Тварь

У двери в комнату до ужаса скрипучие петли. — Где я? Не то чтобы мужчина с дредами собирается ей отвечать. — Пожалуйста, скажите, где я. Мужчина цокает языком, оставляет на столике еду и уходит, снова заскрипев дверью — она даже не успевает бросить ему вслед хоть какую-нибудь фразу. Она забирается на диван с ногами, не снимая кед. Место выглядит до ужаса дорогим, кожаный диван, на котором она сидит — особенно, но ей наплевать. Пока хоть кто-нибудь не скажет, что тут происходит, она и пальцем не притронется ни к еде, ни к кружке остывшего чая рядом с подносом. Кружка, как назло, с осьминогами, а чай явно черный и с малиной, и она отворачивается, лишь бы не видеть это безобразие. Кто бы это ни был, он не купит ее такими дешевыми трюками. Что вообще происходит, черт возьми? Она обнимает колени и утыкается в них лбом. Ей… да, пожалуй, ей страшно. Одна, в огромной дорогой комнате, без возможности выйти наружу и даже узнать, кто и зачем ее похитил. То, что ее похитили, понятно и ежу. Но только вот зачем? Почему она? Возможно, это кто-то, кому насолил Игорь? Тогда логичнее было бы похищать Юлю, ведь она всего лишь бывшая девушка, да и денег у нее явно не так много, как у популярной и известной журналистки. Она выдыхает и кладет голову на спинку дивана. Щека покрывается мурашками от холодной кожи. Кружка с осьминожками по бокам так и манит отпить немного. Она сводит брови к переносице и показывает кружке язык. — Ну уж нет, зараза, — тихо говорит она. — Ты меня не уговоришь, какой бы милой ты не была. Кружка удрученно блестит поверхностью жидкости (в ее случае — чая). У двери в комнату до ужаса скрипучие петли. От неожиданности она вздрагивает и поднимает голову, не отпуская свои колени. Вошедший оглядывается, будто ища ее взглядом, а потом фыркает, держа руки в карманах черных джинс. На серой футболке блестит до одурения знакомый кулон. — А неплохое место дислокации тебе выделили, — говорит человек таким же знакомым голосом. — Привет, Саш. Давно не виделись. Она от удивления не в состоянии даже вдохнуть. Олег подпирает дверной косяк плечом и выглядит как парень с обложки какого-нибудь околоэротического журнала для дамочек. Она медленно отходит от шока. — Волков? Олег кивает, и кулон на его груди чуть покачивается. Она делает глубокий вдох. Затем выдох. Олег не успевает вовремя перехватить ее руки, и пару раз ему прилетает по груди, но Саша не уверена, что эта махина из мышц хоть что-то чувствует. — Скотина! — она от души дергается в стальной хватке. Олег отшатывается вглубь комнаты вместе с ней. — Ты… ты знаешь хоть, что вообще было, когда ты свалил в свою армию?! Ты имеешь хоть малейшее понятие, сколько раз я у Сереги ножи отбирала? А простыни? А как ящики с таблетками запирала на ключ? — она снова дергается, пока Олег держит ее за запястья, и наступает тому на ногу. Жаль, каблуков нет, было бы больнее. — Нет, конечно! Ты только о себе думал! — Саш, Саш, Саш, — она ничего не может сделать, когда эти два метра натренированных мышц сажают ее на диван, легко избегая пинка коленом в пах. — Успокойся. Мы с Сережей уже поговорили и все решили. Олег отпускает ее руки, и она зло смотрит на него снизу вверх, потирая запястья. Сильный, зараза. — Со мной ты ничего не решил, Волков, — шипит она. — Так что иди-ка ты, пока я добрая. Олег усмехается. — Я тебя одной рукой подниму, Саш, твои угрозы звучат смешно. — Нахер иди, Волков, — устало говорит она. — Ты Сережку в тюрьме не видел — один в один, как после твоего ухода. — Кстати о Сереге, — она приподнимает брови. — Пошли. Она хмурится. Отлично. Волков похитил ее и Сережу. Зачем? Неясно. Говорить об этом у нее нет никаких сил — она только берет со стола кружку, а на недоуменный взгляд Олега пожимает плечами. В комнате, куда ее приводит Олег, камин — и Сережа в кресле с бокалом вина. Она недоуменно застревает в дверях, не решаясь обнимать Разумовского. — Надеюсь, Олег тебя не сильно напугал, — он встает и подходит, сгребая ее в объятия. Кружку приходится сунуть Олегу. — Я хотел тебе обо всем рассказать, но, видишь ли, ты бы не одобрила мой план. Пришлось действовать несколько… грубо. Она отступает на шаг, врезаясь спиной в грудь Олега. — Подожди, Сереж, — она осматривается. — Так это ты… ты меня выкрал? — Разумовский кивает, и она делает нервный глоток из кружки. — Господи… Где мы сейчас? Разумовский спокойно пожимает плечами. — В Венеции. Будешь вино? — Н-нет, спасибо, — она присаживается в кресло и на всякий случай потирает глаза, надеясь, что это все окажется страшным сном и исчезнет, если хорошенько напрячься. — Сереж, я правда не понимаю, что происходит. Разумовский улыбается неприятно. Как-то… ломко и ненатурально. — Все предельно просто, Сашенька, — говорит он, откидываясь в кресле. В своем костюме он выглядит как самый настоящий миллионер — которым он, в общем-то, и является, ха. — Я собираюсь отомстить Игорю Грому, а для этого мне нужны его друзья и близкие. Она вздрагивает и опускает голову. Кружка опасно накреняется. — Значит, я теперь тоже в заложниках, да? Сергей молчит. — Сереж, я заложница? Сергей не отвечает — она поднимает взгляд и смотрит прямо в золотые глаза. А золотые ли? На дне его радужки не течет расплавленное золото, а пляшет пламя, и пламя это не из очага, а из средневековых костров, на которых сжигали ведьм. Она вздрагивает. — Нет, конечно, Саш, что за глупости, — говорит какая-то тварь голосом Сережи, губами Сережи, тоном Сережи. — Но мне нужно, чтобы ты сыграла измученную и униженную жертву перед остальными друзьями Игорька. История на твое усмотрение, но они должны поверить тебе. Она чувствует, как горло сжимают чьи-то длинные когти, когда брови Сережи-не-Сережи сходятся к переносице в неприятном жесте. — Ты же поможешь мне, Сашенька? — шипит тварь. — Поможешь же? Она оборачивается на Олега. Ей страшно. — Я… Сереж… — она смотрит на него, в притворном спокойствии расположившегося в кресле, и понимает, что руки трясутся. — Я постараюсь. Сережа-не-Сережа расплывается в улыбке. — Отлично. Олег, отведи ее в общую комнату. Кружка остается на столе, когда она выходит вслед за Олегом. — Он меня пугает, — признается она тихо, — Олег, очень пугает. Это… как будто не он. Я слышала о том, что он сделал в тюрьме, но не думала, что это правда. А теперь он похитил кучу людей, чтобы… чтобы что? Олег пожимает плечами и выглядит так, будто не видит ровным счетом ничего необычного в том, что его (бывший?) парень похищает и убивает людей. — Ты говоришь об этом человеку, который стрелял в других людей за деньги, — говорит Олег. — Для меня убить кого-то — будничное занятие. — Вот уж спасибо за поддержку, — огрызается она. — Может, пустишь мне пулю в лоб сразу? А чего тянуть? Тебе ведь на все плевать! — она останавливается у лестницы на первый этаж и разводит руками. — Тебе даже на Сережу плевать, ты не видишь, что он становится неадекватным! Закрылся в своем розовом мирке и не видишь ничего кругом! Да даже если он выстрелит в тебя пару раз, ты ничего и не заметишь! Олег останавливается. А потом отвешивает ей пощечину. У нее голова резко поворачивается в сторону, и в шее позвонки хрустят неприятно. Она стоит так пару мгновений, делая быстрые короткие вдохи и глядя широко раскрытыми глазами на дорогой красный ковер. Олег протягивает к ней руку. — Саш, извини. Она ударяет по чужой раскрытой ладони своей. — Отвали, Волков. До общей комнаты они доходят молча. Она не отвечает вопросы о том, что с ней случилось, лишь присаживается рядом с Юлей на диванчик. Руки все еще трясутся.

