Шёпот в темноте

Никогда прежде, до того самого дня, он не прислушивался к окружавшей его темноте, потому что и без того слишком отчётливо различал неясное шевеление, бормотание и вздохи, будто дом, как живое существо, беспокойно вертелся во сне. Но сегодня это произошло против воли — Хисока долго не мог уснуть в своей маленькой спальне, ворочаясь с боку на бок. Одежда пропиталась липким холодным потом и раздражала кожу прикосновением каждый раз, как он двигался. Куросаки Хисока, десяти лет от роду, был в ужасе. Ужас имел крепкий фундамент, подобно старому дому. Из комнаты отца отчётливо доносилось приглушённое шипение. Оно было низким, протяжным, полным ненависти и неприкрытой злобы, и в полной тишине его звук казался Хисоке нестерпимо громким. Он хотел было встать с футона и поплотнее задвинуть сёдзи, но испугался, что скрип половиц выдаст его, и тогда никакие сёдзи не защитят. Ято-но-ками придёт за ним. Скользнёт в непроглядный мрак комнаты, заберётся под одеяло и прижмётся к Хисоке своей отвратительно-холодной змеиной чешуёй, а потом будет шептать до самого рассвета одну и ту же фразу: — Рано или поздно ты тоже станешь моим. Рано или поздно ты тоже станешь моим. Рано или... Тшшшш... Хисока уже довелось испытать это, и неоднократно. То был сон, конечно, но Хисока не сомневался, что в реальности всё случится точно так же. Или ещё хуже. Рано или поздно. Шипение послышалось совсем рядом. Хисока зажмурился. «Я сплю, я сплю, я сплю». Сёдзи едва слышно отодвинулась в сторону, и в неестественно плотной темноте раздался низкий шепчущий голос: — Куросаки.... *** Утро следующего дня было похоже на сотни других, когда туман поднимался из низины и молочным облаком окутывал окрестности. Хисока сидел у порога, вглядываясь в белёсую мглу. Он не выспался, и потому туман казался ему всего лишь продолжением ночных кошмаров. В доме было тихо — дядя Ивао отправился по каким-то делам, матери нездоровилось, отец в последнее время стал еще более молчалив. Хисока привык к одиночеству — даже когда все родственники собирались вместе, они делали вид, что его, Хисоки, не существует. Отводили глаза и проходили мимо. Ощущая себя лишним, он часто уходил гулять — всё равно его никто не искал, поэтому Хисока мог часами бродить среди деревьев, осенью подбрасывал опадающие пёстрые листья момидзи, вдыхал аромат сакуры в разгар весны или просто лежал в прохладной тени в жаркий летний полдень. Только зимы казались ему настоящим испытанием — дни делались короткими и сумрачными, а темнота — зловещей, голые деревья на фоне белого снега напоминали скрюченные фигуры, будто склонившиеся под бременем невыносимой муки. Воображение ребёнка наделяло знакомый пейзаж деталями столь пугающими, что Хисока предпочитал оставаться в доме, где никому не было до него дела. — Молодой господин, — негромкий голос служанки заставил Хисоку резко обернуться. За мгновение до этого он успел уловить чужое присутствие, но не успел ничего сделать. Тем временем девушка поклонилась и добавила: — Куросаки-сама велел привести вас к нему. Хисока понял, что речь идёт об отце — дяди не было дома, да он никогда с Хисокой и не разговаривал. Кроме того, он постоянно чувствовал исходящую от Ивао неприязнь, а время от времени — ненависть. Хисока знал, что дядя терпеть его не может, хотя в открытую свои чувства он не демонстрировал. По крайней мере, при отце и матери. Хисока поднялся и последовал за Мией. Та, кажется, была чем-то расстроена, что-то личное, не связанное с работой, но спрашивать, что случилось, Хисока не стал — всё равно не ответит. Мия привела его к комнате отца и, опустившись на колени, отодвинула