Тихий час

— Ты опять сбился, Сенечка! — она с едва заметным укором уставилась на вихрастого паренька-подростка, угрюмо склонившегося над обсидиановой громадой концертного рояля. — Попробуй не сбейся тут с тобой, — парень сделал вид, что надулся и потупил взор, хотя сам тем временем бесстыдно пялился на стройные ножки худенькой, хрупкой девушки с немного азиатскими чертами лица и длинными волосами самого безумного зеленого цвета — Ты сама спешишь будь здоров! — Давай по новой, Сенечка, на этот раз начинай плавно и не дави так сильно на педали — фортепиано все чувствует! — с улыбкой произнесла она и легонько стукнула своего аккомпаниатора по макушке скрипичным смычком. Он улыбнулся ей в ответ и показал язык. Пальцы вновь сомкнулись на грифе скрипки, клавиши рояля заплясали под быстрыми точными ударами, и вскоре воздушно-прозрачное здание музыкального клуба наполнилось стремительной мелодией "Интродукции и Рондо Каприччиозо" Камиля Сен Санса. Аккорды рвались ввысь, захлебываясь едва сдерживаемыми вспышками тревоги, печали, радости, горечи и страсти — всей неповторимой гаммы эмоций, играющей на струнах души. Чувственные порывы скрипки спорили с четким, неумолимым ритмом фортепиано, а за окном солнце игриво метало острые лучики сквозь игольчатые кроны, словно парившие на вершинах деревьев. Тихий ветерок задувал сквозь приоткрытую форточку и пьянил ароматами хвои, медленно раскачивая сосны, словно в такт игре двух музыкантов. И казалось, что в целом мире нет больше ничего, как и не было никогда, кроме этого островка юности, счастья и любви, затерянного посреди великого океана судеб, который оказался слишком стар, чтобы позволить себе такую роскошь как память. И во многом это было правдой: ни парень, ни девушка не могли разглядеть ровным счетом ничего за границами своего маленького уютного мирка, очерченного густыми рядами деревьев и плещущейся голубой гладью реки. Незнакомые силуэты и звуки, подчас тревожные и непонятные, тонули в нежной непроницаемой поволоке вязкого тумана. Скрадывая время, он защищал своих юных обитателей от чего-то очень важного, но жестокого. Чего-то, что однажды все равно настигнет их. Но до тех пор одного лишь глупого желания, некогда сорвавшегося с разгоряченных уст, будет вполне достаточно, чтобы оставаться здесь, наедине с тем, кто тебе дорог. — Ах, вот вы где, мои хорошие! — раздался добрый, но требовательный женский голос с едва заметными властными нотками. Мелодия прервалась, и парень с девушкой, оторвавшись от инструментов, с интересом уставились на вожатую, стоявшую у входа в музклуб, — Везде вас обыскалась! — Так чего же нас искать, Ольга Дмитриевна? — спросила зеленоволосая скрипачка, пряча усмешку за вежливым недоумением — Шли бы на звук, благо нас тут уже весь лагерь, небось, тихо проклинает! Правда, Сенечка? — И ничего не проклинает, — обиженно отозвался незадачливый пианист, смахивая густую каштановую челку со лба, — пусть приучаются к прекрасному! — Тихий час уже наступил, а вы все с прекрасным тут наедине, — Ольга Дмитриевна лишь рассмеялась и махнула рукой, — ну-ка марш спать, и чтоб до обхода Виолы оба были в кроватях! Она картинно уперла сжатые кулаки в пояс и вызывающе подняла подбородок, скорчив самую строгую гримасу, на которую была способна. Спустя всего мгновение здание музклуба огласили сдержанные смешки, перерастающие в звонкий хохот, и вожатая, полностью довольная произведенным эффектом, поспешила удалиться, пряча на лице почему-то грустную улыбку. — Сладких снов, Мику! — сказал парень, закрывая тяжелую крышку рояля. — Увидимся после ужина? — Конечно, увидимся, — она подскочила к