Останься навсегда...

Всё как в тумане. Полутёмная комната. Он сидит там уже неделю, безвылазно. Духота сжимает лёгкие, вешает металлические шарики на веки, но ему всё равно. Он стал каким-то стеклянным, хрупким. Ему вообще на всё плевать. Он ведом одним лишь убившим его несколько дней назад чувством. Пару раз звонил Мартиросян, орал из-за пропусков, потом успокоился. Или телефон вырубился, ему было безразлично. Лёжа на кровати, он нечаянно провёл пальцами по выступавшим рёбрам и начал истерично всхлипывать. Странно. Гарик, ещё совсем недавно пошло шутивший на сцене, теперь был совершенно выжжен изнутри… Последнее, что помнил – недовольный голос Кристины и громкий хлопок дверью. Но ему уже всё равно, пусть уходит. Потухшие глаза смотрят в одну точку, что-то внутри пронзительно выпускает стрелы в сердце и тянет вниз, к кровати. Он на самом дне и прекрасно это осознаёт. Теперь это хорошо. Он ничего не чувствует кроме этой томящей боли, потому что все нервные клетки уже мертвы, а страдание стало его сущностью. Так проходят дни. Он перестаёт сознавать окружающее и в последнее время даже не стонет, потому что нет сил. В голове встают какие-то пейзажи, потом обрывками крики довольного зала, а в конце - всегда "он". Однажды утром он просыпается со светлым лицом и широкой улыбкой. Поняв, что ноги отказали, он на руках доползает до ванной и дотягивается до лезвия. Боже, да зачем ему такая жизнь? Даже в свои последние секунды он думает о Тимуре, а тот серым призраком ласкает его волосы. Миражи и галлюцинации становятся всё ярче, уводя его в какую-то сонную пелену. Надрез длинной всего сантиметров пять, но чтобы сделать его длиньше Харламову надо быть в сознании… -Чёртова дверь! – орёт Батрутдинов, который не находит себе места уже очень давно. Его лучший друг пропал. Не ходит на репетиции, не звонит и не отвечает. Что ему было думать? Дверь вылетает уже минуты через две, и Тимур, наконец, оказывается в квартире. Он бежит, раскрывая все двери, в лицо бьёт ледяной ветер из открытого окна,и первая мысль – он спрыгнул. То, что творилось внутри у Тимура в эти секунды нельзя было сравнить ни с мучительной агонией, ни с пожаром ада. Он наконец натыкается на ванну. Вбегая туда, он видит лужицу багрового вещества и своего друга. Тимур перевязывал руку Гарика и пытался понять, как этот непробиваемый весельчак мог оказаться таким ранимым.Чёрт возьми, какая у него нежная кожа… Но разве это главное? Нет. Главное то, что о его истинном характере никто не знал. Какой он друг после этого? Разве он ждал бы неделю, если бы мог хотя бы предположить? К счастью, Гарик, кажется, жив. Проходит два дня, прежде чем Бульдог приходит в себя. Конечно, лицо Тима это то, что он меньше всего ожидал увидеть перед собой, но Боже, как он рад. Рука Каштана гладит его волосы, и череда миражей медленно очерчивается в реальность. -Что ты с собой сделал, собака! – громко, но без злости орёт Батрутдинов. – Зачем это всё? Где вообще мой Гарик?! От слова «Мой» у Игоря мурашки по телу. Невероятное чувство. Но он не отвечает, притворившись, что вновь потерял сознание. Однако уже к вечеру он чувствовал себя так, будто ничего не произошло. Следующие дня три прошли как-то сумбурно, оба не понимали, что творят. Харламов пытался писать какие-то миниатюры про смерть, периодически выкидывая что-то не особо смешное вслух, представляя, что перед ним огромный зал, и по всей квартире раздавались нервные смешки. Здесь было до жути холодно, но их это не волновало. Игорь замечал, как смущённо глядел на него друг, когда тот «не видел». Харламов же так намучился за всё это время, что не стесняясь, жадно ловил взгляды резедента, и в его глазах вспыхивало абсолютное безумие. По ночам Бульдог орал как ненормальный, а Каштан лишь тихо скулил из соседней комнаты, матерился, ни разу не уснул. Где-то на четвёртый день Гарика разбудило шуршание одежды. Тимур собирался на работу. Он будто заразился этим домом, страдал не меньше Игоря, и находиться здесь значило бы для него очень скорую смерть. Пёс открыл глаза и тенью пролез в соседнюю комнату. Оказалось, что из одежды на Тимуре был один галстук. -Я не могу так больше, Гарик! – закричал он. – Я каждую секунду жизни виню себя за то, что не пришёл вовремя! Я ведь не знал, что тебя можно так легко довести… и вообще: кто, кто, кто это с тобой сделал?! Ты молчал всё это время, и я больше так не могу! Бульдог схватил Каштана за край галстука и медленно притянул к себе. -Хочешь знать, что со мной? Я тебя люблю. – просто и прямо сказал Харламов. – Я же, сука, боялся тебе сказать. Я и сейчас знаю, что ты не поймёшь, но… -Гарик, я тоже. – оборвал мысль полностью успокоившийся Тимур. У обоих глаза вспыхнули каким-то чертовским блеском. Харламов схватил друга за виски и начал грубо, чувственно целовать его. Каштан стащил с Гарика остатки одежды и повалил на стоявший рядом диван. Он стал целовать Бульдога в шею, спускаясь всё ниже пока у него во рту не оказался член. Игорь не мог сдержать криков, его голова была в приятном тумане, и он забыл обо всём. У него вставал от одного осознания, что ему отсасывает тот, ради кого он чуть не лишился жизни. Потом Гарик сообразил, что где-то под диваном у него валяется флакон смазки, и юрко достал его, передав Тимуру. Пальцы Батрутдинова почти тут же оказались в проходе, и так же неожиданно исчезли. Флакон был вальяжно откинут в сторону, и Каштан начал входить. Вначале резко и рвано, а потом всё медленнее и глубже. Приятные сильные вибрации пронизывали всё тело, шли будто в такт любимой мелодии. Харламов вскрикивал каждый раз, когда любовник входил особенно глубоко. Пальцы Батрутдинова скользили по будто таявшим под ними рёбрам, нежно касаясь их. Конечно, было странно видеть новый внешний вид друга, но сейчас ему было не до этого. Он кончил в сторону и оба в полной эйфории и чувстве глубочайшего счастья повалились на разные стороны дивана. Они молчали минут 15. Желтевшие лучи рассвета легко касались их лиц, грели кожу, подсвечивали растрёпанные волосы. Лёгкий ветерок вырвался из раскрытого окна и освежил их. Они оделись и вышли на открытый балкон. Вокруг была тишина. Каждый сантиметр окружающего был пронизан чистым светом и приятно манил к себе. Утренняя прохлада обдавала руки и лица. Батрутдинов засмотрелся вдаль на невероятной красоты тёплый рассвет. Вдруг, он услышал тихую звонкую музыку. Её мягкие переливы обволакивали и сливались с общим великолепием. Оказалось, Гарик взял гитару и стал наигрывать что-то очень лиричное. -Я это для тебя написал. – смущённо сказал Харламов, закончив играть. Он отложил гитару, и их стыдливо закрытые ровным бешеным светом силуэты снова слились в нежном поцелуе. -Ты сможешь пойти сегодня? – спросил Батрутдинов. -Я посижу ещё пару дней дома. Скажи Мартиросяну, чтоб не бесновался. Тимур вышел. Без него Гарика вновь начали преследовать призраки смерти и одиночества. «А вдруг, Тимур это сделал из жалости? Через пару дней он всё ему объяснит и уедет к себе домой. Это ведь очевидно. Кто я вообще такой? Я – никто. Я обычная тварь совершенно его не достойная, и мы оба это великолепно