сёдзи. — Куросаки-сама, я привела Хисоку-сама, — негромко сообщила она. — Пусть войдёт, — послышался чуть приглушённый, ничего не выражающий голос. Хисока к этому привык. Отец испытывал разные чувства, но самыми сильными из них были боль и тоска. Никто и никогда не рассказывал ему про тётю Касанэ, Хисока узнал о ней сам, однажды уловив особенно сильные эмоции отца, и тогда понял, что тот никогда не любил его мать. Время от времени отец пытался увидеть в жене её сестру-близняшку, тоска по которой до сих пор терзала его сердце. Хисока переступил порог и, сев на пол, посмотрел на отца. Тот впервые за долгое время пристально разглядывал сына. Хисока пытался прочитать его чувства, но разобраться в них не мог. Эмоции отца скручивались в сознании вихрем, они напоминали картину, на которую плеснули водой. Краски размылись, смазывая очертания предметов, превращая их в цветные кляксы на грязном полотне. Ещё Хисоке чудилось что-то злое и тёмное в самой комнате. Сейчас ощущения немного притупились, благодаря заливавшему ее дневному свету, но и этого оказалось достаточно, чтобы волоски на теле встали дыбом. Пугающие чувства исходили не от отца — стены пропитались незнакомой, чужой злобой и ненавистью. И Хисока прекрасно знал, кому они принадлежат. Только никогда бы не решился спросить об этом вслух. — Я хочу показать тебе кое-что, — после пары минут молчания сообщил отец. — Ты должен это увидеть. Хисока едва не вздрогнул от удивления — отец никогда не говорил ничего подобного, он вообще предпочитал делать вид, что сына не существует. — Что это, отец? — Я не могу тебе сказать. Ты сам увидишь. Пойдём, — отец поднялся с колен и направился к двери. Хисоке ничего не оставалось, кроме как последовать за ним. Он сразу понял, что место, куда хочет отвести его отец, находится где-то за пределами дома, потому что всё-таки смог уловить в смутных образах что-то, похожее на старое кладбище. Стало жутко, но Хисока проглотил вставший в горле ком и не проронил ни слова, догадываясь, что отец разгневается, если услышит лишние вопросы. Выйдя из дома, отец спустился по небольшой тропинке, прошёл мимо пруда, где когда-то утонула Касанэ. Он даже не оглядывался на сына, словно его мало беспокоило, идёт ли тот или нет. Хисока старался не отставать, приноровившись к широкому шагу. Через несколько минут он действительно увидел кладбище, мелькавшее в мыслях отца. Оно, как и все окрестности, тонуло в туманной дымке, делавшей это место немного зловещим. Хисока почувствовал смутное беспокойство. Отец неожиданно оказался рядом и взял его за руку, Хисока дёрнулся, пытаясь вырваться, но тот лишь сильнее сжал пальцы — почти до боли. Хисока не любил, когда к нему прикасались, потому что тогда чужие чувства могли накрыть его с головой, мешаясь с его собственными, а то, что сейчас творилось в душе отца, заставляло колени подгибаться. Отчаяние — вот что он чувствовал. Чёрная сосущая пустота внутри, и от этого становилось дурно. — Сегодня тот самый день... Но никому нет до этого дела, Хисока, — тихо говорил отец, таща сына за собой между столбиками с именами. Он словно обращался не к Хисоке, а к кому-то другому. — Кажется, все делают вид, что забыли. Руй и Ивао никогда не придавали этому значения. Но я каждый год вспоминаю. Отец остановился возле одного из каменных столбиков. Хисока поднял на него взгляд. — Знаешь, в честь кого тебя так назвали? — глухо произнёс отец. — Смотри. Хисока наконец нашёл в себе силы повернуться и посмотреть. Надпись гласила: «Куросаки Хисока». Дыхание перехватило. Есть ли что-то страшнее, чем смотреть на могилу с собственным именем? — Отец, это... — Это могила