«Живым расставание, иным — облака. А смерть за порогом, она не близка, она не войдет».
После обеда начался дождь, так что Фрау и Тейто пришлось в спешном порядке искать укрытие. Под первой попавшейся крышей поскрипывала гостиничная вывеска. Однокомнатный номер, в котором только и были что стол, два стула, чуть покосившаяся кровать и окно с чудесным видом на стену противоположного здания, был призван стать местом их ночёвки. Тейто охватило уныние, хотя никогда он не был привередливым. Просто множество неприятных мелочей навалилось разом. И даже Микаге, до сих пор безупречно справлявшийся с ролью антидепрессанта для Тейто, не вызвал на лице друга и подобия улыбки своим счастливо-участливым «Бурупья!» Тейто едва ли не явственно слышал, как он говорит: «Выше нос, не унывай! Всё так замечательно сложилось, Капелла маму нашёл, гонка так удачно подвернулась, документы без проблем подделались, Фрау от похмелья, наконец, отошёл, детишки вон весёлые по лужам бегают да кораблики пускают — жизнь прекрасна и удивительна!» Бурупья, одним словом. И Тейто почти что готов был поддаться увещеваниям друга, улыбнуться ему и поблагодарить за поддержку. Но стоило лишь Тейто взглянуть на Микаге, как улыбка исчезла с его лица. Микаге, весёлый и жизнерадостный розовый дракончик, был сейчас угольно-чёрным, а это обстоятельство лишний раз напомнило Тейто о том, как он сам сейчас выглядит. Очередной вздох с его стороны Фрау не нашёл в себе силы проигнорировать. — Аргх! — прорычал он, сбрасывая на пол влажные сумки. — Да сколько можно стонать-то, малец?! Этим ты оскорбляешь всех блондинов мира! Хакурен наверняка в восторге бы был, если б тебя увидел. Что ж ты так расстроился-то? Не дрейфь. До свадьбы краска ведь смоется. — Что за чушь ты несёшь?! — выпалил Тейто. — Вовсе и не поэтому я злюсь. — Ага, злишься значит, а то я сразу так и не признал, — фыркнул Фрау. — С тобой вовсе ни в чём нельзя быть уверенным, потому и приходится нести, как ваша светлость изволит выражаться, чушь. Тейто, насупившись и отвернувшись к окну, ничего не ответил. И вот как раз этого Фрау сильно не любил: уходить от ответа, намереваясь тем самым оставить решение спорного вопроса за собой или временем, но уж никак не выносить его на совместное обсуждение. На спине Тейто большими буквами было написано: «Это моя проблема и я сам с ней разберусь». «Ага, а то как же. Разберёшься, разумеется. Быть может, в очередной раз подставишь свою жизнь под угрозу, но для тебя это ж такое привычное дело. Сколько там у кота жизней? Девять? Сколько из них ты уже потратил, бестолочь?» Фрау вздохнул. С этой чертой характера Тейто он так и не научился бороться. Что, собственно, и не мудрено. Равносильно тому, чтобы самого себя перебороть. Разве Фрау не был таким же? Был и продолжает быть до сих пор, несмотря на то, что однажды уже сыграл с судьбой в ящик, но так ничему и не научился, назло всем (и, порой, самому себе) намереваясь быть именно таким ещё долго. Но Тейто вовсе не стоит повторять его ошибок. Ну вот правда, Тейто, бери ты пример с Кастора: в любой ситуации умудряется ведь, дрянь эдакая, найти для себя выгоду. С такой хваткой не пропадёт человек. Хотя… Таки и его это в своё время не спасло. Фрау смотрел в спину Тейто. Тот стоял у окна, упрямо игнорируя старательно пыхтящего и вздыхающего учителя. Над его плечом виднелся краешек серого неба, выглядывающего из-за крыш. «Так, Фрау, старина, не пори горячку, подумай. Вспомни, каким ты был, о чём думал, что тебя беспокоило. Ты должен знать, что чувствует Тейто, лучше всех тебе это известно... Представил? Отлично». — Волнуешься перед завтрашней гонкой? — спросил Фрау, внимательно следя за Тейто. Тот чуть заметно вздрогнул. «Ага, — подумал Фрау, — а теперь вспомни, что тебе в таких ситуациях говорил он». — Расслабься, я с тобой, тебе нечего опасаться, — нарочито бодро проговорил Фрау. Скривился, порадовавшись тому, что Тейто на него не смотрит. «Халтура», — с горечью мысленно произнёс он. — В том-то и проблема, — Фрау потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что слова Тейто не являются ответом на его не озвученные мысли. — Э-э, неужели сомневаешься в моих способностях? Пусть даже и сгоряча, согласись Тейто с этим высказыванием, покривил бы душой. В Фрау он не сомневался, ловя себя