Словно Чон Чонгук.
Недосягаемый, невозможный и невыносимо притягательный во всех смыслах этого слова. Говорят, частицу "не" нужно употреблять в своей речи максимально мало, но почему-то она уже стала частью прилагательных, описывающих Чона. А сам Чон стал частью жизни Чимина. Возможно, все потому что младшенький вечно отвергал искренность в словах блондина, и этим же привлекал; опровергал всяческими аргументами их отношения, но сам бесконечно верил в их нерушимость. Наверное, поэтому их последний, настроенный на душевный лад разговор закончился ссадиной на губе старшего и сквозным ранением прямо в сердце.Это что-то вроде раскаяния.
Чимин стоит напротив воображаемой гильотины и размышляет на тему бессмысленности жизни без Чонгука. На деле он же просто стоит возле стены, всматриваясь в её кирпичную кладку. А ведь Тэхен предлагал проводить его, спрашивал "Может, останешься?", а Чимин лишь омахивался, напоминая о сгнившем кактусе на подоконнике, что лучше бы он позаботился о меньших наших, а сам Пак уже большой мальчик. Но кактуса у Тэхена нет, да и условий для его содержания тоже. И времени нет. И самого Кима, кажется, тоже уже нет, но это лишь мысли самого Чимина, которые уносятся уже не в те края. Тэхен есть, цветет и пахнет, лежа на своей объемной кровати в обнимку с тошнотворного цвета подушкой. А Пак тут, застрял в длинном переходе и не может найти выход. И пугается отчетливых шагов неподалеку. — Хён? Пугается до боли знакомого голоса. — Ты что, отныне занимаешься вандализмом? Присматриваешь подходящую стену для своих будущих шедевров? Ах да. Пак художник-любитель, который не может даже собственную жизнь обрисовать чем-то насыщенным - фанат тухлых, словно подушка Кима, оттенков. — ...и учти, штраф там обалденный, и я не буду его оплачивать за тебя. Чимин все-таки отмирает и поворачивается. Поворачивается в сторону голоса, различает силуэт младшего, различает внезапно пропавшие краски вокруг. Возвращается в жестокую реальность. — Я прослушал. — Мягко, отчасти устало произносит Чимин, и даже виски с правой стороны потирает двусмысленно. — Меня.. Тошнит. И его действительно тошнит. Доля секунды после фразы, и Пака выворачивает, казалось бы, наизнанку. Он упирается рукой в стену и склоняется совсем низко, в процессе замечая заляпанные концы длинного шарфа, подол собственного пальто и ботинки. Все вещи умудрились испачкаться отходами его собственного организма.Это так низко.
И все потому что Чонгук здесь, видит его в таком подвешенном состоянии и разговаривает с кем-то по телефону. Чимин не знает, но наверняка его хрипы и предсмертные изрыгания на том проводе точно слышали. Еще ниже опуститься уже не получится. — Скоро приедет такси, — произносится на выдохе, и лицо младшего все-таки чуть кривится, стоит ему взглянуть на все еще опирающегося о стену Чимина. — Где ты так надрался? У Тэхена? Черт, ну очевидно же.. Пак наблюдает за этим монологом, словно в театре, и до его судорожно работающего мозга доходит, что Чонгук сокрушается. Возможно, не будь того разговора и резких слов со стороны младшего, ничего этого бы не произошло. Возможно, будь Чон более сдержанным, они бы сейчас уже вовсю целовались где-нибудь на их излюбленной лоджии, раскуривая одну сигарету на двоих. По привычке, разумеется, и потому что Пак недоделанный романтик. Но все произошло так, как было задумано кем-то свыше, и сейчас Чонгук раскаивается. По-своему, но раскаивается, и Чимин отчетливо чувствует это. — Как ты нашел меня? — Все-таки выдает из себя блондин, а после морщится от послевкусия и собственного, обессиленного голоса. Тыльная сторона ладони вытирает влажные губы, а после встречается с тканью драпового пальто. Чонгук подходит ближе, и Чимин прекращает опираться о стену, когда оказывается в плену сильных рук, которые поворачивают его лицом к тусклому свету фонарей впереди, закидывают руку к себе на плечи и направляют, буквально тащат за собой. В прямом смысле тащат, ведь в таком состоянии Чимин может только вяло перебирать ногами, всячески оступаясь и задевая носками ботинок, кажется, каждый мелкий камень. Он видит одиноко припаркованную машину на обочине, по расцветке напоминающую такси, её мелькающий свет от фар, будто бы подмигивающий Чимину во тьме улиц, и сопит. Сопит недовольно, потому что его только что стошнило, до сих пор голова идет кругом и живот болезненно скручивает до скрежета зубов, а Чонгук ведет его в злосчастный транспорт, чтобы потом еще оплачивать испорченную мебель в салоне. Он поднимает