твоей сестры, которая погибла за два года до твоего рождения, ещё во младенчестве. Традиции нашей семьи таковы, что первым ребенком, появившимся на свет, должен быть мальчик, девочка-первенец — дурной знак, и её нужно умертвить. Я не позволил им этого сделать. Но однажды мне пришлось отлучиться по делам, и когда я вернулся... Хисока больше не слышал, что говорит отец, он это видел. Перед глазами встала чёткая картинка, словно он сам стал свидетелем событий прошлого. Молодая женщина, как две капли воды похожая на его мать — Хисока поначалу подумал, что это она и есть — рыдала, прижимая к себе спелёнутого ребёнка. Ткань, прикрывавшая лицо младенца, была испачкана кровью, тяжёлые красные капли стекали по рукам женщины, пачкали её лицо, капали на пол. Гулкий и страшный звук их падения не могли заглушить судорожные всхлипы убитой горем матери. — Касанэ... — хрипло позвал отец. Казалось, он до сих пор не осознал до конца, что произошло, не мог и не хотел в это поверить. Но Касанэ словно не слышала его, качая на руках окровавленный свёрток. И в следующее мгновение раздался такой оглушающий, полный боли крик, что сердце Хисоки едва не остановилось — отчаяние и горе почти не оставили в голосе Касанэ ничего человеческого. А потом в голове за мгновение до того, как Хисока потерял сознание, пронеслась еще одна картина — спокойная гладь небольшого пруда, на поверхности которого плавало светло-зелёное кимоно, заляпанное пятнами крови. *** Прошёл уже год с тех пор, а Хисока так и не смог вспомнить, как вернулся обратно домой. Возможно, его отнёс отец, но скорее всего, бросил его на кладбище и поручил заботам кого-то из слуг. Хисоку это мало беспокоило: всё, что терзало его теперь — это ночные кошмары. Слившись воедино с жутким шипением Ято-но-ками, они приходили к нему каждую ночь. Хисоке казалось, что с него сдирают кожу живьём, он чувствовал, как обнажаются мышцы и связки, как и они начинают медленно сползать с костей... Иногда он даже кричал, и тогда в комнату вбегали слуги, напуганные страшными воплями. Но отец ни разу не пришёл. Хотя именно его голос чаще всего пугал Хисоку во сне. — Что это, отец? — Хисока снова и снова задавал этот вопрос. Отец с силой сжимал ему руку и спокойно отвечал: — Это твоя могила, Хисока. Хисока смотрел на жуткий каменный столбик и видел дату своего рождения — восемнадцатое октября тысяча девятьсот восьмидесятого года. Он знал — могила эта пуста и ждет его. Зовет его. Иероглифы имени медленно растекались по камню, складываясь во фразу: «Ты следующий». — Ты следующий... — мерзкий шёпот шелестел у самого уха. ОТвратительное зловоние едва не обжигало ноздри, чужая злоба мешала дышать. Ято-но-ками вился у его кровати. — Ты следующий, Хисока... Хисока знал, что если, согласно традиции, он станет семнадцатым главой рода, то будет вынужден всю жизнь провести рядом с Ято-но-ками и страдать от семейного проклятия Куросаки. Он будет умирать в страшных муках, сжираемый древним богом изнутри, при мысли об этом холодело сердце. — Не хочу... не хочу... — словно в бреду повторял он, метаясь по кровати. И слышал в ответ сдавленный смех из темноты. — Если таково твоё желание, Хисока... так и быть, я исполню его. Обещаю... Пусть твой предок и убил меня, но не уничтожил, я остаюсь богом и исполню твою заветную мечту. Ты умрёшь раньше своего отца. Ты следующий... *** Одним тоскливым и бесцветным днём, таким же, как и многие другие, Хисока читал в своей комнате. Он почти не выходил из нее, не желая наткнуться на кого-то из родственников. В последнее время его редко куда-то отпускали одного, поэтому ничего не оставалось, кроме как запереться