***
— Эй, спартак, не спи! Здесь большие дяди играют. Обстановка была нервозной. Ходили слухи, что у сборной появится новый тренер. Никто из игроков, конечно, до конца не верил, что Гомельского могут убрать, однако волнение всё-таки присутствовало. Впрочем, Сергею-то волноваться было не о чем: в собственных силах он не сомневался, второго такого в Союзе точно нет, поэтому любой здравомыслящий тренер обязательно возьмёт его в состав. А вот другие заметно беспокоились. Например, Паулаускас. Ведь ни за что же ни про что молодому спартаковцу Сашке Белову прилетело от него по носу. Глядя на эту глупую выходку, не первую, кстати, за сегодняшнее занятие, Сергей укоризненно покачал головой и невольно подумал, что Модестас домогается не того Белова. Вообще-то они с Паулаускасом, можно сказать, дружили — может, потому что давно играли вместе, может, по каким-то ещё причинам. Но временами он Сергея очень уж раздражал: самоуверенностью, ворчливостью, красотой, статью, тем, что якобы на один сантиметр выше... Совсем не удивительно, что Модестас не стал скрывать своего недовольства назначением Гаранжина и попытался сцепиться с ним из-за сокращённого на пару букв имени. А потом вдруг запросто приобнял Сергея со словами: — Серый, пойдём. Белову в то же мгновение стало ни до чего и его переживания вдруг свелись лишь к этому вредному, как старая кошка, литовцу. Модестас легко и непринуждённо обнимал его за талию и привычно выливал в ухо поток возмущения всем на свете: тренером, новичками, погодой. Сергей слушал терпеливо, без интереса, только для того, чтобы Модестас подольше ненароком прижимался к нему, нечаянно касался носом щеки, дышал в шею. В какую-то секунду отчаянно захотелось влепить ему по губам, чтоб он наконец заткнулся. А лучше притиснуть к любой попавшейся на пути стене и крепко поцеловать, закрывая его болтливый рот своим. Ласкать его губы долго, то нежно, то страстно, захлёбываясь запретным желанием и не давая Модестасу шанса ни вдохнуть, ни выдохнуть. Пускай это чистейшая похоть, пускай глупость неимоверная — вожделеть мужчину, с которым знаком, кажется, тысячу лет. Но Сергея, наверное, с самой первой их встречи донимало то странное чувство, из-за которого он порой возбуждался от случайных прикосновений Модестаса. Он не пробовал раньше, хотя и случались возможности, но сейчас, когда они оказались вдвоём в полутёмном коридоре, Сергей, как никогда прежде, был готов решиться на опрометчивый шаг. Пожалуй, ему было бы даже приятно, если бы Модестас поддался не сразу, попытался оттолкнуть. Но у Сергея хватило бы сил, наверняка хватило бы, чтобы удержать этого строптивого жеребца в узде. — Эй, Серый, о чём думаешь? Ладонь Паулаускаса всё так же лежала на пояснице Белова, а сам он с недоумением заглядывал ему в лицо. «О конях, — чуть не ляпнул вслух Сергей, — о горячих литовских конях...» Он усмехнулся своей несвоевременной иронии и ничего не сказал, только, бездумно повинуясь инстинкту, почти уже потянулся к удивлённо приоткрытым губам Модестаса в ответ на его вопросительный взгляд. — Паулаускас! Змейкой пять площадок. Мячик не забудь.***
— Модестаса на старте нет. Сергей просто хотел подбодрить его, просто чуть-чуть приобнял, а Модестас отмахнулся: — Иди уже, Серый. Вроде бы ничего особенного, но Белов вдруг обиделся. Обиделся? Что ж, пожалуй, это скребущее изнутри ощущение можно назвать обидой или, что вернее, ревностью... Правда к кому или к чему здесь ревновать Модю? К лавке, на которой он остался сидеть? Вот однажды, помнится, был повод так повод. А ведь точно так же — когда сумасшедшая девица, подруга Сашки, без стеснения ворвалась в раздевалку к голым мужикам — сердце на мгновение сжалось и застучало чуть быстрее, распространяя в груди волны непонятной, царапающей рёбра боли. Только не из-за девушки, конечно, а из-за