Пробуждение

Видя, что они остались одни, незнакомец схватил её за руку и широкими шагами направился прочь от реки, увлекая девушку за собой. Было что-то пугающее в его быстром и решительном шаге, в его пальцах, до синяков сжимавших девичью руку, в том, как настойчиво он тащил её за собой, оставаясь глухим ко всем её вопросам и продолжая хранить гробовое молчание. Когда она совершила отчаянную попытку позвать на помощь, он, казалось, даже не заметил этого, продолжал идти, всё так же сильно стискивая её обмякшую руку. Наконец, он резко остановился, достигнув своей цели. Эсмеральда подняла свою голову и обмерла, объятая ужасом. Взгляд её остановился на тёмном силуэте виселицы Гревской площади, напоминавшем во тьме огромный, массивный крест. - Кто же вы? - с трудом разомкнув пересохшие губы, вновь спросила она. Он не ответил, будто не слышал её. Он стоял к ней спиной, тоже пристально глядя на виселицу. Девушке казалось, будто за руку её удерживает холодная статуя, не живой человек. Его молчание, его неподвижность пугали её: она сама не смела ни двинуться, ни сказать хоть слово. А незнакомец, меж тем, настолько глубоко погрузился в свои мысли, что действительно не слышал и не видел ничего вокруг; лишь виселица вырисовывалась перед его взором. Сердце его колотилось в груди, в голове бил набат, эхом раздаваясь в стенках черепа. Он привёл её на Гревскую площадь не просто так, он подготовил целую речь, последнюю попытку спасти её и в то же время завладеть ею. Но сейчас, глядя на тёмный массив виселицы, он понимал: стоит ему раскрыть рот, как ему, ей — всему настанет конец. Сейчас, глядя на мрачное, каменное сооружение, он осознал, будто очнувшись ото сна: его чудесный цветок, эта прекрасная цыганочка не станет его слушать. Пелена спала с его глаз, разум, погребённый под волнами страстей, вдруг очистился, явив всю правду, подобно тому, как море оставляет на берегу осколки янтаря во время отлива. На нём и лишь на нём лежал выбор: выпустить пташку на волю, или отдать в лапы правосудия. По всему его телу пробежала мучительная дрожь. Девушке почудилось, будто он задыхается: ей было невдомёк, что под глубоко натянутым капюшоном по худым, ввалившимся щекам бегут слёзы. Да и сам он их не замечал. Но вдруг он снова замер, глаза его забегали, он коснулся горячего лба ледяными пальцами и, всё ещё ощущая эту неожиданную ясность ума, принял решение, не дожидаясь следующего помутнения. Он до того резко и сильно дёрнул девушку за руку, что та чуть не упала на камни мостовой. Она вышла из оцепенения и увидела, как приближается к ней виселица, вернее, как она сама идёт к ней навстречу, влекомая ужасным незнакомцем. Немой крик застыл на её губах, она вновь попыталась вырваться, но тощие пальцы держали её, будто стальные тиски. После этого рывка силы оставили её, всё окутала темень, в которой растворилась и виселица, и незнакомец. Когда она вновь открыла глаза, незнакомец стоял над ней, всё такой же недвижный и безмолвный. Она огляделась, как дикая зверушка, которую выпустили из тёмной клетки: виселицы не было рядом, они покинули площадь. Незнакомец взял её за локти, помогая встать, и снова повлёк за собой. Эсмеральда повиновалась молча, слишком обессиленная, чтобы противиться. Уже светало, когда они покинули Париж и оказались в предместьях. Её спутник будто бы вовсе не ведал усталости: в каком-то странном возбуждении он уводил её дальше и дальше, не сбавляя шага. Ничего не понимающая, уставшая, несчастная Эсмеральда еле за ним поспевала. Наконец он остановился у какого-то двора, воровато огляделся и откинул капюшон. - Это вы! - воскликнула Эсмеральда. - Вы, тот ужасный священник! - Молчи, несчастная! - прошипел архидьякон. - Молчи и ничего не говори! Мне ещё не поздно отправить тебя прямиком на виселицу! Сам король постановил повесить тебя сегодня днём! Вот почему я увёл тебя из собора, вот почему сейчас, - он расстегнул свой плащ и протянул его Эсмеральде, - ты наденешь этот плащ и уедешь из Парижа! - С вами — ни за что! Страшная мука отразилась на лице Клода Фролло, он стиснул зубы, его узкие ноздри раздулись от сдерживаемой ярости. Он притянул к себе упирающуюся девушку, сам завернул её в тяжёлый плащ и волоком потащил к двум привязанным к ограде лошадям. - Пустите меня! - надрывалась цыганка. - Вы монстр, убийца! Но услышать её было некому: дом был пуст, об этом Фролло позаботился. Архидьякон подхватил беснующуюся цыганку под колени и не без труда усадил на коня. Продолжая, будто клещами, держать её за предплечье, свободной рукой он отвязал поводья, перекинул их через голову лошади и бросил последний взгляд на Эсмеральду. Даже сейчас, яростная, перепуганная, она была подобна богине, языческой богине древности, олицетворением юности, красоты и пылкости. Издав горестный вздох, он разжал пальцы и прохрипел нечеловеческим голосом: - Скачи прочь, жестокая, пока я не передумал. Скачи, ну же! Дважды уговаривать её не пришлось: она тут же пустила лошадь галопом, взметнув облако дорожной пыли. Она скакала вперёд, всё понукая лошадь, боясь вот-вот услышать за собой перестук копыт, боясь, что священник погонится за ней. Но погони не было. Она натянула поводья, остановилась. Дорога была пустынна.