у себя и никому не показываться на глаза. Хисока уже привык к тому, что мать смотрит на него со странным испугом в глазах, то и дело повторяя: «Я боюсь его», он делал вид, что не слышит, когда дядя гневно вопрошал отца: «Почему это до сих пор находится в нашем доме? Избавься от него!» Но отец ничего не предпринимал, оставаясь равнодушным. Казалось, его действительно ничего не трогало, и ему было плевать и на старшего брата, и на жену, и на собственного сына. После смерти Касанэ отец словно старался огородиться от любых чувств, не желая больше испытывать боль. Хисока читал это в душе отца каждый раз, как его видел. Даже когда в его сердце что-то шевелилось, отец усилием воли подавлял эмоции и говорил, обращаясь к Хисоке, в отличие от матери безо всякого страха: — Я терплю тебя здесь только потому, что ты должен стать моим наследником. Это ранило Хисоку — он понимал, на что обрекает его отец, делая своим наследником. Дядя Ивао не подозревал о проклятии. Считал, что это басни, и злился на своего отца, который отдал Нагарэ права главы семьи. Дядя ненавидел Хисоку и мечтал избавиться от него не только из-за странного дара племянника, но и желая вернуть принадлежавший ему по праву титул главы рода. Поэтому Хисока старался делать вид, что его не существует вовсе, то и дело размышляя, как было бы здорово действительно исчезнуть. Что угодно лучше, чем жить здесь, в этом проклятом доме, откуда ему не сбежать. Где остаётся только ждать своей неминуемой участи. Он перелистнул очередную страницу сборника стихов и вздрогнул от резкого звука — за дверью раздался звон бьющейся посуды. — Дура, смотри, что ты натворила! — донёсся до слуха гневный голос дядюшки. — Ты хоть представляешь, сколько это стоит?! — Извините, извините, — причитала Мия — единственная из слуг, кто разговаривал с Хисокой. Остальные его сторонились, невзирая на то, что в будущем он должен был стать их господином. — Думаешь, этим всё исправишь? — не унимался Ивао. Хисока поморщился — дяде всегда доставляло удовольствие издеваться над теми, кто не мог ему ответить. Слуги входили в эту категорию. — Да тебе год придётся работать бесплатно, чтобы всё это оплатить! — Хорошо, Ивао-сама, — сдавлено ответила Мия. Хисока не выдержал и, громко захлопнув книгу, впервые в жизни решил вмешаться. Он отодвинул сёдзи и посмотрел на представшую перед ним картину. Мия, глотая слёзы, собирала на поднос осколки, крупная фигура Ивао нависала над ней, подобно отъевшейся хищной птице. По раскрасневшемуся лицу, блестящим глазам и слегка заплетавшемуся языку дяди, Хисока быстро понял, что тот слегка перебрал. А выпив, дядя становился ещё более невыносимым. — Выплатишь до копейки, голодранка, — с мерзким упоением в голосе повторил он. Мия кивнула и всхлипнула. Только сейчас Ивао заметил, что в коридор вышел племянник, которого он тут же смерил гневным взглядом. — А ты чего выскочил, маленький гадёныш? — Куросаки-сама, — тихо произнёс Хисока. — Что? — к ярости Ивао примешивалось недоумение. — Куросаки-сама, — повторил Хисока и нахмурился. — Я будущий глава этого дома, поэтому запрещаю так обращаться со слугами. — Тебе здесь ничего не принадлежит, — почти прошипел Ивао, окончательно выходя из себя. — Даже не мечтай, отродье сатаны. Ты никто в этом доме, так что не смей мне указывать. Ивао угрожающе двинулся на него. Хисока понял, что за этим последует, и услышал, как сдавленно охнула Мия. Он хотел зажмуриться, чтобы не видеть, как дядя замахивается, но так и остался стоять с открытыми глазами, не позволив себе эту маленькую слабость. Однако удара не последовало, и в следующее мгновение послышался голос отца — видимо, его тоже потревожил шум. Впервые на памяти Хисоки, отец решил вмешаться в происходящее. Первый и последний раз. — Что здесь происходит? — спросил он. На бледном лице отчётливо виднелись залёгшие под глазами тёмные круги. Уже которую ночь он плохо спал, и Хисока прекрасно знал, почему у отца такой измученный вид. — Этот гадёныш посмел мне перечить, — рыкнул Ивао, поворачиваясь к брату. — Он всё верно сказал, Ивао, — равнодушно ответил Нагарэ. Его зелёные глаза казались мёртвыми. — Хисока — будущий наследник. — Что ты несёшь?! Не обращая больше внимания на дядю, отец тем же ровным тоном обратился к Мие. — Прибери здесь всё, и закончим на этом. У семьи Куросаки достаточно денег, чтобы купить ещё один набор посуды. Посчитав разговор оконченным, он удалился обратно к себе. Ивао что-то нецензурно выдохнул ему вслед, но никто не обратил на него внимания. — Думаешь, хорошо устроился, а? — снова заговорил дядя, но уже чуть тише. — Обещаю тебе, змея, ты ещё пожалеешь об этом. Дядя неровной походкой направился прочь. Хисока только пожал плечами. — Молодой господин, — до него донёсся всё ещё подрагивающий голос Мии. — Всё в порядке? — В полном, — Хисока кивнул. — Ты ничего не должна. Просто убери эти осколки, чтобы никто не порезался. — Спасибо, Куросаки-сама, — одними губами произнесла Мия и принялась за уборку. Вернувшись в свою комнату, Хисока понял, что какое-то неприятное предчувствие не даёт ему покоя. Что-то было такое в словах дяди... Конечно, он и раньше угрожал, но на этот раз Хисока понимал, тот непременно найдет способ поквитаться за унижение и сделает это как всегда изощренно. И, как выяснилось позже, не ошибся. *** Спустя неделю отец уехал по делам, и мать, прежде избегавшая Хисоку, попросила зайти к ней. Это показалось ему странным, но Хисока был слишком удивлён и даже обрадован тем, что она с ним заговорила. В конце концов, он был еще ребёнком, и иногда ему не хватало материнского тепла, а сегодня она разговаривала с ним почти так, как должна разговаривать любящая мать. — Хисока-кун, — тихо сказала она, когда Хисока явился. — Я хочу, чтобы ты кое в чём мне помог. — Конечно, мама. Что я должен сделать? — Пустяки, — ответила Руй. Хисока попытался узнать, что именно она чувствует. Кажется, ей было страшно, и он хотел понять, чего именно она боится — его или того, что ему предстояло сделать. Стало не по себе. — Я не могу поручить такое слугам, это семейное. Твой отец меня не понимает, говорит, что в этом нет ничего такого, но... — она вздохнула. — В подвале хранится семейный архив, я хотела бы пересмотреть его, но неважно себя сегодня чувствую, поэтому хочу, чтобы ты кое-что оттуда принёс. Хисока молчал. Он чувствовал, что матери по-прежнему страшно, и она растерянна. Но всё-таки согласился. Спускаясь вниз, он повторял про себя ее слова: «Там должна лежать старая папка в коричневой коже, немного потёртая, в ней фотографии меня и твоей покойной тёти Касанэ в детстве». В подвале горел свет, потому, войдя внутрь и сделав несколько шагов, Хисока сразу же заметил огромную клетку. Никакого архива здесь не было, да и не могло быть. Вот почему мать была в смятении — она переживала, что Хисока ей не поверит. А он поверил, как последний дурак. Дверь за спиной захлопнулась, и раздался голос дяди. — Это твоя новая комната. — Чего? — Хисока хотел повернуться, но Ивао с силой схватил его за воротник, вырваться из сильных рук не было никакой возможности. Он распахнул клетку и с силой пихнул Хисоку внутрь, так что тот упал, оцарапав себе колени и выставленные вперёд руки. — Посиди-ка тут. — Отец меня выпустит! — крикнул Хисока. Он бросился к