на мысли, что и вовсе всецело ему доверяет. А вот не станет ли он сам для него обузой — вопрос актуальный. Тейто упрямо прикусил губу, не ответил. Снова. — Эх, ты, дурачина, — беззлобно проговорил Фрау со смешком, потянувшись, чтобы потрепать Тейто по голове. Но вдруг замер, так и не прикоснувшись, одёрнул руку чуть поспешно, надеясь, что Тейто этого не заметил. Неловко кашлянув, Фрау поспешил заполнить воцарившееся молчание первым, что в голову пришло, не сдержавшись: — Как же ты всё-таки на меня-то похож, просто диву даюсь. — Польщён, — буркнул Тейто, кажется, потихоньку возвращая себе присутствие духа. Тейто обернулся и бросил на Фрау короткий, но пристальный взгляд. Фрау, знающий Тейто достаточно, быстро понял, в чём кроется причина этой внезапной вспышки заинтересованности, – а то именно она промелькнула во взгляде Тейто. Фрау лишь отметил сходство, а Тейто тут же напрягся, ожидая, что вот сейчас, обосновывая своё случайное высказывание, Фрау расскажет что-то о своём прошлом — заветное желание ученика узнать своего учителя лучше. До сих пор Фрау успешно удавалось отмалчиваться, и он уж было уверился в том, что является виртуозом в искусстве уходить от темы. Фрау суматошно искал выход, но позорное бегство за чаем было бы воистину позорным, да и разобиделся бы Тейто пуще прежнего, отправил бы спать под дверь (к слову, как бы поделикатнее подойти к вопросу об одной кровати — не жребий же тянуть, в самом деле). В конце концов, вовсе ведь не обязательно говорить правду, которой он сам толком не помнит. Достаточно будет пары общих фраз. Сколько их было-то, мальчишек-сирот, рождённых в небе и подкинутых в чужие гнёзда? Парни вроде Тейто любят сказки, как любил их сам Фрау. Тогда-то Фрау вспомнил, что он решал проблемы именно так. Рассказывая истории о прошлом, реальные или выдуманные, он внушал уверенность, зажигая, убеждая, так что Фрау хватался за новое дело, не боясь больше ничего, сгорая он нетерпения. Сгорая… Фрау понимал, что он попросту не сможет себя заставить, не скажет ни слова. Родные имена встают комом в горле, невозможно их произнести, как и невозможно заменить реальных людей придуманными героями. Он принял, свыкся, но не научился до сих пор тому, что Тейто осознал так рано: мёртвых нужно провожать с улыбкой. Вдруг в тишине раздался голос: — Пойдём, возьмём себе чего-нибудь горячего.* * *
Фрау сидел за столом, ссутулившись, склонившись над чашкой. Со спины Тейто не видел, но чётко представил, как Фрау обвил горячую кружку руками, вдыхая свежий аромат и наслаждаясь приятным теплом. А в плохо закрытые ставни с улицы зло бил ветер, бросая в стекло редкие ещё капли заново начинающегося дождя. Тейто не было холодно, ему не привыкать. Но он не мог отделаться от мысли, что сейчас, в эти самые минуты молчаливого бездействия, давящего своим нарочитым спокойствием, Фрау замерзает. Прикосновения тёплой керамики к рукам, даже растекающейся по горлу горячей жидкости недостаточно, чтобы согреться. И снова в памяти жарким клеймом вознкли жестокие слова, произнесённые с горьким смешком, жестоко, без жалости к себе: «Я мертвец». И глядя в одинокую спину Фрау, Тейто вдруг осознал, как мало тот пробыл живым, по-настоящему живым, тёплым. Он недостаточно прожил, нечестно была оборвана его жизнь — он не успел согреться, он не успел насытиться живительным теплом. В конце концов, огонь войны обжёг его, безжалостно лишив самого дорогого, но не разучив упрямо льнуть к теплу. И что угодно подойдёт, пусть даже оно и опасно — нечего мертвецам опасаться — лишь бы ещё раз почувствовать себя живым, разогрев кровь в жилах, силой заставив сердце работать. Как же сложно, как же неимоверно тяжело согреться и как легко отказаться от тепла, осознав, что никогда оно уже не вылечит. Забыть чувства, забыться, позволить холоду согревать себя в его особой необычной манере. Пусть так, если это поможет, если хоть как-то облегчит боль. Тейто злился, когда Фрау уходил от ответа, не желая рассказывать о себе. Но в такие моменты его учителю изменяло его привычное чувство юмора, он не отшучивался, мрачнея на глазах. И Тейто думал тогда: «В моей жизни случилось множество вещей, о которых я ничего не помню. Но я хочу вернуть себе все воспоминания, я хочу знать, помнить, нести их в себе, какими бы горькими они ни