взгляд жалостливый, но Чон непоколебим, даже не смотрит — лишь брови в переносице сводит, наводит на себя аки суровый вид. Но Чимин то знает, что тот зол на самого себя, а не на накуренного старшего, и это знание заставляет его улыбнуться краем губ и покорно залезть на заднее сидение автомобиля. Они едут плавно, что еще более раздражает старшего. Конечно, если бы дорога была более закрученной, то на первом же повороте он выскочил на свежий воздух, задыхаясь от мерзких приступов рвоты. Но мир сжалился, организм стойко выдержал, и Пак даже позволяет Чонгуку открыть ему пассажирскую дверь, дабы выпустить. Или насильно вытащить, ведь расслабившееся тело Чимина не сразу набирается сил. Он наскоро, заплетающимся языком благодарит таксиста, дожидается застрявшего с оплатой Чона, и неровной походкой направляется в сторону лифта. Лифта, который уже как неделю не работает, и на восьмой этаж нужно добираться самому, на своих двоих, которые подводят и цепляют друг друга, будто назло. Благо есть Чонгук позади, который одной своей рукой, упирающейся между лопаток старшего, удерживает того от падения с лестницы. — ...как можно было так объебаться. Клянусь, Тэхен больше не переступит порог нашей квартиры, а ты и подавно, только с другой стороны. Ворчание младшего позади убаюкивает, создает атмосферу защищенности и умиротворения. Кажется, ему действительно не хватало этих эмоций, которые Чон может подолгу держать за стеной похуизма и высокого самомнения. — Нашей квартиры? — Тянет старший, который даже в такой ситуации цепляется за все неосторожные высказывания Чонгука. - Это твоя квартира. Твои двое котов, твои, ненавистные мною, высокие табуреты. Даже горшки для цветов, которые я тщательно выбирал, стали частью тебя. Нет ничего нашего, ты же сам вчера сказал. Нас. Нет. Пак невольно пожимает плечами, и губы выпячивает смешно. Будто бы это очевидно. Очевидно, как доказательство существования внеземной жизни на Марсе; как объяснение гомосексуализма в эволюции человечества; как нелюбовь Чонгука к Тэхену и его нездоровым идеям, на которые так падок его хен. Чон останавливается резко, и от этого же останавливается Чимин. Рука позади плавно сползает вниз и пропадает вовсе, и старший уже намеревается устроить разнос и внеочередную ссору, но Чонгук лишь обходит его, потому что нужный этаж прямо под ними. Потому что до боли знакомая дверь поддается под тяжестью рук младшего, отворяется и доброжелательно впускает Пака внутрь. Встречает теплотой, мягким светом отрегулированного светильника над их головами и запахом пряной корицы. Скорее всего, последнее связано с тем, что Чонгук снова напился свежезаваренного кофе, дабы успокоиться, или же наоборот оторвать себя ото сна. Может, для согревания организма в такой поздний час, ведь на улице не весенняя оттепель, а настоящий, колкий мороз, а можему ему просто захотелось, потому что в сочетании с вредными энергетиками его мозг начинает активно думать, и режим сна все-таки сбивает. Два в одном, и одни плюсы для младшего.И Чимина это тоже раздражает.
Он остается в коридоре, хотя пальто вместе с шарфом скидывает, словно некую тяжесть с плеч. Отставляет ботинки в сторону, но с места не сдвигается. Он ведь сказал - это не их квартира, и оставаться надолго Пак здесь не намерен. — Хен, иди в душ уже! — Доносится откуда-то из глубин. Наверное, Чон уже в спальне: разлегся в своих уличных вещичках на недавно выстиранном, постельном белье, и дышит устало, будто кросс пробежал; или же волнительно, будто бы боится услышать хлопок входной двери, снова сорваться и побежать за пассивно-агрессивным старшим. Но Чимин на улицу не спешит, осторожно проходит внутрь гостиной - приглашение же получено - и пропускает вход в ванную комнату. Его путь лежит в спальню, потому что разговор не окончен, и два вопроса до сих пор висят без ответа. — Как ты меня нашел? — Настойчиво переспрашивает Пак, стоит ему найти точку опоры возле дверного косяка. — Зачем ты вообще поперся за мной? Я думал, что понял тебя. Принял твое окончательное решение, Чонгук. Я смирился! Почему не можешь смириться ты, зачинщик всего этого! Казалось, Пак просто нужно было выговориться, но слова вдруг резко пропадают. Он внезапно не хочет говорить, он хочет слушать то, что наконец-таки произнесет Чонгук своим немного осипшим, уставшим голосом. И дожидается. — Ты тоже много чего говоришь на эмоциях, но почему-то я не выставляю тебя за дверь — ты уходишь сам. У тебя какая-то мания внимания, Чимин, но я не пес. Однажды я