Пропадать, так с шефом

Шефа своего Анисий обожал, а вместе с шефом и все его привычки, которые лишний раз подчёркивали, насколько Эраст Петрович Фандорин человек достойный и благородный во всех смыслах. Если, конечно, от безделья, как думалось Анисию, в халате целыми днями не разгуливает да наставительно не рассказывает про любовь к криволапым. Тут Тюльпанов про своё обожание забывал и позволял себе — вот ужас! — ехидно с Фандориным не соглашаться или мысленно вести диалог, в котором пытался спорить с шефом. Но даже в мыслях это не всегда выходило. Как не выходило иногда у Анисия не замечать то, что для него предназначено не было. Сначала Тюльпанов случайно подметил (мог бы поклясться всей своей душой недостойной в этой случайности), как его начальство совершенно чудным образом перевоплотилось из одной личности в другую. Анисий бы в жизни не признал Фандорина, отправившегося на слежку, в кривоногой нищенке, бодро выскользнувшей из дома. Не признал, если бы не видел, как Эраст Петрович переодевался, абсолютно не заботясь, что заприметят его чересчур любопытные глаза Анисия, а от запримеченного и уши запылают, и в груди тепло станет. Оставалось только пообещать себе впредь до такого не опускаться. Где же это видано, чтобы за шефом подглядывать начал?! Даже Сонька бы до такого не дошла, даром, что идиотка. Только вот, как выяснилось, Анисий идиот поболе будет. Совсем дурной. Потому что полюбил Тюльпанов, морда бесстыжая, наблюдать за процессом, всячески увещевая себя, что только ради общего развития глядит за Фандориным. После такого помощник советника по особым поручениям мог смело заявить, что к списку его идеального шефа прибавился ещё один пункт: Эраст Петрович — мастер перевоплощений. Таким начальством не то, что гордиться, за такого и умереть можно. Можно было бы сказать, но удерживало Анисия, эту пропащую душу, от такого заявления одно «но», которое вытекало в один вопрос, не дававший бедному Тюльпанову ни шанса на ответ. Но что делать, когда это самое начальство по какой-то прихоти натягивало на себя дамские наряды, да еще и такие, которым бы все оные дамы позавидовали. Анисий знал, что никаких дел у Эраста Петровича, требующих таких маскарадов, не было. Увидев такое в первый раз после череды костюмов сутенеров, попрошаек, купцов из провинций, Анисий просто покраснел, отметив, как элегантно Фандорин облачается в платье, что на девице сидеть должно, на плечах круглых да на талии точёной, но никак не на талии, которая тоже вполне себе… Тьфу, дурак! Последний стыд потерял, а вместе с ним и разум. Ничего не сказал Анисий, а шеф, кажется, не заметил приглушённого выдоха за приоткрытой дверью. Или сделал вид, что не заметил, больше уделяя внимание шуршащей ткани. «Мало ли, — думал Анисий, — подожду, шеф всё расскажет». Фандорин не рассказывал, зато показывал. Такие перевоплощения продолжались долго и мучительно для Анисия, который не решался признаться Фандорину, но при этом мог уж даже сказать, какие ткани и цвета больше подходят (стыд-то какой!) его начальнику. В конце концов Анисий просто принял, что его шеф совершенен и в таком образе. А может, в таком еще больше? Господи, вразуми же раба своего, не дай ему возлюбить ближнего больше, чем того требуешь Ты. Было не очень хорошо так подсматривать (и где же вездесущий Маса?!), но стало ещё хуже, когда Анисий понял, что ждёт таких переодеваний, когда можно было просто любоваться. Как картиной. Статуей. Вот как сейчас, когда Фандорин как-то безучастно пытался стянуть темно-синий бархат с плеч. Анисий скромно улыбнулся, наблюдая опять в щель за попыткой стащить наряд, подавив мысль, что ему самому нужно рассказать всё. Признаться и покаяться, а там уж пусть хоть казнит его Эраст Петрович, пусть хоть дураком последним называет. Вот сейчас, он посмотрит в последний раз, а потом