к другу они лежат — короткие мягкие волосы у Альфонса за ухом щекочут губы, а длинные, тяжёлые пряди опутали пальцы, будто тоже хотели удержать. — Прошу, не уходи... — едва слышно выдыхает Ал. Поднимает голову, и смотрит брату в глаза так отчаянно, словно от его решения зависит сама жизнь. — Ты что, Ал?.. Вопрос обрывается, прижатый сухими губами Альфонса к губам Эда. Прикосновение это словно разбивает какой-то невидимый барьер в сознании, Эдвард закрывает глаза и расслабляется, не в силах сопротивляться брату. Ал целует его, цепляется за одежду, даже не замечая, что царапает живое плечо до крови, и на белой рубашке остаются маленькие ярко-красные пятнышки. Он растворяется в этом поцелуе, в этих касаниях, и восторженно охает, когда брат сам сжимает его обеими руками, сильно, так, что воздуха в лёгких не остаётся. Перекатившись, подминает младшего под себя, оказавшись между его ног, продолжает целовать, не глядя в глаза, только чувствуя странную, горькую страсть в каждом прикосновении и стоне Альфонса. Это чувство поглощает, сжигает их обоих, не давая опомниться. Кожа у Ала такая нежная, чувствительная, что от каждого его стона Эдвард и сам приходит в полный восторг. Сжимать его руками, гладить, целовать, чувствовать, слизывать сладкие стоны с горячих губ. Любимый, единственный брат. Брат... — Братик! — вскрикивает Ал, когда боль в губе становится невозможно терпеть. Эдвард резко отстраняется, так и не разжав зубы, и младший чувствует привкус крови кончиком языка. — Господи, Ал... Мы должны остановиться... — шепчет Эд, глядя такими безумными глазами, что Альфонс понимает — даже если начнёт вырываться, брат его не отпустит. Надо только чуть-чуть подтолкнуть его, одним лишь нежным приковновением к щеке, и прошептать: — Умоляю, братик... Вот теперь в каждом его прикосновении чувствуется уверенность, и руки, обхватившие шею и талию, тверды и несгибаемы. Алу остаётся только выгибаться, прижимаясь всем телом, чтобы чувствовать больше, сильнее, и сходить с ума от собственных ощущений. Боль пронзает всё тело, отдаваясь в кончиках пальцев, и она сейчас настолько сладка, что даже рефлексы самосохранения не срабатывают — Альфонс лежит неподвижно, каждым нервом чувствуя эту восхитительную боль. От сильной хватки стальных пальцев на запястьях, от острых зубов, сжимающихся на сосках, от резких движений брата, выбивающих стоны из пересохшего горла... Он сам сейчас соткан из этой боли, и каждую особо яркую её вспышку принимает с благодарностью. Жаль только, что совсем не хватает дыхания на одно лишь слово: "Люблю"...