взгляда, каким Паулаускас, едва прикрыв срам полотенцем, проводил её. А потом, отозвавшись на пристальный, пронизывающий взгляд Сергея, даже не смутился нисколько и продолжал задумчиво держать полотенце одной рукой, беззастенчиво светя своим упругим задом. Сергей виду не подал, скрывая под маской равнодушия глухое негодование. И чего вдруг его так взволновал зад Модестаса? …Несмотря на влажную духоту и въевшуюся в стены раздевалки вонь, Сергею неожиданно представилась морозная зима в родном Нащёково. Свежий скрипучий снег, непролазные сугробы, мохнатый седой иней на деревьях, прямые, устремлённые ввысь дымы из печных труб. И жарко натопленная деревенская банька... А там, на удобном деревянном полке, лежит Паулаускас: вспотевший и раскрасневшийся, расслабленный и какой-то беззащитный, и зад его мускулистый аппетитно выставлен, будто напрашивается. Вот бы взять пару добротных берёзовых веников да отходить как следует Модестаса по широкой спине, мощным плечам, чтобы кряхтел он жалобно и постанывал от удовольствия. А по заднице нарочно лупить жесткими прутьями без листьев, оставляя узкие красные полосы, которые превратятся затем в тонкие царапины, похожие на те, что на душе у Сергея теперь. Отхлестать так, чтобы просил Модестас пощады. А когда уже самому невмоготу станет и голова пойдёт кругом от нестерпимого жара, кутающего всё тело жгучей пеленой, выскочить вместе на трескучий мороз, под искристое январское солнце в высоком синем небе. Окунуться разгорячёнными в сугроб, чтобы пар пошёл от покрытой мурашками кожи, и в баловство растереть Модестасу снегом грудь, намеренно задевая съёжившиеся от холода упругими бугорками соски. И орать, бессмысленно орать, сотрясая и без того дрожащий, весь в мелких серебристых снежинках воздух. А после лежать вместе, обнявшись, на низкой продавленной тахте и наслаждаться собственным бессилием и негой, когда кровь словно нехотя течёт по жилам и немного тошнит от блаженства. Когда так хорошо, что лень пошевелить рукой или ногой, и только член своевольно поднимается от невозможной близости тёплого, сомлевшего Модестаса. Лениво коснуться его губ — вечно сердитых, сейчас улыбающихся — долгим полусонным поцелуем и тяжело навалиться сверху... Сергей сидел, широко расставив ноги и положив полотенце так, что оно закрывало и живот, и бёдра. Вроде бы его несвоевременный стояк никто не заметил, и как он пялится на Паулаускаса — тоже. А вот Модестас, кажется, озадачился и рассеянно выронил своё полотенце ровно в тот момент, когда девушка, вся мокрая, выскочила из душевой. Тут же в груди Белова вновь всколыхнулась волна знакомой ревности. Ей-богу, нарочно Модестас, что ли? Рассердившись на себя, Сергей потряс головой. Нашёл о чём думать перед началом олимпийского финала! И всё-таки на всякий случай лишний раз посмотрел на грустно ссутулившегося, приткнувшегося на краю скамейки запасных Паулаускаса. — Значит, посадят дурака.***
— Всё-таки не могут они без Модестаса. Лучше бы он и не возвращался, честное слово. Даже сбежать нормально не смог, что за человек... Зато всегда больше всех возмущался, как плохо живётся в Советском Союзе, а когда до дела-то дошло — сразу передумал. Или не сразу? В глубине души Сергей лелеял надежду, что Паулаускас решил остаться из-за него, что тот разговор в раздевалке подействовал, пусть и немного запоздало, и его ночное сопение тоже. Не зря же он именно в Белова ядом плюнул: — Вот за этим я вернулся. И без этих детских обид было тошно, ведь только что сборной объявили: финала, к которому они все вместе шли целый год, не будет, и можно собирать вещи. В голове у Сергея крутились одновременно, наверное, сотни мыслей о том, как бы сплотить команду, что сделать, чтобы игра состоялась, но раз за разом, словно сварившийся пельмень, на поверхность всплывала лишь одна — о Модестасе. Хотя