были. Я хочу хранить в сердце и слёзы, и улыбки — это всё моё… Но какими же должны быть воспоминания, о которых мне не захочется помнить, какие захочется запереть в глубоком чёрном ящике и никогда-никогда в него не заглядывать? Какими должны быть воспоминания, приносящие столько боли?» Тейто не заметил, как сжал кулаки, и ногти больно впились в кожу. Он кусал губы, а в глазах кололо. Он вовсе не осознал, что… разозлился? Не успев ничего подумать, не успев обосновать свои кажущиеся абсурдными чувства, Тейто в одно мгновение сделал два шага, вплотную приблизившись к Фрау и, не дав тому времени обернуться, он порывисто обнял его за шею, прижавшись лицом к его плечу. Фрау замер, застыл неподвижно, усмехнулся только, когда услышал тихое, с обидой произнесённое «дурак». «Сам такой», — с нежностью подумал Фрау, улыбнувшись. Он протянул руку, тронув ладонь Тейто, сжал её, не встретив сопротивления, притянув к своему лицу. — Вот совсем ты головой не думаешь, — с показной досадой проговорил Фрау. — Вот что ты будешь делать, если я сейчас расплачусь? Любишь ты кичиться своей якобы взрослостью, вот и бери на себя ответственность за то, что доводишь меня до такого состояния. Произнесённые Фрау слова возымели ожидаемый эффект. Тейто разом встрепенулся, чрезмерно громко шмыгнув носом, но что совсем не помешало ему приподняться в попытке вырваться с раздражённым, неразборчивым бурчанием. Но Фрау всё ещё держал его за руку. Он обернулся и злорадно оскалился, разом разрушив весь трагический образ, что встал у Тейто перед глазами. В таком положении Тейто был чуть выше сидящего учителя, но когда пальцы Фрау вероломно и совершенно против воли переплелись с его собственными, Тейто вовсе не чувствовал преимущества. — Без борьбы тебе не вырваться, но у нас разные весовые категории — что предпримешь? — Фрау выжидательно склонил голову, наслаждаясь видом заливающегося краской Тейто, смущённого и одновременно кипящего от ярости и обиды. В его глазах Фрау ясно читал непроизнесённое вслух: «Я же серьёзно о тебе беспокоюсь, а ты снова дурачишься!» «А иначе ведь нельзя, попросту нельзя». Тейто это понял, понял сразу, деликатный и внимательный, он лелеял чувства Фрау, боясь их ранить. Тот принял это как данность и с тех пор не задумывался вовсе о том, что чувствует сам Тейто. Он был эгоистом. Но его бог уже тогда отпустил ему все грехи. А Тейто — наместник его бога на земле, и ему ли не знать о всех его недостатках и слабостях. Сам такой же. «И кто из нас малец после этого?» — думал Фрау. — Ладно, — сказал он, поднимаясь. — Продемонстрируешь мне свою удаль молодую завтра, без твоей помощи не обойтись. Мы непобедимый дуэт же! К слову, надо бы наши псевдонимы запомнить, а то спалимся же, не успев вылететь. А сейчас спать. Утро вчера мудренее и прочее в этом духе, да и умаялся я. С этими словами, игнорируя отчаянные попытки вырваться и витиевато-словесные протесты Тейто, Фрау попросту ухватил его за талию, вскинув себе на плечо. Тот и очухаться не успел, как оказался брошенным на кровать. — Фрау! Просил же..! — заговорил было Тейто, усаживаясь, как вдруг Фрау заставил его замолчать, притянув к себе, обняв крепко. Сердце Тейто сжалось, пропустив удар, когда он услышал тихое, почти нереальное: — Спасибо, — горячо прошептал Фрау ему на ухо. — Однажды, когда мы вернём тебе всё, я расскажу тебе свою историю от начала и до конца, правда-правда, подробно, не упуская ни единой детали. Боже, ты не представляешь, как мне хочется быть с тобой честным, открытым. Но у нас вся жизнь впереди, Тейто, мы всё успеем, от своих слов я не отказываюсь, запомни. — Мёртвым богам веры нет, — хмыкнул в ответ Тейто. — Но я дам тебе шанс убедить меня в обратном. Фрау засмеялся. … Прижимая спящего Тейто к сердцу, Фрау всё улыбался, глядя в потолок. Он знал, что снится Тейто. Он видел те же искрящиеся синие небеса, бескрайние и непостижимые. Он щурился от слепящего света. Он слышал голос ветра, звучащий так знакомо… Сердце Фрау бешено колотилось, и он не мог подавить сумасшедшей улыбки, предвкушая завтрашнюю гонку. «Небось, совсем заскучал там, на небесах своих? Смотри, не проморгай, завтра мы будем рядом. Даю слово, что ты будешь гордиться своим учеником, только не разревись от восторга. И дай знак… Дай мне знак, что видишь нас, мой бог».