oh God.

Смотрю в толпу, в которой лицо каждого смутно видно из-за затемненного света и дымовых облаков от пушек. Но все равно, я смог разглядеть несколько знакомых фанатов. Слабо улыбаюсь в зал, и в считанный раз подойдя к микрофонной стойке, а не садясь за барабанную установку, сжимаю микрофон левой рукой и говорю что-то вроде приветствия. Так положено. Ты всегда так делал. Следом за мной вышли остальные участники группы, зрители приняли всех громкими аплодисментами и свистками. Мы отыграли первую песню, вторую, пятую… Мой голос был действительно хорош, за него я переживал больше всего. Людям нравилось, некоторые, кто стояли в первом ряду даже подпевали. Все шло как нужно; правильно, превосходно… но для меня, все совсем не так. Это не моё место — на этом месте должен стоять Ты, мой голос должен был быть Твоим. И все равно, что Ты не принял ни одну мою песню. Я лишь надеялся, что Ты примешь шестую песню в сет-листе. Перед тем, как взять гитару в руки, закуриваю, обмениваясь парой слов с барабанщиком — стараюсь отвлечься. Надеваю гитарный ремень на правое плечо, и опустив голову, подхожу ближе к микрофону, переключив пару педалей эффектов. Прикрыв глаза, я понял, что не в силах отогнать мысли. Слова вылетают на автомате, но я их говорю, петь мой голос отказывался. В перерыве между куплетами смотрю по бокам сцены. Не те люди. Не те зрители. Не та музыка. Не те слова. Все неправильно. Совсем детский и наивный голосок плещется в голове: «Мы как мама, папа, и я — их ребенок». О, Боже. О, Боже! Когда я тащил Тебя из смутного заведения, почти без сознания, обдолбанного неизвестно чем, вдоль ночных Лондонских дворов. Погружая тебя в ванну и отмывая от всей дряни, что прилипла к Тебе за тот вечер. Не отходил от Тебя, пока Ты не был в состоянии связать хоть пару понятных мне слов. И все равно оставался на ночь, проследив, не придет ли Тебе в голову найти то, что я по пути выкинул из Твоих карманов. Почему ты навредил мне? «Мне жаль, что так вышло» — это был предел Твоих извинений. Но мне хватало того, что Ты просто стоял передо мной. В сознании. Живой. Твой смех пробирался в мою голову каждый раз, когда мне становилось грустно. И как бы я старался обернуть его противным — все терпело крушение, когда я начинал улыбаться. Я решился посмотреть в зрительный зал: все будто чувствуют то, что и я. Не могу наблюдать за этим, и, дабы сдержать слезы, поднимаю глаза вверх. Ты всегда так делал. И перевернул мою любовь вверх дном. О, Боже. О, Боже! В начале двухтысячных, когда мы мотались по странам, делая различные промо, во время одной фотосессии Ты не отлипал от меня, прося защитить Тебя, оправдывая это тем, что фотограф хочет Тебя изнасиловать. И тогда Ты опять начинал смеяться. До боли звонко, так искренне и по-детски. Ты никогда не сдерживал эмоций, Ты делал то, что сейчас делал я. Я пел для Тебя. В 'нашем' Лондоне. Слепо надеясь, что Ты узнаешь о существовании этой песни и на эти шесть минут вспомнишь и о моем. Но я не дал радиостанциям эту песню, так как радио Ты все равно никогда не слушаешь. А для сторонних ушей, подобных таксистам и обедающим в маленькой забегаловке — она слишком личная. Про то, что Ты купишь альбом, я вообще молчу. После всей моей любви и преданности, Ты никогда не сказал 'прощай'. Зажмуриваю глаза и стараюсь подавить подступивший к горлу ком. Кто бы подумал, что барабанщики тоже умеют плакать? Мысленно рисую Вас на сцене. Становится легче, но одновременно невыносимо больно. Боюсь представить, как долго будут заживать раны, и появились ли они у Тебя? Ты пришел повредить меня И выкинуть прочь ключи от моей души. Стараюсь начать петь, но голос тут же начинает дрожать. Скорее бы эта песня закончилась. Перед моими глазами стоят Твои; испуганные, но невероятно радостные, когда я держал тебя за плечи и в тот момент Ты сказал, что Она беременна. Ты пришел ко мне за советом. Я прекрасно понимал, что Ты не был к такому готов, ведь Ты сам еще ребенок. Но я знал, знаю, и всегда буду знать, что Ты будешь отличным отцом. После всей моей любви и преданности, Ты оставил меня погибать. Я поблагодарил всех. По крайней мере за то, что они умеют чувствовать. Десятки воспоминаний, голосов, тонна Твоего смеха и пустота. Вот, что я чувствовал стоя на сцене эти шесть минут. Парни из группы молчали, медленно переключившись на другую песню, пока я снова закурил. Я поклялся больше никогда не исполнять эту песню. Ведь все равно Ты ее не услышишь. О, Боже. О, Боже!