***
Ньюту действительно подходит его сущность. Призрачный лис, он хитрый, лукавый и саркастичный, никогда не лезет за словом в карман, выдает информацию (абсолютно любую) так аккуратно, что и не придерешься, если понял двояко. У Ньюта золотистые белесые волосы, полуулыбка, которая достается хорошо, если трети его знакомых, и тепло-кофейные глаза, в глубине которых разливаются расплавленные солнечные лучи, даже если за окном — ночь. Ньют говорит мало, но красиво, если его внимательно слушать — можно утонуть в его словах, как в Маракотовой бездне, и чтобы ты выбрался — этого должен захотеть сам Ньют, он сам должен отпустить тебя. Именно из-за того, что Томас, кажется, слишком много времени проводит с Рейко, его считают странным. Ньют, вроде как, не злой. Он не вселяется людям в головы, не пытает никого, не убивает ради развлечения, не делает вообще ничего, но и хорошим его назвать нельзя. По крайней мере так заверяет Минхо. Томас ссылается на то, что лисы и волки никогда не ладили, и не слушает его. Ньют льет молочную пенку в кофе и смотрит, как в его кружке разливаются галактики, мигом озвучивая это Томасу. Томас действительно старается не тонуть в этой проклятой бездне, и у него получается (по крайней мере, он так себя заверяет). Томас смотрит, как Ньют своими тонкими музыкальными пальцами перебирает гитарные струны, и не может контролировать и взгляд, и язык одновременно: — У тебя очень красивые руки, — Томас слышит свой голос, как будто бы он и не его вовсе, а когда понимает, что нет — еще как его, закусывает губу, свято веря в то, что Ньют не слышал. Еще одним плюсом Рейко был прекрасный слух. — Спасибо, Томми, — улыбается он уголками губ и даже не отрывает взгляда от грифа. — Это ты еще не знаешь, на что они способны, — Томас не уверен, как это стоит понимать, поэтому и недоумевает, и краснеет одновременно. Такие шутливые заигрывания со стороны Ньюта — не новость, но вот тут Томас более, чем уверен, что это от скуки. Ньюту тоскливо и скучно, потому что вокруг — «свора занудных и вечно-занятых-ничем волчков-кусь за бочок». Ему нечем заняться последние пару веков, а тут под руку так удачно попался человеческий мальчишка, которым можно вертеть, как вздумается, и тебе ничего за это не будет. Томас знает, что все это от скуки. Но, черт, ему совершенно не хочется в это верить.***
— Милое созвездие, — хмыкает Ньют, пристально разглядывая шею Томаса в зеркало заднего вида. — Кхм, спасибо, — отвечает Томас. Он до сих пор не может понять, как Ньют видит соседнее сидение, не оборачиваясь. — Вот тут только соединить, — Рейко сосредоточенно, но не глядя, проводит пальцем по шее Томаса. За эти короткие три с половиной секунды тот успевает пожалеть раз восемьдесят семь, что надел эту рубашку. — И получится созвездие малой лисы. Вообще, довольно слабое созвездие — в нем звезды не особенно яркие. Зато, как понимаешь, мне близко. Да и тебе, как я вижу — тоже, — Ньют усмехается, не отрывая взгляд от дороги и делая вид, что жутко сосредоточен. — Томми, прекрати краснеть, иначе дым из твоих ушей опалит мне покрытие, — так же спокойно произносит Ньют, все еще даже не поворачиваясь. Томас молча открывает окно, надеясь, что пар из его ушей повалит туда, на воздух.***
