А за этой метелью — весна

      — Ты никогда не думал, что стоило в тот вечер все же остаться дома?       — Думал.       — И как?       Мин меланхолично смотрит на упирающийся в лоб ствол пистолета, переводит взгляд чуть дальше, мимо парня напротив и вздыхает.       Он не может смотреть на него. От этого физически больно, что-то там за грудиной предательски рвётся, растекается по телу чернильной жижей и премерзко бурлит, кипит, наполняя мозг едким дымом и запахом. Так гниёт внутри Мина его сердце, так загибается подобие чувств, так умирает любовь.       Ствол пистолета все ещё упирается в лоб, Мин чувствует, как слегка подрагивают держащие его руки, и вздыхает.       — Давай закончим этот маскарад уже. Я устал и хочу спать.       — Ты меня не спрашивал, чего я хочу. Так что слушай сейчас.       — Я устал.       Пальцы вновь дрогнули, как и остатки сердца Мина. Тот смотрит очень спокойно, ничем ураган внутри не выдаёт, держится, хотя мир его рассыпается на тысячи осколков. Он ими давится, глотает и вновь подносит ложку к горлу. Ест с почти мазохистским удовольствием. Потому что еблан тот ещё, потому что на что-то смел надеяться и чему-то смел верить.       Да, Мин Юнги, ты тот ещё еблан.       В конце концов, а какой смысл в его существовании? Кому он приносит радость или иные положительные эмоции? Уж не тем ли, кого он убил и ещё будет убивать? Или своим вроде бы друзьям? Или боссу, которого интересует только чистота выполнения заказа? Кому Мин нужен?       Он думал, что тому, кто напротив. Тому, кто поселил в бушующей метели весеннее тепло и первые ростки эмоций. Тому, кто смягчил бритвенно острые грани одиночества. Тому, кто держит его же пистолет и явно блефует, что выстрелит.       Мин не верит ему ни на грамм. Он досконально выучил уже и поджатые губы, и прищур, и морщинку между бровей. Он между заказами сутками наблюдал за эмоциями на этом лице, питался живительным теплом и жил рядом с источником света. Пытался жить, в тайне надеясь заполучить его себе.       Как можно верить тому, кто улыбается по утрам, шепчет что-то глупое из глубины одеяла и бурчит, пинаясь холодными пятками. Как можно верить тому, кто смешно дует губы, морщится на сквозняк по ногам и ледяными пальцами под футболку забирается. Как Мин может верить тому, кто сам пошел на встречу, протянул ладонь и позволил утащить с собой во тьму. Мин ему не верит.       Пистолет напротив как бы поясняет: ты свихнулся.       — Я боюсь тебя.       Раз. Первая нить с оглушительным воем рвётся       — Я ненавижу тебя.       Два. Мин скидывает обрывки второй нити, ждёт       — Я никогда тебя не любил.       Три. Мин рушится, рассыпается под тяжестью рухнувшей третьей нити. Она весом с якорную цепь, и он не может, сгибается и сливается с полом, погребенный под ней.       Дуло ходит в слабых руках ходуном, и Мин без труда может вырвать оружие, скрутить парня и затолкать в комнату, в самый темный подвал, оставить его только для себя, дышать им, жить им. Да, пару месяцев назад Мин бы так и сделал. Вырвал бы оружие, скрутил и запер бы в комнате, закрывая от всего мира. Мин бы и глазом не моргнул, игнорируя крики и мольбы.       Но не теперь. Не теперь, когда он сам пришел, сам отдался, сам протянул ладонь. Мин ему не верит, он и себе не верит, не хочет и не может. Вот только в карих глазах напротив плещется страх напополам с уверенностью. И Мину тошно от того, какая это уверенность.       В них уверенность в том, что разрыв ударит только по Мину, только его поглотит тьма одиночества и боли, только он будет загибаться и вопить, раздирать в кровь тело, пытаясь выкорчевать все воспоминания.       Потому что они пережили вместе слишком много. Потому что Мин за него убьет, он и убивал, защищал и будет защищать. Только некого теперь. Некому дарить свое скупое тепло, некому улыбаться, обнажая десны, некому теперь зарываться ночами в волосы и обнимать.       Мин внутри рушится, гниёт и осыпается.       На переферии сознания воют полицейские сирены. И где-то глубоко внутри звенят колокола, требуют уже вырваться и бежать, не дать себя скрутить и упечь за решетку. Мин не двигается.       Стоит и смотрит, рвано улыбается и дышит.       Мину плохо и хорошо одновременно. Он понимает, что тот сделал выбор, что избрал свободу в обмен на жизнь Мина. Плохо от того, что и он теперь тоже труп. В их группировке своих не сдают и не бросают. За это платят кровью всей семьи. За это убивают с особой жестокостью.       — Ты мог просто убить меня.       — Мне обещали защиту.       Мин кривится и горько усмехается.       — Ты же знаешь, что они не спасут тебя. Никого не спасли.       — Я сменю имя и уеду. Они не найдут меня.       — Кролик всех находит. Ты — не исключение.       — Заткнись! Заткнись, я сказал! Слышать тебя не хочу!       — Выстрели, и я замолчу.       Парень затыкается и перехватывает пистолет крепче. Глаза бегают из стороны в сторону, язык то и дело проходится по губам.       Мин вспоминает, как целовал эти губы, как вылизывал рот и пил стоны. Буквально насиловал своим языком, ловя крики. Все это где-то там осталось, за тем мгновением, когда он выхватил пистолет и приставил к его лбу.       Они стоят ещё пару минут, пока в комнату не врываются копы. Они окружают двоих полукругом и сразу же скручивают Мина, бьют под дых, выводят из дома и усаживают в машину.       Мин в прострации, не здесь. Он сквозь стекло видит, как его выводят из дома и усаживают в другое авто, успокаивают. Парень не смотрит в сторону Мина, не поднимает голову и что-то говорит стражу порядка.       Их увозят в разные места, и Мин отсчитывает время.       Час. Дома уже нет. На его месте груда камней.       Мина запихивают в каменный мешок и запирают. Смеются, что поймали ту самую падлу, что недавно застрелила премьера.       Три часа. Все, кто был на задержании, мертвы.       Мин сидит и смотрит в стену, обращается к резко забегавшей охране, предлагая уйти из участка к своим семьям. Его слушает только мальчишка-стажер.       Пять часов. Участок сравняли с землёй.       Мин смотрит на гладкую площадку и кутается в огромную кофту.       — Не надо.       Кролик поворачивает маску к нему и немного наклоняется вбок.       — Я сам. Собери вещи.       Он передает Мину клочок бумаги с адресом и уходит в ночь, оставляя за собой кровавый след.       Семь часов. Мин дышит этим запахом, живёт им, питается этим теплом. Теперь уже буквально.       Он возвращается в квартиру Кролика, мертвый внутри, красный снаружи. Кивает устало и валится на постель.       Кролик заходит в комнату, гладит Мина по волосам, успокаивает.       — Вишня?       Кролик машет головой, отрицательно.       — Будем ждать?       Снова отрицание.       — Сейчас я полежу, и мы поедем. Подожди.       Он кивает и уходит в кухню. Зовёт через пару минут тихо, кормит, пытаясь отогреть ледяную пустыню. Мин молчит. Но не выдерживает.       — Это последний раз, я обещаю. Первый и последний.       Кролик кивает.       Последний.