понимаем. У него переломанные крылья за спиной, он умеет страдать и сочувствовать. Если бы во мне было что-то настолько же высокое, я мог бы хотя бы мечтать. Но мечты ломают нас изо дня в день. Все люди, хоть немного чувствующие,-потенциальные самоубийцы, потому что рано или поздно мы ударяемся об реальность, падая со слишком большой высоты. Каждый наш вздох разрушает нас, а мы стоим в прихожей у смерти, мирно ожидая, что она вдруг передумает. Так зачем так долго ждать? Зачем ждать?! Я устал ждать!!!!» Резким движением он дёрнул ручку окна, вспрыгнул на подоконник и полетел вниз с четвёртого этажа. Он начал задыхаться ещё во время полёта, и удара уже не почувствовал. Услышав грохот, к нему подбежал какой-то мужчина. Поначалу он заметался, но потом достал его телефон из кармана и позвонил на номер последнего пропущенного звонка. -Алло здравствуйте. Тут ваш друг… - повисло напряжённое молчание, которое не в силах был прервать ни Тимур (на номер которого поступил звонок) ни сам позвонивший. – ваш друг выпрыгнул из окна. Он в достаточно тяжёлом состоянии, приезжайте. Через 10 минут к месту случившегося уже подбегал до невозможного напуганный Тимур. Он не понимал, как ему в голову пришло оставить психически неустойчивого человека одного в квартире. Депрессия по щелчку пальцев не проходит, и он это прекрасно знал. Он постарался собраться с мыслями и вызвал скорую. Потом последовало адское ожидание. В течение месяца Гарик не выходил из комы, и Тимур всё это время провёл у кровати. Он вслух читал Рэя Брэдбери, говорил о чём-то совершенно несвязно, временами совершенно забывался и плакал. Его некогда русые волосы стали по большей части серыми. Кожа побелела, голос стал хриплым, слёзы постепенно кончались и он уже ни на что не надеялся. Он много часов провел разглядывая зашитое в сотни местах тело, дрожащие веки и безнадёжную, серую улыбку. Как же он всё это любил. Почему нельзя было сказать об этом раньше. Какой он дурак! Но в нём всё ещё теплилось что-то вроде надежды, и он безотрывно сидел у кровати, или нервно ходил по комнате. Однажды в палату вошёл врач. -Послушайте, – сказал доктор, стараясь смотреть Тимуру в глаза, - я не должен вам этого говорить, но больше не могу смотреть, как вы мучаетесь. Он не выходит из комы уже месяц. Из того состояния, в котором он сейчас, не выходят в принципе, и странно, что он до сих пор жив. Вчера, когда вы уснули, у него существенно замедлился сердечный ритм, и думаю, ему осталось не больше недели. Батрутдинов не вынес этого. Он выбежал из палаты, громко хлопнув дверью. Сил кричать или злиться у него не было. Последнее, что держало в этом мире его душу, теперь улетучилось. Растворилось в ночном воздухе. Он добежал до ближайшего пустыря и сел на камни перед сиявшей луной. Где-то в небе упала звезда, а по щеке Тима прокатилась беспомощная слеза. В его воспалённом мозгу сворами витали какие-то мысли, и он не нашёл ничего лучше, чем достать телефон и начать что-то судорожно в нём записывать. Воскресни дух и оживи меня, Того, что мертвецом живым остался. Того, что жил как в пламени огня Того, что за тебя всю жизнь боялся. Останься лишь свободным на века! И знай, что тебя любят сильным сердцем. Небесный ангел, открывай глаза! Я нашёл место, что бы нам согреться. Поломанные крылья за спиной Тебе вернуть решили неба старцы. Но как же я, ведь я же был с тобой? Позволь теперь мне вновь с тобой остаться! Ну что ж, прощай. Тебя совсем не знал. Я и не думал, что ты мог быть слабым. Прости. Твой образ в сердце навсегда А я прощаю, что меня оставил….