Слегка чокнутые

Если спросить у любых Ривера — что ныне здравствующих, что уже почивших — почему Имельда исключила музыку из своей жизни, каждый даст один ответ: музыка расколола её семью, стала причиной всех бед, а потому оказалась под запретом. Но это будет только половина правды. Другая половина с неотвратимой ясностью открылась Имельде, когда она, спустя долгие годы молчания, вновь запела «Красотку» при совершенно немыслимых обстоятельствах. Огромная сцена, слепящие прожекторы, охранники Эрнесто, обступающие со всех сторон — если бы её сердце по-прежнему билось, в этот момент оно точно выскочило бы из груди из-за подступающей паники. Среди этой кутерьмы, напоминающей бредовый сон, лишь одно смогло вернуть Имельде самообладание: аккомпанемент гитары Гектора. Эти звуки она ни с чем не спутает, сколько бы лет ни прошло. Имельда расправила плечи, с вернувшейся уверенностью спускаясь по лестнице. Её голос звучал всё громче и надрывнее, разнося песню-плач над стадионом. …буду любить тебя вечно… На этих словах она непроизвольно обернулась к Гектору, одарив его пламенным проникновенным взглядом. Сторонний наблюдатель решил бы, что это элемент шоу: взаимодействие со зрителями, игра на публику — талантливый артист иначе не может, а сеньора Ривера, несомненно, была талантлива, и, вновь очутившись на сцене, уже жила происходящим, отдаваясь песне на все сто. Имельда знала — так и есть. Знала она и кое-что более важное. Музыка обнажала чувства, скрытые в самых дальних уголках души, спрятанные от самой себя за семью замками. Механизм прост: если однажды ты испытал сильные эмоции, слушая или исполняя песню, то они с новой силой накрывают тебя, стоит мелодии зазвучать ещё раз. Музыка не оставляла ни малейшей возможности соврать. Музыка возвращала к жизни всё самое сокровенное. Музыка сталкивала лицом к лицу с тем, чем ты дышишь. Вот почему однажды Имельда распрощалась с музыкой. Теперь бастионы, которые она возводила годами, рухнули, как по щелчку пальцев. Даже смешно: за это время поколения семьи Ривера успели забыть целого человека — не считая преданной отцу Коко, — а вот текст песни так и не выветрился из памяти Имельды, каким-то чудом сохранившись в закромах подсознания и всплыв наружу, стоило старым напевам закружить её в своём танце. В который раз за день вспоминая об этом эпизоде, Имельда потёрла виски и тяжело вздохнула. За минувшие сутки событий случилось столько, сколько не случалось за всё её пребывание в мире мёртвых.  — Не спится? — заглянули к ней Оскар и Фелипе. Младшие братья — они на то и младшие, чтобы держать их под крылом и опекать, но, пожалуй, близнецы были единственными, кто знал Имельду не только сильной женщиной, не дрогнувшей перед тяготами и испытаниями. Они видели её в минуты слабости, они поддержали её в самый тёмный период жизни, когда Гектор ушёл, а вернуться в дом отца Имельде не позволяла гордость. Только перед ними она могла разрешить себе ненадолго снять свою стальную броню — и сейчас, чувствуя, как голова идёт кругом от всего случившегося, а черепная коробка рискует треснуть, она безумно захотела признаться, что ей трудно справиться одной.  — А вы берёте пример, как всегда, — усмехнулась Имельда. — Зря, кому-то завтра придётся остаться за главного в обувной лавке, лучше бы отдохнули. — Хулио и Розита справятся, — заверил Оскар. — Лучше поможем тебе. — Уж с одним бестолковым скелетом я как-нибудь слажу и сама, — проворчала она, хотя необходимость провести с Гектором время наедине вызывала в ней бурю противоречивых чувств. Может, и проще, если братья составят ей компанию — в этом случае точно не придётся вести с мужем задушевные беседы и заполнять неловкие паузы. Только бы он пришёл в себя поскорее… — Он так и не проснулся? — поинтересовался Фелипе, точно прочёл её мысли. Это был скорее риторический вопрос, поскольку все они знали: Гектор, пусть и не исчез из их мира, оказался настолько близок к этому, что впал в глубокое забытье и за целый день так и не очнулся. Оскар ткнул брата в бок, намекая, что тот