baby

      Хосок запрокидывает голову, и теперь Юнги видит его выступающий кадык. Он завороженно наблюдает за тем, как хрящ дергается вверх-вниз, когда Хосок сглатывает скопившуюся во рту вязкую слюну, и закрывает глаза, полностью отдаваясь ощущениям.       Пальцы Хосока в волосах Юнги. Сжимают, наматывают прядки и слегка оттягивают, принося несущественную боль. А Юнги ей упивается, втягивая щеки и тихо всхлипывая.       Хосок тянет за волосы сильнее, заставляя взять глубже. И Юнги сначала давится, задыхается, но горло расслабляет, позволяя делать Хосоку все, что он захочет.       Ведь Хосок — личный папочка Юнги.       Сколько их помнят друзья — они всегда были такие.       Они встретились, когда Хосок был на первом курсе, а Юнги — на втором. Одна пьянка, одна компания, одна страсть на двоих.       Хосок захотел, чтобы Юнги принадлежал ему, а тот особо и не был против.       Хосок оттягивает Юнги за темные волосы и надавливает большим пальцем на нижнюю губу, заставляя открыть рот. Тот принимает все до последней капли, а потом залезает на колени к Хосоку, упираясь промежностью аккурат в уже вновь полувозбужденный член. — Малыш, сделаешь приятно папочке? — басит Хосок в ухо Юнги, а у того по телу будто разряд прошелся.       Юнги облизывает свои пальцы, добротно смачивая их слюной, одновременно с этим имитируя толчки, и уже вскоре чувствует, как в него входят, так и не дождавшись растяжки.       Юнги сдавленно вскрикивает, впиваясь ногтями в плечи Хосока и оставляя на загорелой коже красные полукруги. Он определенно получит за это, но, в конце концов, если это Хосок, то он готов на все.       Потому что Юнги — малыш Хосока.       В один из таких вечеров, когда они лежали разморенные оргазмом на кровати, а Хосок все еще игрался с пушистым анальным хвостом, Юнги, тихо постанывая, спросил: — Я тебе нужен?       Хосок, не задумываясь, ответил «да». — Ты хочешь меня?       И опять же, без всяких колебаний, четкое «да». — Ты любишь меня?       Хосок открыл рот, чтобы на автомате сказать «да», но тут же его закрыл, замерев и поднимая удивленный взгляд, встречаясь с такой грустью в глазах Юнги, что, казалось, будто он скоро утонет в ней. — Я не знаю, правда.       И Юнги не устраивал никаких истерик. Он просто собрал свои вещи и оставил Хосока одного на кровати в холодной квартире.       Потом был месяц в жизни порознь. Убивался Юнги, страдал и Хосок.       А на тридцать второй день Хосок дождался окончания четвертой пары у Юнги, подарил ему букет и закинул себе на плечо, удаляясь в сторону своей машины. Старший бил только что подаренными розами, кулаками, лишь бы его отпустили, потому что больно и так. Он больше не хочет вот так, не по любви. На что Хосок звонко шлепает его по заднице и предупреждает, что признается и поцелует прямо при всех, если так продолжится.       Юнги закрывает лицо руками, пряча в своих ладошках покрасневшие щечки и дебильную улыбку.       Он правда был счастлив в тот момент, когда Хосок привез его на мост и, стоя на фоне заката, признавался в любви и предлагал ему чуть ли не выйти за него замуж.       Хосок наклоняется к Юнги, распахивает его рубашку и припадает губами к соску. Юнги срывается со стонов на крики, потому что чертов Хосок играет с его пирсингом, прикусывая и оттягивая. Постепенно на плечах Хосока расцветают все больше и больше алых полос от ногтей. — Можно мне кончить, папочка? — уже в бреду шепчет Юнги, жмурясь до цветных пятен перед глазами.       Хосок делает еще несколько толчков, а потом в самое ухо Юнги шепчет своим хриплым голосом: — Малыш, кончай.       Юнги вздрагивает всем телом, вскрикивая особо громко, а следом за ним стонет и Хосок, упираясь лбом тому в плечо.       Хосок обхватывает лицо Юнги ладонями, смотрит так влюбленно, а потом целует, окончательно лишая того возможности здраво мыслить.       Юнги, разнеженный ласками, отключается, чтобы среди ночи открыть глаза и увидеть напротив лицо своего самого любимого человека.       Чтобы приложить ладошку на грудь Хосока, почувствовать биение его сердца, уже давно принадлежащее Юнги.       Чтобы переплести ноги под одеялом и уснуть с довольной улыбкой, потому что вот он — его личный рай.