Два года спустя

      Чимин выходит из кофейни, задирает голову вверх и улыбается согревающему солнцу. Рыжие волосы припекает, щеки горят от тепла, на душе светло. Пак не жалеет, что, несмотря на болезнь, вышел из дома. Сегодня и вправду чудесный день.       Он делает шаг вперёд и утыкается носом в чью-то спину.       — Ащ… извиняюсь!       Отскакивает назад, опускает глаза, собираясь поклониться, и замирает столбом.       — Ну что там ещё, Юнги-хен? Мы опаздываем.       За спиной незнакомца стоят двое. Брюнет и пепельноволосый. Они замечают замешку и напрягаются, опуская руки на пояс.       Пак сглатывает, мгновенно замерзая в тёплый день. Смотрит на того, кто перед ним.       Из-за мятной челки на него с усталостью смотрят черные лисьи глаза. Бледная кожа едва светится под палящим солнцем. И пусть незнакомец в черном, но даже не вспотел. Устал только. Это по мешкам под глазами видно и чуть подрагивающим пальцам.       — Извините!       Ещё раз сгибается в поклоне Пак и чувствует ладонь на своем плече.       — Брось. Все нормально.       Чимин отрывается от созерцания земле, когда тяжёлые ботинки разворачиваются и удаляются. Пак смотрит вслед странному трио. Брюнет оборачивается и вымораживает его взглядом. Пепельноволосый же улыбается.       Оба тут же получают подзатыльники и шипят на мятноволосого.       Пак шокирован увиденным и сжимает в пальцах что-то в кармане кофты.       Всматривается в клочок бумаги.       «Завтра здесь же. Не опаздывай»       Пак воодушевленно втягивает воздух и несётся домой, пока брат не начал волноваться. Он придет.       Обязательно.       Чимин чувствует, что обязан придти и узнать, почему незнакомец так устал. Почему в глазах у него ледяная пустыня, а губы дрогнули в подобии улыбки.       Чимин узнает и позволит узнать себя.       И никакие брюнеты с улыбкой кролика ему не страшны.