Бегущие в Лабиринте

Происходящее просто не укладывалось в голове. Бакуго пытался мыслить абстрактно, трезво оценить окружающую обстановку и попытаться как можно скорее найти выход. Однако со временем эта мысль казалась всё более отдалённой и недоступной. Полсотни футов позади. Парень остановился и огляделся: место, в котором ОНИ оказались было не то, чтобы странным, оно было пугающим. По-настоящему пугающим. Было очень светло, однако солнца на голубом и безоблачном небе он не увидел. Ни о сторонах света, ни о времени по отбрасываемым стенами теням судить было невозможно. Пытаясь успокоиться, он глубоко вдохнул и уловил целый букет запахов: пыль, которой были покрыты стены, хвоя, что-то гниющее, какой-то приятный аромат. Бакуго был уверен, что так пахнет свежескошенная трава. Он опёрся спиной о грубый камень стены и сполз по нему на пол, закрывая глаза. Почесал затылок, взъерошивая волосы от безысходности. Да, он видел это так: бесполезно даже пытаться решать эту головоломку; пройти её будет просто невозможно, учитывая все условия, в которые ИХ поставили. «Сдайтесь или пройдите его до конца. Только учтите — герои, несмотря на все опасности, на все трудности и страх, никогда не покидают поле битвы!» В голове набатом раз за разом стучали слова — чёрт бы его побрал — Всемогущего. Кацуки горько усмехнулся, приоткрыв глаза: герои не сдаются? Столько злой иронии он чувствовал в этих словах. Глядя на стены, он вдруг почувствовал головокружение, словно не сидел у основания, а парил над ними.Как бы ему хотелось, чтобы всё происходящее оказалось лишь кошмарным сном! Ну, или хотя бы плохой шуткой. Он долго сидел так, будучи не в силах даже пошевелиться. Сознание отказывалось принимать всё происходящее. Глупый мир, глупая академия, глупые учителя, глупые, глупые! Бакуго прекрасно знал и понимал на что идёт, поступая в Юуэй; его предупреждали, что будет далеко не просто — много способных учеников покинули школу из-за этого чёртова экзамена! Но он не сдавался, в глубине души холил и лелеял надежду, способствующую прохождению таких безумных заданий. Наконец, он заставил себя поднять голову и посмотреть в сторону. Везде, со всех сторон его окружали стены. Много стен, которые переплетались между собой, образуя длинные коридоры. Смятение, любопытство, паника, страх — его переполняла целая гамма чувств. Но главенствовало всё-таки тягостное ощущение безысходности; хотелось убежать и спрятаться. Его внимание привлёк странный режущий звук. Он посмотрел вверх и успел заметить бледный зелёный огонёк, тут же погасший в глубоких расщелинах. Он поднялся и подошёл ближе, вытягивая шею и стараясь понять, откуда исходило сияние. Но не смог увидеть ничего, кроме голого, селёно-серого плюща, наполовину покрывшего всю стену. — Как думаешь, что это может быть? — спросил кто-то позади. Бакуго знал, что здесь не один, но всё равно попятился от неожиданности. Он обернулся — рядом стоял Изуку, который неуверенно переминался с ноги на ногу. Волнистые зелёные волосы, торчащие в разные стороны, были неаккуратно заправлены за уши; на румяном круглом лице блестели грустные зелёные глаза. Кацуки даже легче стало от осознания, что не ему одному жутко в этом месте. — Ты настолько тупой? — вопросом на вопрос грубо ответил юноша, спиной облокачиваясь на одну из стен. — Ясно же, это — Лабиринт. Мидория открыл рот, собираясь отвечать — игнорировал издевательство в словах приятеля, привыкнув к его манере общения, — но его прервал резкий и неожиданный шум. Внезапно воздух сотряс оглушительный грохот, сопровождающийся чудовищным треском и хрустом. Изуку подскочил на месте, попятился, споткнулся и упал. Вокруг всё затряслось как при землетрясении. В панике он обернулся — стены пришли в движение. Грохот ударил со всех сторон, и Кацуки почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него — желание, чтобы поскорее сделалось что-то страшное, что должно было быть сделано. Стены действительно ползли, закрывая один проход, но следом открывая другой. Каменные постройки развернулись так, что парни оказались внутри небольшого и тёмного прохода. Сзади и спереди образовались тупики. От внезапного приступа клаустрофобии сдавило дыхание, лёгкие будто наполнились водой. Изуку был настолько поражён видом меняющих направление стен, что едва соображал. Он кое-как поднялся и сделал несколько неуверенных шагов назад, чтобы лучше рассмотреть перемены. В то, что он сейчас видел, было почти невозможно поверить. — Так они не шутили? — в ужасе прошептал Изуку. Его снова охватило волнение. — Стены и правда двигаются? — А что ещё, по-твоему, они могли иметь в виду? Парню потребовалось какое-то время, чтобы собраться с мыслями. — Ну, не знаю. Я думал есть какая-то небольшая