Сверхновая

      Ночное небо в Грузии высокое, звеняще-чистое, а звезды выступают не сразу, пробираясь через черную пелену бесконечного пространства, и светят потом до самой зари колкими лучами из бездны. Ночь дышит в лицо спустившейся с горных хребтов прохладой.              Воздух насквозь пропитан пьянящими запахами полевых трав и самых лучших вин.              «Лучшие они потому, что пью я их с тобой» - мелькает в мыслях Сергея, когда тот смотрит на сидящего рядом литовца. Тот смеется вместе с их товарищами, расслабленный, покрасневший. Счастливый.              Голоса баскетболистов заглушают стрекот сверчков.              Сергей встает из-за массивного необработанного стола и накидывает на плечи олимпийку. Некоторые товарищи вопросительно косятся на него.              - Я лучше пойду, прогуляюсь перед сном, хорошо вам посидеть, - Белов едва заметно пожимает плечами.              Сельская дорога приятно шуршит камешками и песком, а воздух чистый, да так, что дышишь полной грудью – и надышаться не можешь.              Раз. Парень садится прямо на землю у самого края деревеньки, снимает «Конверсы» с уставших ног – густая трава щекочет ступни острыми кончиками.              Два. Откидывается в нее, расправив руки.              Три. Сделав глубокий глоток кислорода и шумно выдохнув, закрывает светлые глаза. Сергею кажется, что чувство усталости и удовлетворения разливается по его телу, захватывает естество. Еще немного, и не будет никакого игрока Сборной СССР по баскетболу под номером десять. Зато останется, затеряется где-то среди грузинских просторов и высоких гор сгусток наслаждения и того странного, щемящего в груди чувства, которое никак не удается описать словами.              - Эй, Серый, ты чего ушёл?              Голос с акцентом раздается совсем рядом, прямо над ухом, трава шелестит от опустившегося на нее тела. Модестас сидит и смотрит нахмуренно на Белова, наклонив голову. Ветер треплет его отливающие медью волосы. Сергей этого не видит, но точно чувствует.              - Воздухом подышать захотелось. А ты? Паулаускас прикрывает глаза и потягивается.       - Ночи тут красивые, теплые. Вот и решил тоже погулять.       - Завтра тренировка рано, разумнее было бы пойти спать.       Горько пахнет полынью, а в душе ещё горше. Белов сдавленно вздыхает: скоро им придется расстаться с бесконечными просторами и высокой травой, с острыми скалами и свежестью.       Услышав чужое дыхание, литовец открывает глаза, чтобы посмотреть на Сергея, а видит перед собой лишь звездное небо, глубокое и холодное. Белов же в тот момент что-то бормочет себе под нос.       - Что?       - Ничего. В Москву, говорю, не хочется.       - Это да, - Модестас мечтательно скользит взглядом по созвездиям, - вот бы тут остаться. Хотя лучше я бы к себе вернулся.       - Не припомню ни одного дня, когда ты бы не хотел в Литву. Сергей усмехается. Литовцу не до смеха; его молодое лицо хмурится.       - Да я бы с радостью и тебя туда увез. С коленями бы не мучился, не жил бы под вечным гнётом. Хотя толку-то от моих предложений, ты же, блин, заладил: «Родина то, Родина сё». Плевал я на такую родину, плевал. – Модестас говорит, а в висках кровь стучит от напряжения. Долгое время Белов не издает ни звука. Потом резко поднимается, бросает «Спокойной ночи» и спокойно шагает прочь. У Паулаускаса щемит в груди от обиды на себя самого.       Сережа идет медленно, сильно прихрамывая, и смотрит себе под ноги, а по светлой коже бегут мурашки: нестерпимо холодными порывами бьет ветер. Вдруг на оголенные плечи опускается его собственная олимпийка, сквозь которую чувствуется жар чужих тяжелых ладоней.       - Ты ее на траве свернутой забыл, - Модестас так и стоит, опустив руки на плечи товарища, чьи пунцовые щеки не позволяют повернуться.       - Да, пошли уже, что посреди дороги встал? – Сергей машинально вытирает итак сухие губы тыльной стороной ладони и хромает дальше.       В деревенском домике не светлее, чем на улице, только вместо зеленого живого ковра под ногами скрипучие доски.       - Серый, ты за родину извини, само вырвалось, - виноватая интонация больно бьет по самолюбию.       - У меня скоро уши отсохнут слушать подобное.       На лице визави – улыбка разочарования, на спине литовца – выступившая испарина.              Грубые пальцы скользят по щеке с родинкой, по напряженной шее, поднимаются снова вверх и проникают между гладких черных волос. Белов цепенеет, смотрит внимательно на взволнованное лицо приятеля.              Паулаускас пытается целоваться грубо, но выходит взволнованно-нежно, почти виновато, а на губах горечь – совсем как запах полыни.              - Да что ты со мной, как с девчонкой.       Сергей прижимается к нему, обвивает руками крепко, словно цепями приковывая к себе. Целует щетинистые щеки, гордо вздернутый подбородок, смугловатую кожу шеи и дышит сбито, прерывисто.       Модестас, нависнув над Сергеем, сгибается к нему и спускается руками вдоль тела до мускулистых бедер. Перед глазами – звездное небо, слева в груди – вспышка сверхновой.