Ко всем прочим странностям, заключенным в Ньюте, относится еще и то, что покупает продукты он крайне удивительным образом — на его-то стипендию Рейко умудряется есть дорогущий сыр и пить кофе в пластиковых стаканчиках дважды в неделю. В остальное время — растворимую муть. Но делать это так гордо, будто он гоняет чаи на приеме у какой-нибудь королевы. Когда Томас просит поведать секрет, Ньют расплывается в улыбке — я трачу деньги разумно. И все. И больше ничего. Раз в месяц Ньют покупает упаковку фетаксы (сыра, который в теории — только в салат, но на практике — куда угодно, кроме салата), уверяя, что обожает этот сыр. Где-то треть он съедает на одном дыхании. Потом пару дней его чуть ли не мутит от одного упоминании о наличии голубо-белой коробочки на полке холодильника, и последующие две недели он мучительно ест оставшийся кусок. Ещё неделю — клянётся, что больше никогда и не посмотрит в сторону этого сыра, а потом покупает ещё кусок, думая, что этот сыр — его любимый. И процесс повторяется по кругу. Последние пол года. Томас не может понять, каким образом проводит параллель с этим долбанным сыром, но не хочет надоедать Ньюту. Именно поэтому находится рядом ненавязчиво, понимая, что если надоест ему, то трюк с сыром на нем не сработает. Что если Ньют начнет воротить от него нос — то не на неделю, а с концами. Поэтому Томас старается сохранить в себе что-то, чего Ньют еще не знает, чем его еще можно удержать возле себя.***
А потом Томас через третьих лиц (по большей части — от Минхо) узнает, что у Ньюта есть хвосты. Желание увидеть их одолевает Томаса до такой степени, что попросить кажется слишком просто. Чем больше у лисы сил, тем больше хвостов. Сколько же у Ньюта хвостов? Восемь? Девять? Сколько? Томасу кажется, что их так много, что Ньют мог бы завернуться в них, как в вечно воруемое у него, — Томаса, — одеяло. Спустя неделю Томас выясняет — хвосты прятать для лис очень сложно, потому как в этом никогда не было необходимости, и природа не приспосабливала их под это. Значит, скорее всего, когда Ньют один, он не сдерживает хвосты. Шансы увидеть их растут в геометрической прогрессии. Все еще не задумываясь о том, что лучше и честнее всего было бы попросить, Томас внезапно заявляется в гости к Ньюту, зная, что тому потребуется хотя бы пара минут, чтобы спрятать хвосты. Он барабанит в дверь так часто и так сильно, как будто его пытаются зарезать, задушить и изнасиловать одновременно. Ньют, конечно, вроде забеспокоившись, распахивает дверь. У Томаса не хватает ни слов, ни воздуха еще с минуту, поэтому он просто открывает и закрывает рот, как карп, которому скормили несвежую кукурузнику. Ньют стоит на пороге в помятой рубашке, — видимо, он не так давно вернулся с занятий, — растрепанный и какой-то непривычно домашний, с чашкой, на дне которой насыпан кофе и сахар, и окруженный огромным пушистым золотым облаком. Золотое облако мерно покачивается из стороны в сторону, Ньют потешно склоняет голову вбок и закатывает глаза. Стоит так еще секунд двадцать, а потом раскрывает дверь чуть шире и отходит вглубь квартиры, пропуская Томаса внутрь. Облако хвостов все еще покачивается за его спиной. Томас никогда не думал, что это так красиво. Томас все еще не может выдавить не слова, когда Ньют ставит на стол еще одну чашку с кофе и протягивает ему сливки. — Ну и что ты мне тут из себя лом изображал? — раздраженно интересуется Ньют, даже не думая прятать хвосты. — Я, это, ну… — Томас не может придумать себе оправдание, поэтому быстро делает глоток кофе, обжигает язык и шипит. — Горячо, балбес, — запоздало предупреждает Ньют, сам отхлебывая из чашки мелкими глоточками. — Минхо язык прикусить не смог, правильно понимаю? Томас опускает глаза на бежево-молочную столешницу и коротко кивает. — Сколько их? — тихо бормочет он себе под нос. — Семь, — фыркает Ньют, и хвосты за его спиной мерно покачиваются. Туда-сюда и снова туда. В свете солнца, льющегося из окна они отливают золотом, и весь Ньют, кажется, озаряет все вокруг себя мягким теплым светом. — Одуреть, — только и может выдавать из себя Томас. — Да ты просто бог комплиментов, — фыркает Ньют. — Можно? — рука непроизвольно тянется к хвостам Рейко, Томас