прутьям, сжав их руками. Ивао покрутил ключи от клетки на пальце, чему-то улыбнувшись. — Посмотрим, посмотрим, — проговорил он. — Он знает, что так будет лучше для всех. С этими словами, Ивао развернулся и, выключив свет, вышел из подвала, захлопнув за собой дверь. Оставшись один в полной темноте, Хисока сполз на пол и громко, как маленький ребенок, разрыдался. *** Он не знал, сколько времени прошло, пока он сидел в темноте. Знал только одно — отец давно вернулся домой, но почему-то до сих пор не спустился, чтобы выпустить его отсюда. И уверенность Хисоки в том, что это случится, таяла с каждой минутой. Поэтому, когда скрипнула дверь, он резко вскочил с пола и жадно вгляделся в темноту воспалёнными от слёз глазами. — Отец? — хрипло спросил он. — Это я, Мия, — услышал он в ответ знакомый грустный голос. — Мне сказали, чтобы я принесла тебе что-нибудь поесть. Под потолком загорелась лампа, заставив Хисоку резко зажмуриться. После кромешного мрака свет казался слишком ярким и болезненным. На глаза снова навернулись слёзы. Хисока услышал, как Мия опускает перед клеткой поднос. — Мне запрещено с вами говорить, молодой господин, но... — Почему мой отец не пришёл? — перебив ее, глухо спросил Хисока. — Почему? — Я... я не знаю, молодой господин. — Он знает, что я здесь? — Скорее всего... Хисока прикусил губу. Даже отец отвернулся от него. Конечно, в этом не было ничего удивительного, он никогда его не любил, но ведь иногда… очень редко, он относился к Хисоке, как к сыну. Но, наверно, это было просто самообманом. Наверняка, отец испытал облегчение, когда узнал, что дядя с матерью заперли его в этом подвале. Больше Хисока не сказал ни слова, и Мия вскоре ушла, оставив еду, к которой он даже не притронулся. На третий день заключения от голода в голове начало мутиться, он только пил воду, выражая тем самым молчаливый протест. Хисока знал, что всем плевать, но при этом не желал прикасаться к еде, которую ему день за днём приносила Мия. Когда он в очередной раз услышал скрип двери, то не стал поворачиваться и прикинулся спящим, решив, что снова пришла служанка. Но шаги были другими. К тому же вошедший человек не стал включать свет, предпочитая скрываться во мраке. Хисока сразу же понял, что это пришёл отец. В душе снова затеплилась безумная надежда, что тот выпустит его. — Отец... — пробормотал он, пытаясь встать. Голова кружилась. Ответа не последовало. Отец сохранял молчание, не предпринимая никаких попыток открыть клетку. — Отец, выпусти меня. Но тот остался неподвижен. Он просто смотрел, и от этого Хисоке стало жутко. А ещё он начал злиться — почему отец стоит и ничего не делает? Ведь это он хотел, чтобы Хисока стал главой семьи. — Отец! Помоги мне, отец! Я обещаю, что буду вести себя хорошо... Пожалуйста, помоги мне! — Хисока из последних сил вцепился в прутья и дёрнул их на себя. Он весь дрожал —от голода, от сковавшего его отчаяния. — Папа, помоги! — Хисока впервые в жизни назвал его так, но отец остался глух к его мольбам. Он так же молча развернулся и вышел прочь. У Хисоки не осталось сил даже на то, чтобы заплакать. *** Хисока потерял счёт времени — он уже не знал, сколько провёл взаперти, казалось, что прошла целая вечность. В ту ночь ему не спалось. Кошмары снова вернулись, сдавливая горло, мешая дышать. На этот раз даже слуги не приходили на его крики. Шепчущий голос, сопровождаемый отчётливым запахом смерти, сказал: — Не очень-то приятное место... — Хисока различил шевеление рядом. В полной темноте он не видел говорившего, но знал, кто это. Ято-но-ками нашёл его и здесь. — Неужели тебе нравится тут сидеть? — У меня нет выхода, — пробормотал