поднял болезненную для Имельды тему. Те скелеты, чьи родные и друзья помнили их, имели крайне смутное представление о том, что происходит, когда тебя забывают. Имельда ни разу не посещала трущобы, где коротали дни всякие отщепенцы, и семье запретила приближаться к этим злачным местам, а сама старалась не думать, что где-то там обретался и Гектор. Теперь он обретался в их гостевой комнате, а прежнее желание Имельды отгородиться от всего, что имело к нему отношение, сыграло против неё: она не знала, чего ожидать. — Спит, — коротко сказала она, и этот лаконичный ответ не обманул братьев: он был продиктован не равнодушием, а плохо сдерживаемой тревогой. — Это на пользу, — неуверенно предположил Фелипе. — Восстановит силы и наутро будет как новенький. Имельда кивнула, силясь убедить себя, что брат прав. Ей порой доводилось слышать разговоры соседей, обсуждавших кого-то из исчезнувших бедняг, и по обрывкам этих бесед она заключила: если уж забыли, то и следа от тебя не останется. Гектор же так и не сгинул в золотистом свечении, но так близко подобрался к краю, что потерял все силы. Глупо, но она по привычке злилась на него даже за это. Мог бы сказать раньше, мог бы объяснить ей всё, добиться, чтобы выслушала, и попросить помощи! «Я хотел вернуться к вам, но смерть меня не пустила» — вот что он сразу должен был сказать, а не распевать свои дурацкие песенки под её окном и не высматривать её украдкой на улицах, обставляя их встречи как случайность. Потратил столько времени впустую и едва не рассеялся навечно в лучах восходящего солнца! Она не сразу сообразила, что Оскар и Фелипе уже ушли, не желая больше беспокоить её. Они дали понять, что она всегда может рассчитывать на поддержку, а теперь ей важно было остаться в одиночестве: только так можно разобраться в своих чувствах. Имельда давно уже разучилась их анализировать, тщательно запирая непрошенные эмоции на замок и избегая прислушиваться к голосу сердца. Придётся начинать с нуля, чтобы унять смятение, поселившееся в душе. В глубине дома что-то загрохотало, заставив Имельду вздрогнуть. Она бросилась вниз по лестнице, безошибочно установив источник звука, и устремилась в ту часть постройки, что примыкала к мастерской. Оттуда можно было выбраться на улицу, минуя главный вход, и именно этим попытался воспользоваться Гектор, однако в потёмках он споткнулся о коробку с гвоздями и теперь распластался на полу. Часть костей выпала и валялась отдельно — насколько Имельда могла судить, такое нередко случалось. — Ну и куда ты собрался? — грозно спросила она, втайне радуясь тому, что её непутёвый муж не просто пришёл в себя, а предпринял попытку улизнуть — значит, не так уж ослаб. И, конечно, тому, что гвозди нарушили его план. — Н-никуда, — пролепетал он, привычным движением собирая себя заново. — Ну, то есть, туда, эм-м… Гектор почему-то робел назвать трущобы домом, да и вообще лишний раз упоминать о своём полубродячем образе смерти. Ему казалось, что Имельду рассердит любая мелочь, так или иначе связанная с ним, потому лучше молчать, а ещё лучше — избавить её от своего присутствия, как бы Гектору ни хотелось, напротив, ежесекундно мозолить ей глаза, навёрстывая упущенные годы. Однако она встала в проходе, а он побоялся проскользнуть мимо. — У тебя что, совсем в черепушке пусто? — Вообще-то да, — хмыкнул Гектор и шутливо постучал себя по лбу, но, поймав хмурый взгляд Имельды, виновато улыбнулся. — Посмотри на себя, совсем в развалюху превратился, скоро от ветерка рассыпаться будешь! — отчитала она его. — Пока тебя не подлатают, останешься здесь. Гектор понятия не имел, что значит «пока тебя не подлатают», но уточнять не решился. — Стало быть, остаюсь, — потупился он, зная, что перечить Имельде бессмысленно, да и внутри всё пело — можно ещё побыть с ней! Имельда больше не произнесла ни слова. Она давно разучилась не только анализировать чувства, но и проявлять их. Сейчас, глядя на Гектора, ковылявшего обратно вглубь дома, она могла сказать лишь одно: их внутри столько, что она вот-вот лопнет.