привстает на табуретке и тянется через всю столешницу. — Хвосты — это личное, Томми. Их обычно никому не позволяют касаться — они помогают нам жить в той же степени, что и сердце. Они важны для лис. Чертовски важны. И прикоснуться к ним может только человек, которому лиса доверяет. Это жест величайшего благоговения. Надеюсь, ты понимаешь это, — Ньют рассуждает так пространно и тихо, что Томас почти удивлен. — Так можно? — он спрашивает, не подумав, поэтому готов уже спустя секунду начать извиняться и отдернуть руку, когда Ньют шепотом произносит: — Можно. Томас не может поверить этому, но осторожно протягивает руку и проводит кончиками пальцев по одному из хвостов. На ощупь он не похож на вату, как казалось изначально, шерсть чуть жесткая, но неописуемо приятная на ощупь, и Томас не может поверить в то, что Ньют так доверяет ему. — Спасибо, — шепчет Томас, продолжая гладить пальцами хвост. Ньют коротко кивает, и Томас уже собирается отодвинуться, пытается убрать руку, но Рейко перехватывает его запястье и удерживает так, пока Томас не усмехается и не продолжает перебирать пряди на одном из хвостов. Это продолжается еще минут пять, Томас понимающе смотрит на макушку Ньюта, знает, что тот смущен (наверное, впервые в жизни) таким доверием со своей стороны, но все еще нуждается в том, чтобы быть кому-нибудь нужным. Томас понимает, что Ньюту нужно это внимание, нужна ласка и забота, что весь его сарказм и даже хамство — это все лишь часть характера Ньюта. Неотъемлемая, но лишь часть. Вторая же часть — вот такой ранимый лисенок, которому требуется иногда, чтобы кому-то можно было довериться. Потом Ньют порывисто вскакивает с табуретки, поднимается на локтях и прижимается губами к губам Томаса. Еще одной чертой призрачных лис является прекрасное чтение человеческих эмоций. *** Вспышка накрывает внезапно — Томас понятия не имеет, что в этом виновато, но действует это только на лис, а потому убивает Ногицунэ. Это не может не радовать — наконец-то он свободен, может не отгадывать загадки и не пытаться не сойти с ума. Томас запоздало осознает — последняя загадка осталась без ответа. — Когда монстр — не монстр, Томми? Ньюта накрывает так же внезапно — его чудесные золотые хвосты становятся сначала пепельно-серыми, а потом цвет все темнеет и превращается в грязно-серый, неприятный, похожий на цвет луж после недельного ливня. Ньют становится больше похож на тень — он бледнеет, синяки под глазами разрастаются до размеров мешка Санты перед Рождеством, Рейко больше даже на лису-то не похож. С каждым днем Ньюту очевидно хуже — он будто бы медленно сходит с ума, огрызается на всех, даже на тех, с кем когда-то ладил. И в один из дней Ньют заявляется к Томасу весь в крови, — чужой крови, — с безумной улыбкой на губах и взглядом, будто бы вот теперь-то он — настоящий Рейко — убивает ради забавы, делает все ради того, чтобы потешить себя любимого. На его белой рубашке, — это выглядит издевательски — рубашка, в которой он ходил в самое адекватное место в своей жизни, в институт, — расползаются алые пятна, на его поникших, запыленных хвостах — чужая кровь, везде, везде, абсолютно везде — чужая кровь. Томасу почти страшно, когда Ньют достает нож и протягивает ему. Глаза Ньюта на пару мгновений обретают прежний, тепло-кофейный оттенок с разливающимися внутри солнечными лучами, и он тихо шепчет: — Пожалуйста, Томми, пожалуйста. Томас знает, как поступит правильно, но знает, что так поступить не сможет. — Так что, Томми, когда монстр — не монстр? — издевательски смеется Ногицунэ где-то глубоко внутри. В момент, когда нож пронзает грудную клетку Ньюта, Томас все еще не может понять, из-за кого это — на рукоятке — обе руки. — Когда ты любишь его.