***
«Верный друг!» — думал Рауль де Ла Фер, задумчиво разглядывая о чём-то переговаривающихся между собой Жака и Анри. Если бы кто-нибудь высказал предположение — лишь предположение! — о не совсем нормальной связи этих двух людей, Рауль, не задумываясь, назвал бы этого человека лжецом и вызвал на дуэль. Ему была проста и понятна раскрывшаяся перед глазами картина — Жак д’Артаньян стал верным товарищем для него и Анри, защитником для Анжелики и достойным слугой для королевы. Он истинный сын своего отца, о котором Рауль так много слышал от Атоса, он храбр и неглуп, хотя порой поступает не совсем честно, — Рауль усмехнулся, вспомнив стычку на берегу. Как тогда тревожился Анри, как рвался в бой! «Дай Бог нам всем вернуться живыми, и мы станем достойной заменой нашим отцам. Сыновья Атоса, Арамиса и д’Артаньяна... и дочь Портоса тоже, хоть она и девушка», — Рауль покосился на Анжелику. Она тоже наблюдала за Жаком и Анри, вид у неё отчего-то был смущённый, но поймав взгляд Рауля, она улыбнулась — будто солнце вышло из-за туч. Рауль поспешно отвернулся. У него и так много проблем — не хватало ещё влюбиться в монахиню, пусть она ещё не приняла постриг, порой ведёт себя совсем не по-монашески, а глаза у неё голубые, как ясное французское небо.***
«Дьявол!» — думал капитан Леон, яростней, чем обычно, подгоняя свою лошадь. Если раньше он преследовал детей мушкетёров лишь по долгу службы, теперь к этому прибавилось личное. Монашка опозорила его перед гвардейцами, чёртов д’Эрбле чуть не разбил ему нос дверью, а Жак д’Артаньян, забыв обо всех законах чести, засыпал ему глаза песком! Ничего, Леон тоже не будет действовать честно. Он догонит их, рано или поздно, и заставит за всё расплатиться. «Интересно, раньше я никогда не замечал, чтобы д’Эрбле нравились мальчишки, похожие на девчонок», — думал Леон — скорее по злобе, ведь на самом деле он не особенно верил в то, что между этими двумя может что-то быть. «Они чем-то похожи — оба не признают никаких законов, делают, что в голову взбредёт, высокомерны и бьются бесчестно. А ещё они оба успели здорово меня разозлить». Пересекая хлипкий мост, Леон мысленно желал д’Эрбле и мальчишке сгореть в аду, графу — больше никогда не попадаться на его пути, а монашке — встретиться с ним в другом месте и в другой час. В более мирный час.***
«Странный юноша», — думал Анри д’Эрбле, не в силах оторвать глаз от ловко державшегося в седле Жака д’Артаньяна. Никогда он ещё не чувствовал себя так — неправильно, ненормально, как будто вдруг оказался вымазанным в грязи или заражённым неизлечимой болезнью. Любить мужчину греховно и запрещено законом, да и ему, Анри, всегда нравились женщины — откуда вдруг такая странная привязанность? Он пытался убедить себя, что Жак нравится ему лишь как друг, что привязанность эта сродни братской, ведь и их отцы были ближе, чем братья. Но вот Жак поворачивал голову, сверкал большими чёрными глазами, усмехался, что-то восклицал своим обычным тоном — слегка вызывающим и чуть грубоватым, — и сердце Анри вновь уходило в галоп. «У него есть сестра, Жаклин д’Артаньян», — сын Арамиса ухватился за эту мысль как за спасительную соломинку. Когда они выберутся из этого приключения, — если выберутся, — надо будет познакомиться с этой самой Жаклин. Кажется, Анри пару раз видел её мельком во дворце. Кажется, она очень похожа на брата, говорят, они близнецы. Кажется, она очень красива... А потом Анри снова смотрел на Жака и думал: не угадал ли он случайно истину, как тогда, на берегу, угадал насморк начальника порта? Не была ли его шутка про схожесть Жака с девушкой правдой? Что, если у Жака и вовсе нет никакой сестры — или это у Жаклин д’Артаньян нет брата? Так много этих «что», и все, как назло, в самый неподходящий момент — у Анри и без странных чувств, подозрительно напоминающих любовные, хватает проблем. «Но где девушка могла научиться так владеть