Серая ночь

О чем думает Кирино? Не обязательно сейчас, даже необязательно, чтобы сегодня… о чем вообще думает Кирино? Кеске бросает взгляд на темный контур часов, стоящих на столе. Щурится, стараясь разглядеть тонкие стрелки, но скудного света, что просачивается в комнату тонким ручейком из щели между неплотно сдвинутыми занавесками явно не хватает. Катастрофически не хватает. Кеске не хочет включать лампу, ее свет обманчиво-солнечный, путающий, совершенно не подходящий под настроение. Да и в глаза больно ударит. Поэтому он тянет на себя край занавески, и комната словно наполняется туманом, слабой дымкой, духом призрачной луны. Луна — не солнце, она входит, не замечая витающих в воздухе пылинок, ее свет лениво обтекает их, обращая внимание только на очертания и форму предметов, на саму их сущность. Стрелки показывают полвторого. Кирино точно еще не спит. Кеске переворачивается с бока на спину. Теперь залитая светом комната казалась совершенно чужой. Холодной, высеченной из серого льда. Он словно наблюдает за ней извне. Становится прохладно и он, все же, укрывается одеялом. Это не помогает согреться. Все предметы вокруг говорили о своём равнодушии, они лениво отражали падающий на них свет и также лениво его поглощали. Кеске поднимает перед глазами левую руку. Серая. Ледяная. Ему начало казаться, что он слышит, как бежит всегда беззвучная стрелка часов. Слишком мало звуков, чтобы уснуть. Он думает, что стоило приоткрыть окно перед сном. Он встает на онемевшие от холода ноги. Нет, не стоило. Улица — противоположность молчаливой луне, ее невоспитанная сестра, что, врываясь, наполняет звуками его комнату. Она говорит ему — «слушай». И Кеске слышит все — глухие голоса птиц, звуки моторов редко проезжающих машин, негромкие разговоры людей, словно доносящиеся из-под воды. Кеске плотно закрывает окно. Стрелка часов в его голове продолжала бежать. Звук ни нарастает, ни слабеет — такой навязчивый писк, который нельзя просто так выкинуть из головы. Он прислушивается — дыхание внезапно перехватывает — может быть удастся услышать голос Кирино, бормочущей себе под нос, или ее смех или же размеренное дыхание? Соседняя комната оставалась беззвучной. Кеске кладет ладонь на прохладный гипсокартон, спрятанный за однотонными обоями, словно стараясь уловить хоть какой-то шорох за стенкой. Тишина. О чем думает Кирино? Глупый вопрос, конечно, — усмехается про себя Кеске, — у Кирино всегда только одно на уме. Играет ли она? Погас ли уже свет в ее комнате? Кеске знает ответ только на один вопрос — его сестра точно еще не спит. Кеске прячет заледеневший кончик носа в мягкую подушку и выдыхает в неё нагретый воздух. Становится теплее. О чем сейчас думает Кирино? Кирино лежит, накрывшись по шею одеялом, и смотрит в потолок. На самом деле, потолок она не видит — ее взгляд путается в темноте, так и не достигая верха. Она думает, какая же бесполезная ее комната без света — все серое, серое-серое. Обклеенные разноцветными постерами стены, сиреневое одеяло да и сама она. Кирино зачем-то поднимает над головой свою левую руку и долго вглядывается в ее нечеткие очертания. Серая. Словно чужая. Кирино уже давно хотела бы уснуть, но навязчивый писк все не выходит из ее головы. О чем сейчас думает Кеске?