Хисока. — Выход есть всегда... — он почувствовал, что Ято-но-ками улыбнулся, и ощутил прохладное прикосновение к щеке. От отвращения Хисоку передёрнуло. Древний бог не обратил на это внимания, продолжая: — В доме все спят, даже слуги. Лучше возможности и не придумаешь. Хочешь выйти отсюда? Ято-но-ками снова улыбнулся, и Хисока подумал, что многое бы отдал за простой глоток свежего воздуха. Существо, казалось, разгадало его желание, и в следующий миг Хисока услышал, как звякнул замок его клетки. — Ступай же... Ступай, сейчас самое время, — выдохнул Ято-но-ками и растворился во мраке. Хисока приподнялся и, словно в полусне, двинулся к выходу. Тело плохо слушалось, но ноги сами несли его вперёд. В голове не было других мыслей, кроме одной — он свободен! Скорее всего, ему просто снился странный сон, который вскоре закончится, но упустить единственную возможность выбраться отсюда Хисока не мог. Он не помнил, как прошёл по дому, — реальность то и дело ускользала от него. Хисока осознал себя только стоя на пороге, вдыхая сладковатый запах цветущей сакуры и чувствуя, как ветер забирается под лёгкую одежду, касаясь кожи свежим дуновением. Ощущение было настолько приятным, что Хисока впервые за долгое время улыбнулся. Это был хороший сон. Он поднял глаза вверх и с удивлением понял, что сегодня случилось лунное затмение — луна, выделявшаяся на чёрном небе, была кроваво-красной. Хисока двинулся вперёд, теперь тело казалось удивительно лёгким, как обычно бывает во сне, и ему совсем не было страшно, несмотря на смутное тёмное предчувствие, терзавшее душу. Хотелось верить, что этот сон закончится хорошо, в отличие от всех предыдущих. Тонкие розовые лепестки взметались под ногами, осыпались с деревьев, путались в волосах. Хисока то и дело оглядывался по сторонам — ощущение чужого присутствия не оставляло его, хотя теперь он был уверен, что это не Ято-но-ками, потому что оно очень походило на человеческие эмоции. Страшные, тёмные, ложащиеся на сознание вязкой паутиной, превращая сон о ночной прогулке в его обычный кошмар. В ноздри ударил металлический запах крови, настолько резкий, что Хисока почти почувствовал её привкус на языке. Тёплая вязкость наполнила рот, но он знал, что все это нереально. Всё происходило только в его голове. Цветущие деревья на фоне чёрного неба и повисшая алой кляксой луна представляли собой зловещую картину. Хисока даже подумал было о том, чтобы вернуться в дом, но тут же вспомнил про клетку. Ну уж нет, лучше так, чем снова сидеть запертым в подвале под равнодушным холодным взглядом отца. Он сглотнул и сделал ещё несколько шагов вперёд. Впереди показалась чья-то фигура. Хисока присмотрелся — человек, одетый в белое, ярким пятном выделялся в ночном мраке. Хисока насторожился и далеко не сразу заметил, что белая одежда залита кровью. Инстинкты подсказывали, что нужно бежать, но ужас от неожиданной встречи будто парализовал его, приковав к месту и заставляя смотреть. Человек стоял так близко, что Хисока видел, как шевелятся его губы — тот что-то говорил, раз за разом поднимая вверх нож, в котором, как в зеркале, отражался лунный свет. Лезвие с противным звуком снова и снова вонзалось во что-то мягкое. Запах крови стал почти тошнотворным. Только тогда Хисока окончательно понял, что происходит, и обрел наконец способность двигаться — страх придал ему сил. Он отступил, но было поздно — человек заметил, что он здесь не один, и поднял голову. Его лицо и светлые волосы были заляпаны свежей кровью, которая медленно стекала тонкими ручейками, словно слёзы. Человек улыбнулся зловещей улыбкой, и Хисоке подумалось, что именно так должна улыбаться