шпагой?» — спрашивал он себя, а потом вспоминал, кто её отец, и всё становилось на свои места. Поистине, Шарль д’Артаньян воспитал достойного наследника — или наследницу? Тайна кружила голову, и хотелось иногда кинуться к Жаку, сорвать с него шляпу, расшнуровать туго затянутый жилет, заглянуть в огненно-чёрные глаза... ... но тут Анри ловил на себе вдруг ставший излишне пристальным взгляд Рауля или видел недоумение в глазах Анжелики, и поспешно отворачивался от сына — или дочери? — д’Артаньяна. Он не был готов рисковать только что приобретённой дружбой, не хотел показаться друзьям больным, сумасшедшим, извращённым, а ещё он мучительно боялся ошибиться. «Если Жак всё-таки юноша, то я до конца жизни не смогу простить себе моих чувств, того поцелуя на Королевской площади — господи, как же это было глупо! Если же он — она! — девушка, то я...» На этой мысли Анри встряхивал головой — он боялся продолжать дальше и лишь просил безумную мечту не покидать его.***
«Дура!» — думала Жаклин д’Артаньян и добавляла ещё много нелестных слов о самой себе — слов, большинство которых она узнала от отца. Конечно, следовало ожидать, что её план по спасению королевы — совершенно безумный, полная авантюра, вполне в духе старшего д’Артаньяна и его друзей — потерпит крушение, и Жаклин лишь удивлялась, что до сих пор у них всё получалось. Они чудом избежали дуэли, теперь казавшейся почти братоубийственной, выбрались из Англии, тоже чудом ускользнув из-под носа свирепого капитана Леона, добрались до пресловутой таверны, которую содержал брат Мазарини... И теперь, когда долгожданные сокровища были так близко, весь план мог пойти крахом — и всё из-за чего! Из-за того, что Анри д’Эрбле оказался чересчур внимательным, а Жаклин, глупая Жаклин, не сумела удержать своё сердце в узде! «Нет, я не люблю его», — бывало, шептала она, как в бреду, и вспоминала старую мудрость — если слова повторять бесконечное множество раз, рано или поздно они окажутся правдой. Вот только для Жаклин было уже поздно — она потерялась, запуталась, заплутала в самой себе, почти забыв главную цель их путешествия. Слишком пристально на неё глядели карие глаза Анри, слишком звонко и уверенно звучал его голос, слишком отточенными были самые незамысловатые его движения — спрыгивал ли сын Арамиса с коня, взмахивал ли шпагой, передавал ли дружеским жестом бутыль с вином — всё у него выходило легко и непринуждённо. И Жаклин засмотрелась, заслушалась, залюбовалась, а когда поняла, что и Анри смотрит на неё таким же взглядом, было уже поздно. «Собственно, ничего страшного не случится, даже если они и узнают, что я женщина», — уверяла себя Жаклин — и сама не верила в это. Да, Анри, Рауль и Анжелика её друзья, да, они её не осудят, но в их глазах она сразу станет слабой. Жаклин знала заранее, как всё произойдёт. Мужчины будут подавать ей руку, помогая спешиться, станут нарочито галантными и вежливыми, словно извиняясь за прежнюю грубоватость обращения, Анжелика станет шёпотом поверять свои самые сокровенные тайны… Кроме того, Анри теперь будет точно знать, что любить Жаклин можно, что в этом нет ничего предосудительного, и обрушит все свои орудия на её крепость. И дай Бог Жаклин выстоять под натиском, не сдаться... ... но она сдастся, доверится, станет слабой, и тогда помоги Господь им всем выстоять, выполнить то, ради чего они прибыли в эту неприветливую Англию, вернуть сокровища и спасти честь Анны Австрийской. Жаклин, пусть и невольно, втянула их всех в эту историю, и теперь она не имеет права на слабость — она должна быть сильной, должна вести их за собой, и её мужское обличье — как железные доспехи, что носила некогда дева Жанна, истории о которой так любит дочь д’Артаньяна. И пусть Анри д’Эрбле и дальше считает её юношей и боится лишний раз посмотреть в её сторону, а она спрячет сердце далеко-далеко, за туго перетянутую грудь, и дай Бог ей забыть о нём.