***

Она смотрит на Сергея молча, не поведя и бровью. Юля, кажется, тонко всхлипывает один раз, Ваня скрипит зубами, Леша нервно ходит из стороны в сторону. А ей все равно. Потому что напротив нее — в клетке Олег. Напротив нее — кто-то в теле Сергея, объясняющий правила игры в шахматы людьми. Потому что Сережа Разумовский, простывший после пробежки под дождем, не здесь, его нет в этом тщательно разодетом павлине. Нет. Не павлине. Вороне. Она сжимает прутья пальцами почти нежно, как когда-то чужую куртку, когда продрогшее мокрое тело жалось к ней посреди ливня и плакало. Она сжимает губы почти сердито, как когда-то, выслушивая от свалившегося с температурой страдальца о том, какой же Волков мудак. Ее сердце сжимается почти до боли, как когда-то, когда тонкие болезненно-бледные губы коснулись ее собственных, напоследок извинившись. Она вся сжимается почти по-настоящему, да вот только… Ей уже все равно. Единственное, что имеет значение, — пять осколков боли, вонзившиеся в чужое тело. Единственное, что имеет знание, — безумная улыбка на губах Сергея-не-Сергея, только что застрелившего человека, который был дорог ему до попыток суицида. Единственное, что имеет значение, — сияющий красным ошейник со знаком королевы. «Сереж, пойдем. Простынешь».