войдет и… — Т-тюльпанов, вы уже созрели? Анисий чуть под землю не провалился, судорожно схватился за дверь, желая, чтобы она слетела и погребла его под собой. Да как же так, как же он опозорился! — Да п-пройдите же, мне помощь нужна. И Анисий, зажмурившись и забормотав молитвы, вошел в комнату, не открывая глаза и держа руки по швам. Сейчас он глаза откроет, а там шеф уже… уже… что? Скинет платье? И что же это, без всего?! Такого удара по своей натуре Тюльпанов выдержать не мог, потому и закричал тонко: — Эраст Петрович, не смейте! Не смейте этого делать! Вы не должны! — Вы просветите меня, чего я не должен делать, а то к-как я без вас соображу. Анисий глаза открыл да так и позабыл про слова, которые упорхнули как птицы по осени вместе с дрянной душонкой: шеф, его гениальный шеф развалился настолько гармонично в платье на кресле, что куда уж там записным салонных красавицам, а с плеча платье сползло, как надежды Анисия на выход из ситуации без удара по своему стыду. — Как видишь, сам справиться не могу, — Фандорин говорил с какой-то затаенной грустью, — с прошлыми лучше справлялся, да вот что-то не т-так пошло. — Да… «С самого начала не так пошло, — чуть ли не заплакал по своей участи Анисий мысленно, — ведь всем же известно, что любопытной Варваре на базаре нос оторвали!» Тут же проклял себя за своё согласие. Вот же остолоп! Сразу понятно, что недоучился, не смог выучить главный урок: молчать, когда следует. Фандорин смотрел понимающе, но в то же время как-то подозрительно сверкая глазами. — Всего лишь в-воспоминания юношества, которые, увы, крепко въелись, а должны были быть откинуты, как позорное напоминание. Как видите, у каждого есть свои скелеты в шкафу. Или шрамы. «Молчи, дурья башка с худого горшка!» Только язык не слушался, как и сердце, которое предательски забилось. — Но что такого? Вы же так не гуляете… — Т-тюльпанов, вы никак оправдываете меня? Вот уже не думал, но признателен.  — Нет! Да! То есть, Эраст Петрович!.. — Да? Всё. Скажет сейчас Анисий, сын Питирима, слова свои последние в этом доме да побежит без оглядки прочь. — Вам идёт. Не подумайте чего! Но на вас так красиво сидит, глаз радуется, словно вы для этого и рожд… ох, шеф, простите! Я не хотел! А Фандорин замолчал, вспоминая, от кого у него эта привычка, как болезненно было ощущение от её приобретения. Бриллинг тешил себя видом Фандорина в платье, наслаждался, зная, что тот и слова против не скажет, принимая это и болезненно перекраивая себя. Анисий же робко восхищался, без желания нарушить эту «красоту», без намерения подчинить себе. И Фандорин оценил это робкое наблюдение без вторжения. Хотя он простил бы это Тюльпанову, но Анисий на то и Анисий, что оставался чудесным, совсем не хищным. Избавиться от этой привычки уже не было никаких шансов, но его помощник сделал бы её более комфортной. — Я х-хотел. Поможете мне, Тюльпанов? Раб божий Тюльпанов, осознавший, что чрезмерно усердно выполнил заповедь, робко кивнул, не видя, не трактуя взгляд вставшего с кресла шефа как благодарность, не думая, что заслужил. Потянулся неловко к плечу, боясь разрушить миг просветления, который столь опасно переплёлся с духовным падением. Фандорин не двигался, не дрогнул, когда осторожные пальцы неловко схватились за ткань, оголяя плечо ещё больше, вместе с этим и душу самого Анисия оставляя открытой для этого непостижимого человека. — Сейчас, Эраст Петрович? — Сейчас, Анисий. Зашуршало платье, сползая и погребая под собой остатки кричащей анисиевой совести, чести и… чего там? Что там — неизвестно, тут — тоже, но пальцы прошлись по местам, где более плотно прилегала ткань, познавая и будто пытаясь прикрыть, скрыть от других всё это. Ну не дурак ли? Ответная улыбка и тихий шёпот, всепрощающий, как звон колоколов на Пасху. А к чёрту и всем бесам! Пропадать, так с шефом.