не найду тебя, даже если очень сильно этого захочу, потому что ты все устроишь так, чтобы я потерял тебя. Но вследствие страдать от этого будешь только ты. — Младший никогда не был мастером объясняться, поэтому просто надеется, что Пак согласится с этим философским бредом, не заметит неформальности в общении и добавляет, — Это единственный короткий путь до дома, ты не меняешь маршрута. И молчание вперемешку с напряжением вокруг начинают становиться все более осязаемыми. Настолько, что если бы младший мог, то зачерпнул бы его ложкой, как бы это не звучало, поэтому приходится действовать, подчиняясь сердцу. Тому, что оно нашептывает каждый раз, когда старший устраивает вот такие вот сцены, выводит его на негативные эмоции и получает своё: возможность уйти и почувствовать себя нужным, когда его начинают искать. Чонгук поднимается с кровати, неловко одергивая подол задравшейся футболки. Он подходит к Паку, ловит запахи одеколона, сигарет и недавней оплошности в переулке, и совсем не смущается этого - не морщит нос по привычке, и от врожденной брезгливости не остается и следа. С легкой улыбкой наблюдает, как Пак будто бы пожирает взглядом контур его пухлых, от природы, губ, и мучительно медленно склоняется ближе, практически нависая над Чимином. Упирается предплечьем в косяк, невольно касается кончиком собственного носа чужого, и видит, как старшего ведет от всего этого: как его веки невольно расслабляются, опускаясь; как он сам тянется к Чонгуку за этими прикосновениями, готовый даже на мысках приподняться ради этого, и как он дышит — тихо, но сбивчиво. И лишь поэтому Чон дает слабину, касаясь чужих, обветренных губ своими, захватывая поочерёдно то нижнюю, то верхнюю губы блондина, который млеет мгновенно, отталкиваясь от косяка. Его руки внезапно обвивают чужую шею, перекрещиваясь позади, и пальцы рук по определению касаются плеч младшего, готовые в любой момент сорваться и вплестись в мягкость чужих волос, дабы притянуть ближе, углубить их воссоединение. Пак наступает, видимо, потому что ноги совершенно не хотят слушаться, и Чонгуку приходится подыграть этой беспомощности, отступая назад к кровати. Препятствие уже оказалось вплотную позади ног парня, и тот опускается на мягкость перин, заставляя Чимина склониться, нехотя отрываясь от затяжного поцелуя. Он опускает ладони на чужие бедра, утягивая захмелевшего блондина за собой, и тот опускается на Чонгука по его же велению, упираясь коленями в матрац. Им не стоит, наверное, делать что-то переходящее все границы дозволенного — Пак безвольно пьян до сих пор, и все его действия являются волей инстинктов, не более. Да, Чонгук не особо верит в какую-то искренность снова, но берет то, что ему предлагают без возврата, и это не самая хорошая черта в нем. Он может ошибаться, ведь его любовник такой искусный актер, коих еще свет не видывал, и вся эта игра в беспринципного алкоголика закончится, как только он добьется своего — еще одной мимолетно промелькнувшей на лице брюнета эмоции. Он будто бы энергетический вампир, выжимает все соки, не оставляя даже шанса на борьбу и выживание. В коем-то веке Чон может согласиться, что чем-то они похожи — Чимин тоже любит брать своё, брать то, что заслуживает. Но не сегодня. — Эй, потише. — Тихий, слегка охрипший смех сопровождается непонимающим взглядом сверху, и Чонгук как-то по-особенному смотрит на это негодование в чужих глазах. — Серьезно, Чимин. Младший, конечно же, переступает все грани формального общения вновь, но сейчас не до этого. До Пака доходит тот факт, что его останавливают, когда достигнутый приз практически в паре метров от него. Эти губы, сводящие его с ума каждый раз, вне зависимости от обстоятельств, говорят ему "нет", и это как-то не укладывается в захмелевшем воображении, которое унеслось куда-то в тартарары. — Боже, мне это снится. Возбуждение как-то резко сходит на нет, и Пак невольно поджимает губы, но заразная улыбка напротив заставляет его делать это только затем, чтобы не отзеркалить настроение. Это вышло так глупо и нелепо — они будто бы дети-подростки, которые специально искали способ помириться подобным образом. Чимину приходится собрать в кулак всю свою силу воли, чтобы слезть, но устроиться рядом; выглядеть обиженным на весь мир вокруг него, но повернуться к тому, кто и являлся всем этим миром, все же расплываясь в похожей улыбке. — Больше никаких Тэхенов в этой квартире? — Больше никакой травки, Чимин. У меня большие планы на экскурсию по пиздюлятору для твоего дружка.