Контракт

Дженсен не знал, почему согласился и подписал чертов контракт, лишив себя свободы. Это до сих пор вводило его в ступор, ведь понимал же, что ввязывается в кабалу, теряет возможность контролировать свою жизнь. Но рука сама вывела подпись, и теперь оставалось лишь пытаться подстроиться, дабы не возникло проблем. Данниль теперь смотрела снисходительно, хлопала по плечу и улыбалась. Как глупо было повестись на ее довольно топорное — как теперь становилось понятно — соблазнение, поддаться желаниям собственного тела и сиюминутному порыву обладать ей. Чтобы потом поддаться на уговоры и встретиться с продюсером, который точно оценит его талант и способности. Смешно и глупо, но дороги назад уже не было. Он был весь, весь с потрохами продан за успешную карьеру и славу. И это сделал он сам, хотя за тем, что приобрел, никогда не гнался и не желал так отчаянно, как окружающие его другие музыканты. Ему было по-хорошему наплевать, а теперь… — Поверь, этот контракт лучшее, что могло с тобой случиться, — мурлыкнула Данниль и поднялась, чтобы скрыться в дамской комнате. Его новый владелец, известный продюсер Дэвид Ганди, исчез сразу же после подписания контракта. Так что на какое-то время Дженсен остался один. И что-то подсказывало ему, что такие моменты могут быть теперь очень редкими.

***

Дженсен не смотрел, старался, по крайней мере. Ему хватало ощущений: полоски кожи ремня на шее, шершавых подушечек чужих пальцев, изучавших его тело, и двигавшегося внутри члена. Холод зеркала обжигал только пару секунд, потом оно нагрелось от ладоней. Напряжение в ногах с каждой секундой нарастало: стоять на цыпочках он долго не мог даже спустя столько времени. В его теле было слишком много сдерживаемой энергии, которая резонировала внутри, заставляя дрожать каждую мышцу, желая получить освобождение. Еще повезло, что в этот раз ремень не слишком сильно сдавливал горло, не перекрывая кислород. Иначе бы его разорвало. Потому что всего было слишком много. — Открой свои прелестные глаза, — мягко попросил Дэвид, и Дженсен почувствовал, что не может противиться. Потому что так проще, послушание всегда поощряется лучше, чем сопротивление. Ему не хотелось видеть своих распахнутых глаз с чернильной тьмой расширенных зрачков, припухших губ и оставленных на плечах засосов. Спускаться взглядом ниже еще сложнее — на груди пара ярких следов укусов, на бедрах синяки и следы спермы. Это слишком пошло и грязно. Но он все равно смотрел, слегка подаваясь вперед в ритм толчкам Дэвида. Хорошим мальчикам позволяется больше, чем плохим. Дженсен усвоил это правило лучше остальных, и, насколько ему известно, сейчас он был одним из любимчиков. Это хорошо. Это гарантировало ему относительное спокойствие. Дэвид втиснул его в зеркало, коснулся пальцами подбородка, сжимая и жестко целуя в покрасневшие губы. По телу прошла заметная дрожь, и Дженсен застонал, отчаянно зажмурившись. Ему хотелось кончить самому и чтобы кончил Дэвид, ведь тогда пришел бы такой желанный покой и умиротворение. — Чего ты хочешь, Ангел? Дженсен ненавидел это прозвище. Потому что Данниль, смеясь, называла его Падшим, другие, такие же как и он, в отместку называли бесом. А все потому, что Дэвид называл его так, явно демонстрируя всем, что Дженсен — фаворит. Ведь кто еще будет фаворитом, кроме него, такого податливого и понятного всем и каждому Дженсена? — Тебя, — выдохнул Дженсен, заметив, как дыхание оседало на зеркале. И уже в следующее мгновение оказался на коленях, распахнув глаза и облизывая губы, полностью готовый и предвкушающий, как казалось со стороны. Первые капли спермы попали на щеки, потом запачкали губы и подбородок. — Истинный ангел, — улыбнулся Дэвид, наклонившись, чтобы провести пальцем по скуле и заглянуть в глаза, обрамленные влажными ресницами. Ремень затянулся на горле туже, и Дженсен изо всех сил постарался не дернуться в сторону. — Давай, Дженсен, кончи. Все тело продрало судорогой, кажется, будто каждая мышца пульсировала и дрожала, а кости под ними выкручивало. Отходняк даже от короткого удушья, совмещенного с оргазмом, у Дженсена всегда жесткий — ему еще долго казалось, что воздуха нет и легкие выжигает отсутствие кислорода. Тем более тело расслабилось настолько, что даже устоять на коленях было непосильной задачей. Дэвид поднял его на ноги, отвел в кровать и смотрел. Самое отвратительное, что могло происходить с Дженсеном, это то, что происходило сейчас — Дэвид им любовался, как чертовой картиной или скульптурой в музее. А Дженсену было стыдно. Потому что он вытрахан, изможден и даже унижен настолько, что хотелось скрыться. Но эти мысли занимали его недолго: пара часов после их встреч, и потом от них не оставалось и следа. Просто… это тот самый отходняк, который одновременно необходим и ненавистен. — Ты невероятно прекрасен, Дженсен, — сказал Дэвид, и у Дженсена сбилось дыхание. — Каждый раз как в первый, пусть ты и усвоил правила игры. Это мне и нравится в тебе: неприкрытые эмоции и полная открытость. Не сказать что это понравилось самому Дженсену, но поделать он все равно ничего не мог. Ему только и оставалось, что играть по правилам и выдавать нужные реакции именно тогда, когда это нужно. — Данниль принесет тебе одежду, — поднявшись с кровати, сказал Дэвид и, судя по звуку шагов, ушел в ванную. — У нас сегодня встреча с моим другом. Дженсен готов поспорить, что эта встреча будет для него тем еще испытанием. Ведь друзья Дэвида зачастую оказывались теми еще козлами, к которым, кстати говоря, уходили надоевшие игрушки самого Дэвида. Для себя такой участи Дженсен не желал, поэтому изо всех сил держался за Ганди. Это его единственный шанс выжить. — Думаю, ты с ним уже встречался, — донеслось тем временем до Дженсена, погрузившегося в полудрему. — Помнишь Мэтта? Конечно он помнил. Один из тех, кого Дженсен считал не-козлом. Что удивительно, при том что Мэтт Бомер имел успешную карьеру адвоката, выигрывавшего каждое свое дело. Даже самое безнадежное на первый взгляд. — Помню, — наконец отозвался Дженсен, поняв, что лимит его молчания исчерпан. — Значит, тебе точно не будет скучно, — улыбнулся Дэвид, выйдя из ванной в одном лишь полотенце. — Собирайся, не буду тебе мешать. Спасибо тебе, Господи, за маленькие радости, подумал Дженсен, поднимаясь с постели и медленно бредя в сторону душевой.