сама смерть. Из горла вырвался невнятный хрип, которому так и не суждено было стать криком. Развернувшись, он попытался бежать, но человек быстро нагнал его. Хисока брыкался, но сильные руки быстро обездвижили его и поволокли обратно. — Помоги мне, отец... — выдавил он, чувствуя, как ледяные пальцы сжимают ему горло. — Никто тебе не поможет, — голос был холодным и жутким. От человека исходило ощущение страшной и злой силы, сосущая пустота сжала Хисоку будто в тисках, и от этого становилось еще хуже. Она давила, заставляя окружающий мир размываться, окутывая его чёрной пеленой. Человек больно швырнул Хисоку на холодную землю, тот быстро приподнялся на руках, почувствовав, как упирается во что-то плечом. С ужасом он понял, что упал на отрубленную руку — тонкое запястье, хрупкие пальцы и обручальное кольцо на одном из них. Желудок Хисоки был почти пуст — за время, проведённое в клетке, он ел слишком мало, поэтому вместо приступа рвоты тело скрутил болезненный спазм, глаза заслезились, а дыхание перехватило. — Лежи и смотри, скоро настанет твоя очередь, мальчик, — снова заговорил человек, и Хисока понял, что действительно не может двигаться. Он даже зажмуриться не мог, заворожено глядя на то, что происходило рядом. Человек снова взялся за нож и склонился над трупом женщины. Только сейчас Хисока догадался, что та была беременна — живот её имел характерную округлость. Натянутую кожу испещрили глубокие порезы, из которых медленно сочилась кровь. Девушка, совсем молоденькая, смотрела в неизвестность, глаза её уже подёрнулись смертельной пеленой, из уголка рта, искажённого мукой, вытекла струйка крови. Человек снова вонзил в неё нож и разрезал живот одним ровным отработанным движением — сверху вниз. Лезвие проходило сквозь плоть, словно сквозь масло, обнажало нутро. От запаха снова замутило. Человек продолжал что-то шептать. Достаточно громко, чтобы услышать, но Хисока всё равно не понимал ни слова. Это было похоже на странный незнакомый язык, а шипящие звуки отдалённо напоминали ему шёпот Ято-но-ками. Человек запустил руку в живот девушки и достал оттуда окровавленный комок плоти, и только через пару мгновений Хисока осознал, что это младенец. Он был мёртв так же, как и его мать. Крик снова застрял в горле — Хисока не мог ни пошевелиться, ни кричать, только смотрел, глотая льющиеся из глаз слёзы. Если это был кошмар, то самый жуткий из всех, что ему снились. Хисока не знал, сколько времени прошло — человек шептал, словно забыв о его существовании. Пространство пропиталось страхом и кровью, кажется, даже душа ими провоняла, словно задворки рынка — тухлой рыбой. В конце концов, нож вошёл в маленькое окровавленное тело, почти пронзив его насквозь, и в этот момент Хисока смог зажмуриться, будто кто-то из милосердия позволил ему это сделать. Наконец человек, теперь уже покрытый кровью с ног до головы, поднялся, снова улыбаясь. Глаза его лихорадочно блестели, он неровно, шумно дышал. Смотреть на него было противно, но Хисока не мог отвести взгляда. Он продолжал смотреть, как шаг за шагом, мучительно медленно, человек подходит к нему, как, переворачивая на спину, сдирает окровавленными руками одежду, оставляя кровавые разводы на коже. — Помоги мне, отец... помоги... — как молитву твердил Хисока, уже понимая, что этот кошмар не закончится. Холодное, темное от крови лезвие упёрлось ему в грудь. — Ты следующий, — послышался у самого уха горячий, почти ласкающий шепот. На мгновение Хисока ощутил на груди тяжесть хвоста Ято-но-ками, услышал шелест чешуи. Он посмотрел вверх. Кроваво-красная луна, казалось, смеялась над ним, наслаждаясь жестоким зрелищем.