чего о нём думать? Вот он, рядом. В мятой, расстёгнутой на груди рубашке, будто бы его застали врасплох в постели: то ли одеться толком не успел, то ли раздеться. Пусть и видел он Модестаса голым много раз, Сергей всё же старался не фокусироваться на полоске обнажённой смуглой кожи, выгодно оттенённой голубой тканью рубашки. Ведь надо не сбиться с мысли и внятно объяснить ребятам, почему они непременно должны сыграть с американцами. В первую очередь, чтобы не подвести тренера, как не подвёл их он ни разу за это время; он поверил в них, а теперь они просто обязаны оправдать его доверие. Сергею пришлось рассказать, что, как на днях поведал ему Сева, это Гаранжин отдал все свои сбережения на лечение Сашки Белова, напомнить, что из-за одного Мишико вся сборная поехала в Грузию, зато график подготовки к Олимпиаде не был сорван. А сейчас, когда остался всего шаг до мечты, они, команда, не вправе отступить, несмотря на очевидно трусливое, прикрытое политическими причинами решение федерации баскетбола. И, конечно, Паулаускас, бунтарь доморощенный, в котором только слепой не видел врага советского строя и которого, невзирая на его сволочной характер, Гаранжин не сдал комитетчикам. Белов посмотрел на него и произнёс: — Модя... Немного озадаченный, Модестас откликнулся на имя, Сергей встретился с ним взглядом и тут же будто выпал из реальности на неопределённое время. Как же он смотрел! Сергей даже всерьёз испугался, что попросту утонет в бездонных глазах, полных то ли мольбы, то ли желания. Этот странно притягивающий взгляд и чуть приоткрытые, может быть, от волнения губы, кажется, свели Сергея с ума: все правильные идеи вдруг как ветром сдуло, и его помыслы вмиг сосредоточились только на Модестасе. …Ясно, будто наяву, представилось, что вот именно с таким лицом стоит Модестас перед ним на коленях и с просящим ожиданием смотрит в глаза снизу вверх. А Сергей проталкивает головку налитого члена между его влажных алых губ, раздвигая их и входя до упора, до глотки. Так, чтобы Модестас болезненно зажмурился, реагируя рвотным рефлексом, и всё же попытался бы ласкать нахально твёрдую плоть языком, напряжённо сомкнув губы. Чувствуя их податливую мягкость и манящую упругость, Сергей запускает пальцы в густую тёмно-рыжую шевелюру Модестаса и притягивает за затылок ближе к себе, не позволяя сильно отклоняться и ритмично толкаясь в сжимающееся вокруг гладкой головки горло. Его губы чуть заворачиваются внутрь, когда Модестас старательно и послушно принимает в полный тёплой вязкой слюны рот член Сергея, и слегка выворачиваются наружу, оставляя на коже блестящий мокрый след. Как часто и сбивчиво дышит он носом, как просто и приятно растрепать его волосы и в насмешку почёсывать, как собаку, за ухом. Может быть, Сергей даже дал бы ему отдых, медленно возя тяжёлой головкой по припухшим губам, но потом снова вставил бы между ними в предвкушении чуда... Лоб Белова покрылся капельками пота, будто бы он и вправду только что со всей страстью имел Паулаускаса в рот. Товарищи по команде все как один уставились на Сергея, ожидая продолжения, а он молчал. В трусах стало жарко и тесно, он нервно одёрнул олимпийку и машинально прикрылся ладонями. Натужно кашлянув, Сергей попытался вспомнить на каком моменте своей пламенной речи отвлёкся на бесстыжие губы Модестаса. «Да хоть бы тебя в старт не поставили, чёртов перебежчик!» — разозлившись, подумал Белов, но, вновь натолкнувшись на обманчиво невинный взгляд Модестаса, сразу же устыдился этой крамольной мысли. — Может, и не посадят.***
