Oh my God

— Ты опять сомневаешься? — парень в черной футболке резко разворачивается к Грише, грозно, до боли в пальцах, сжимая кулаки. — Да не сомневаюсь я, Вень, погоди… — Гриша инстинктивно сжимается в комочек, неохотно прикрывая одной рукой голову. Он не верит или не хочет верить в то, что его «учитель» ударит своего ученика. Л ю б и м о г о ученика. И всё-таки никогда не знаешь, что ему в голову взбредёт. А в таком случае «ударили в левую щеку — подставь и правую», или как там в обожаемой Веней библии сказано? Гриша чувствует, как мелкая дрожь расходится по телу, и колени неприятно дёргаются от одной мысли о том, что ему предстоит сейчас сказать. — Я не сомневаюсь. Я не могу сомневаться в том, во что не верю… — Так ты… — зрачки Вениамина расширяются, и Гриша успевает миллион раз пожалеть о своих словах, прежде чем зелёная бутылка, с размаху брошенная в стену, разбивается на осколки в десяти сантиметрах от его лица, и остатки кислого вина забрызгивают щёки, перемешиваясь с кровью. — Так ты, сволочь, иноверец, ты… гореть будешь, бес проклятый!!! — орёт Вениамин, и кровавая пелена застилает его светящиеся бешеным гневом глаза. — Я же молился с тобой, Сатана, мразь богохульная!!! — он заносит руку над головой Гриши, но тот крепко обхватывает дрожащими пальцами Венино запястье.       «Учитель» стоит над «учеником», не в силах произнести ни слова. Злость кипит в его сердце, в его душе, ибо тот, кого он называл своим преемником, оказался еретиком. Гриша видит переменившееся лицо своего «наставника» и, чувствуя, как п р е д а т е л ь с к и дёргается нижняя губа, сбивчиво объясняется, глотая слова вперемешку с горячими и кислыми от вина слезами. — Ты, Вень, не сердись, пожалуйста… Я… Я в твоего бога не верю, Вень… Я в тебя одного верую, потому что ты мой бог, и ты меня создал таким, какой я сейчас перед тобой стою. Вень, погоди, ты чего? — Гриша безуспешно пытается удержать своей тощей ручонкой руку Вениамина. Парень в черном, брезгливо морщась, отворачивается. Привычным движением он достает из заднего кармана джинс потрёпанную библию, и сухими, обветрившимися губами шепчет цитаты из священного писания.       Гриша бессильно сползает по стене, прижимаясь мокрой щекой к холодному камню, и вытягивает вперёд свои ноги, одна из которых гораздо короче другой, пока плечи его и всё существо его бессильно содрогаются от рыданий. — Ты думаешь, я Иуда, Веня. Ты думаешь, я предал тебя… — А ты и есть Иуда!!! — голос Вениамина срывается, и из горла выходит только гневное хрипение. — Ты не меня предал, Гриша, ты веру предал, душу свою. Я молился за тебя и твое спасение, а теперь ты гореть будешь, с другими грешниками, с такими же, как ты иудеями мучаться будешь вечно в чертовом пламени!!!       Гриша вжимается в стену, бормоча боязливо: — Я ведь это только сказал, Вень. Бес попутал, понимаешь? Если ты хочешь, мы можем забыть это. Как недоразумение, Веня… Я ради тебя что хочешь сделаю. Я и верить буду, и книжки твои читать, и ни словом, ни делом, ни-ни, — парень скрещивает на груди худые бледные руки, и опускает вниз русую голову, болезненно жмурясь и всхлипывая так, что даже бить его становится жалко.       Веня по-прежнему смотрит на него сверху вниз, и только страницы раскрытой библии шелестят на ветру.       А ведь и Иисус не был богом. Он был его сыном, посланником, однако люди узрели в нём самого Всевышнего. — Возлюби… ближнего своего, — одними губами шепчет Гриша и протягивает вперёд руку, как когда-то протягивал Вениамин. — Не заставляй меня отречься от м о е г о Господа. Веня протяжно вздыхает, и едва касается пальцами Гришиной ладони.       Так стать богом для кого-то — значит привести его к Нему или же обратить две души к вратам Ада?..