Межсезонные

      Хрупкость, юность, цветенье — с такими качествами, лежащими на поверхности, у Насти всё ещё впереди.       Кукольные круглые колени, по-девичьи распахнутые карие глаза, отражающие оттепель, и желание жить во имя улыбок.       Макс предпочитает осенние настойчивые ливни, что бьют гвоздями-каплями по иссушенному асфальту, и сквозной ветер, свистящий в уши и приглушающий посторонние уличные звуки.       Даже не смотря на то, что сам родился девятого марта.       От Макса несёт загнивающей октябрьской листвой и полным незнанием, как нужно жить правильно. Чёрная кожаная куртка пропахла стойким табаком и мандариново-мускатным «Hugo Boss Selection», наглые глаза дегтярного оттенка прячутся за линиями тёмно-синих очков-авиаторов — слишком киношно и даже штампованно для её восприятия мира — кристально-чистого, где из ароматов — только душистая сирень и одуванчики.       Но Макс отрывисто кашляет не от дыма, а от проклятой аллергии, чёрт бы её побрал.       Потому что именно весной он отчаянно трёт раскрасневшиеся веки и пьёт четыре таблетки в день, чтобы пережить эти три грёбаных весенних месяца.       И Настя, как назло — это весна.       Робкая, неуверенная, с яично-жёлтыми бликами теплеющего солнца в волнообразных кудряшках. Где-то рядом зреют девственно-белые, молочные подснежники. И никаких игольчатых шипов или острых колючек.       Всё, что у них есть сейчас — это несколько дней в медленно тающей Москве перед её отлётом в Алматы. Рубикон, который им придётся перейти, не имея понятия, когда их абсолютно полярные сезоны пересекутся вновь.       Она сидит на кровати в тёплом гостиничном халате и жалуется на насморк, пытаясь очередной мартовской ночью согреться от крепких, но почти ледяных рук. Настя всегда простужается, находясь с ним больше двух дней, каждый час измеряя скачущую температуру.       Кровь стынет в тонких извилистых венах, глотку до одеревенения сушит от бесконечного чёрного чая со сладким мёдом — весь организм отторгает присутствие Макса, его бесполезную заботу и его по-осеннему зябкое внимание.       Макс хладнокровно убивает её, прижимая к себе, потому что его футболки пахнут болотной тиной, затерявшейся среди столбов сентябрьского леса. С приоткрытой форточки холодным потоком слышится глухой шёпот: «Беги, глупая, беги!», но она лишь устало прикрывает глаза и просит не поздравлять её с Международным женским днём, потому что до скрежета в зубах ненавидит этот дурацкий праздник.       Он слегка улыбается и в ответ просит не поздравлять его девятого с Днём рождения, шутливо щёлкая пальцами по смешно вздёрнутому носу. Настя тихо усмехается — 1:1.       Игра в поддавки, игра в уступки и соглашения. Игра ни во что и не для кого.       Между ними слишком большая возрастная пропасть, слишком много прожитых сезонов с другими людьми, и слишком мало общего. Быть ближе, чем надо, имея полную весенне-осеннюю несовместимость — безголосая обречённость в невозможности согреть или согреться.       Она будет полной дурой, если останется.       Он будет конченым мудаком, если не позволит ей уйти.       За стеклом кипенно-белый март — такой ещё снежный и до сих пор мёртвый — и Макс тоже мёртв изнутри. Он устал от того, что не может дать ей то, что она хочет — хотя бы потому, что попросту до банальности не умеет. Пустота в центре груди, с гуляющим эхом отчаянного и бессмысленного крика.       Мир треснет, определённо изменится и станет иным, если она однажды скажет, что им пора расстаться. Макс перестанет гнить и издевательски долго сдыхать, сажая измученную печень пачками горьких таблеток. И, быть может, даже наконец-то бросит курить — не получилось бросить ради Насти, точно получится ради себя.       А ей впервые становится жаль, что у неё спустя несколько месяцев их отношений не получилось его согреть. Макс похож на порывистый ветер, щекочущий листья кустарников среди пустынных жёлтых полей, готовящихся к скорой суровой зиме — свободный и абсолютно ничей. Вольный, далёкий и даже номинально не её. Почти чужой.       Но ей впервые не жаль прощаться с ним на перекрёстке, когда у них есть ещё три минуты перед тем, как она сядет в такси и уедет в аэропорт. Обнимает крепко, но уже, на самом деле, ничего не чувствует.       Грязные ноябрьские лужи — оттенок его прищуренных глаз. Макс обнимает её в ответ и бездумно смотрит вдаль.       Каштановые игривые кудряшки пахнут ромашкой и свежей зелёной листвой. У него распухший, забитый нос — пик болезненной аллергической стадии и полное отсутствие ощущения запахов. Даже тех, которые, казалось бы, знал и помнил наизусть.       Настя садится в машину, не поднимая на него взгляда.       Макс закуривает и разворачивается к метро, выкидывая почти полную пачку в ближайшую урну.       И оба сдерживают обещание не поздравлять друг друга, разрывая межсезонную связь озябшим мартовским утром.