нему и легко поцеловала в щеку, — тебе с твоим неуклюжим арпеджио еще практиковаться и практиковаться! Он обнял ее, закружил в белом танце и расцеловал. Они вышли на улицу под полог высоких рыжих сосен, сомкнувшихся в небе подобно сводам готического собора, и туман, как и прежде, милостиво протянул к ним свои длинные бледные руки. *** Дверь бесшумно открылась — на проходе стояло два неясных силуэта, и девушка пока никак не могла их распознать. Наверное, всему виной был этот вездесущий туман, в котором тонули очертания окружающих ее вещей. Она давно уже привыкла к нему и даже научилась узнавать в молочной дымке с маленькими танцующими огоньками то немногое, что было по-настоящему важно: лица близких, друзей и любимых, их чувства, музыку, которую она играла, и, конечно же, этот чарующий хвойный лес в детском лагере, куда ее недавно отправил папа. Подумать только, наконец-то сбылась мечта — раньше ей никогда не приходилось бывать там, — всему виной было слабое здоровье! Но теперь доктор Виола сама сказала, что это даже нужно, и в этом замечательном месте ей обязательно станет лучше. Девушка сильно обрадовалась этим словам, ведь доктор Виола никогда не обманывала ее. Вот только папа почему-то расплакался во время этого разговора два месяца назад. Или это было четыре месяца назад? — Она никак не могла вспомнить: лето в этом году выдалось таким теплым, длинным и почти бесконечным. — Маша, к тебе папа приехал. — меццо-сопрано доктора Виолы прозвучало как всегда властно и строго, но для девушки этот голос был одним из самых дорогих, — вторым после папиного, и еще Сёминого, конечно. Девушка улыбнулась, приподняла голову от подушки и, наконец, смогла разглядеть отца. Перед ней стоял рано постаревший высокий мужчина с тонкими аристократичными чертами лица и очками в толстой роговой оправе. «Вот только зачем он свитер при такой погоде напялил — лето же?» — подумалось ей — «Ну да он всегда был у меня немного мерзлявый, мой папочка.» — Здравствуй, Машенька! — Привет, пап. — Вечно я не вовремя, да? Доктор Виола говорит, что у тебя сейчас тихий час. — Да у всех сейчас тихий час, — ответила девушка, — Вон Ольга Дмитриевна уже всех пионеров спать уложила, а мы с Сенечкой как всегда заигрались. — А я вот тебе заколки привез, все как ты просила: зеленые с красным кантиком. — мужчина улыбнулся и вынул из кармана маленькую цветастую коробочку. — Спасибо пап, а то у меня волосы вон как отрасли — до пола прям! — девушка рассмеялась и рассеяно указала рукой куда-то в сторону. — Как ты здесь, доченька? — спросил мужчина. Голос его немного подрагивал. — Хорошо, пап. Знаешь, здесь так красиво и солнечно, и боль совсем ушла. Виолетта Церновна права была, что мне тут обязательно лучше станет. А вчера вечером я в речке купалась, представляешь?! — она хотела рассмеяться, но смех перешел в глухой кашель. Где-то рядом что-то надсадно запищало, но девушка не придала этому значения — мало ли, птица какая-нибудь. — Папочка, ты заходи ко мне попозже, после тихого часа, и сразу в музклуб. Ольга Дмитриевна проводит, она здесь все знает. — произнесла девушка с сонной улыбкой — Мы тебе с Сенечкой сыграем, прямо как тогда на конкурсе, и даже лучше! — Обязательно приду — ответил папа полушепотом и поцеловал уже задремавшую дочку в бледный лоб. — Сладких снов, Машенька. Мужчина еще долго сидел у кровати дочери, гладя ее по голове, с которой уже давно опали все волосы. В полумраке комнаты слышалось мерное дыхание аппарата ИВЛ, которому вторил сбивчивый метроном кардиометра, а за окном бушевала холодная февральская метель, пеленавшая усталый город в белую беспросветную дымку.