— А что это у тебя шпион весь первый тайм на лавке просидел? Видеть искреннее сочувствие на лице Паулаускаса было невыносимо. Это приносило, наверное, ещё больше страданий, чем острыми когтями разрывающая колено боль. Показать сейчас свою слабость, выглядеть беспомощным — что могло быть хуже? Вроде и давно они с Модей знали друг друга, вроде и доверие заслуженное между ними имелось, но что-то напрягало. Сергей даже почувствовал секундное облегчение, когда Модестас ушёл к Севе за обезболивающим и перестал мозолить глаза. Правда, застрял он там надолго, а боль становилась всё нестерпимее. Белов решил поторопить заботливого товарища и, кое-как поднявшись, поковылял в соседний номер. — В звании наш айболит, — глухо произнёс Модестас, бросив на уцепившегося за косяк Сергея встревоженный взгляд, в руках он держал какое-то сплетение проводов с микрофоном. И надо же было ему сунуться! Сергей, не проявив интереса, нашёл нужные ампулы и всё-таки сделал себе спасительный укол, пока Модестас, как дурак, развлекался с прослушивающим устройством. — Давай уберём. Хоть кто-то из двоих должен же быть серьёзным. Однако лекарство действовало, боль отпускала, и Сергей сам не понял, как наушники уже напялили на него. Пришлось убедиться, что слышимость действительно фантастическая. Беспечно, словно мальчишки, заигравшись, они не заметили, как вернулся Сева; он, несмотря на малый рост, сурово отчитал их. Сергей с Модестасом переглянулись, припёрли доктора к стенке — и напрасно: мало того, что он не раскаялся, так ещё опять им досталось. — У кого джинсы, у кого валюта, а кто-то вообще — личность подозрительная, — Сева едва ли не пальцем ткнул в Паулаускаса. — Сука! — тот могучим ударом кулака чуть стену не пробил и вышел, звучно хлопнув дверью. Когда Сергей через несколько минут вошёл в комнату, Модестас расхаживал из угла в угол и что-то бормотал по-своему. Белов остановился, привалившись спиной к двери, и откровенно залюбовался им. Ох, как Модя злился! Он буквально кипел, как перегретый самовар. Его вспыльчивость и строптивость временами раздражали Сергея, но сейчас отчего-то привлекали безумно. ...Так и хотелось повалить здоровое, мускулистое тело Модестаса на пол и придавить своим весом, садясь верхом и держа за запястья, чтоб не вырвался. Конечно, поначалу он воспротивится, да только вовсе не от праведного возмущения так тяжело его дыхание. И совсем не гневом сверкают его глаза, когда он, будто девочка, уворачивается от жаждущего поцелуя Сергея, но вожделением. Пройтись бы языком по этим сочным губам, высосать, как сладкую красную сливу — до самой косточки. И дожать, дождаться, дотерпеть, пока Модестас ответит — с тем же пылом, с той же первозданной страстью, с какой играет в баскетбол, и только тогда отпустить его руки и позволить касаться себя. Сергей знал, каким ласковым может быть Паулаускас, как горячи и умелы его ладони, к которым так легко липнет мяч. А теперь они липнут к коже Сергея, распаляя его всё больше, и вот он уже поспешно стаскивает с Модестаса тренировочные штаны, закручивая их вокруг тугой резинки, потом трусы — неуклюже и вкось. Модестас морщится от болезненных ощущений и мстительно делает то же самое. Наконец их стояки соприкасаются в порыве неконтролируемого, сумасбродного влечения. Сергей яростно отирается о каменно твёрдый, шелковистый член Модестаса своим, вжимается в жёсткие паховые волосы чувствительной головкой, и готов, словно старшеклассник, кончить только от этих нетерпеливых, агрессивных прикосновений... Чуть нахмурившись, Паулаускас внимательно смотрел на Сергея: то в его, наверно, слишком мечтательное лицо, то вниз, где штаны явно топорщились из-за одолевшего, как чёрт, возбуждения. Сергей сконфузился, почувствовал, что краснеет, и смело шагнул Модестасу навстречу. Мимоходом коснулся ладонью его груди и ощутил сильный толчок сердца. — Да успокойся, Модь, не обращай внимания, — Сергей хлопнул его по плечу и прошёл к окну. Равнодушно повернулся к Модестасу спиной и стал смотреть, как на олимпийскую деревню опускается безмятежный сентябрьский вечер. — Теперь его в партию примут.