стенка, которая выдвигается и задвигается из основной конструкции. От мысли, что стены смогут сдвинуться и поменять направление самого Лабиринта — из которого теперь выход было найти просто нереально, в котором как в большой и запутанной ловушке — стало очень неуютно. Бакуго всплеснул руками, угрюмо отвернувшись. — Пошли. Ни секунды не задумываясь, юноша свернул направо. Изуку встрепенувшись поспешил за ним, так как Бакуго уже успел скрыться, заходя в другой поворот. Стены коридоров этого боевого центра выглядели точь-в-точь как те, в которых им уже приходилось проходить подобные экзамены на выносливость. Пол был вымощен похожими массивными каменными блоками. Но заросли плюща тут казались более густыми. В отдалении виднелось ещё несколько просветов в стенах, ведущих в новые коридоры, а ещё дальше, примерно в сотне ярдов, был прямой ход, заканчивающийся тупиком. В ширину проходы были не меньше двадцати футов и уходили высоко вверх до самого края стен, чьи торцы, обрамляющие повороты и стёсанные углы, были гладкими, за исключением одной странной детали: с левой стороны стен виднелось множество отверстий диаметром в несколько дюймов. Отверстия были просверлены прямо в камне, начинались у самого подножия стены и уходили вверх с интервалом примерно в фут. При этом из правого торца стен, прямо напротив отверстий, выступали штыри — также несколько дюймов в диаметре и длиной в фут. Назначение конструкций угадывалось безошибочно. — Не думал, что название этого экзамена в прямом смысле будет соответствовать его прохождению. — Восхищённо проговорил Мидория, осматривая верх и разглядывая низ, не спеша следуя за юношей. — Точно. — Сорвав с плюща небольшой листик, Бакуго покрутил его между пальцев и свернул налево, — «Естественный отбор» — побеждает сильнейший. Только сомневаюсь, что мы тут побеждаем. — То есть? Изуку его догнал, поравнявшись в шаге и с интересом взглянул на лист, который юноша всё ещё держал в руке. — Мы тут выживаем. Мидории от этого спокойного, смирившегося с неизвестностью, голоса, стало не по себе; по телу пробежала лёгкая дрожь, которая, впрочем, тут же исчезла. Внезапно он ощутил удивительное спокойствие. — Да не бойся ты! — он весело воскликнул и, как заметил краем глаза Бакуго, подмигнул, — мы обязательно найдём выход. Юноша неожиданно остановился и выпустил зелёный листок, который, немного повольвировав в воздухе, опустился на каменный пол. Он сильно изменился в лице, излучая пугающую ауру. Изуку успел много раз пожалеть о сказанном. — Деку, — буквально выплюнув его имя, прошипел Бакуго. — Я не боюсь, усвоил? Он промолчал, понурив голову и разглядывая под ногами трещины в камнях. Вдоль края одного из каменных блоков росла полоска бурьяна с мелкими листочками. Крохотные жёлтые цветочки тянулись вверх, словно пытались дотянуться до солнца, скрытого исполинскими стенами Лабиринта. Бакуго развернулся и продолжил неопределённо сворачивать во всё новые и новые коридоры. Не хотелось даже думать, не то, чтобы выслушивать подбадривания от этого идиота. — Если тебе не страшно, значит ты не нормальный человек, а псих. — В ответ едва слышно всё же констатировал. Понимая, что выбора нет, Изуку попытался справиться с бушующими в душе чувствами и побрёл за парнем. Казалось, они находились в этом месте уже много времени; сколько — точно сказать было невозможно: минуты растянулись в часы, а каждая секунда длилась целую вечность. Просто ходить и разглядывать абсолютно похожие, ничем не примечательные сооружения, Изуку быстро надоело. Было бы куда интересней, завяжи он диалог с напарником. Но он понимал, что всё закончится монологом, а Бакуго, которого неимоверно раздражает его бубнёж, накостылял бы ему. Перспектива остаться целым и невредимым ему нравилась намного больше. Изуку, в целях чем-нибудь себя занять, снял свой рюкзак, который ему и, разумеется, всем учащимся выдали ещё на стартовой линии, предварительно набив их провиантом под завязку, включив всё необходимое. В нём оказалось очень много еды: свежие фрукты, овощи, аккуратно приготовленные бутерброды и даже пару кексов нашлось; так же на самом дне покоились пару бутылок с водой. Проверил боковые кармашки и торжествующе усмехнулся — нашёл блокнот и простую, негеливую, ручку. Он ликовал: теперь можно не просто бесцельно бродить, наугад сворачивая в разные стороны, а всё помечать. Заодно и занятие одно из его любимых, пришедшихся по душе. Они свернули направо и пошли по длинному коридору прямо, минуя несколько проходов, уходящих влево. Достигнув конца коридора, Изуку сбавил темп, почти останавливаясь и сделал какую-то пометку. Заметив испытующий взгляд между своих лопаток, юноша повернулся и смело посмотрел в ответ. — Мы ничего не добьёмся, просто так пялясь на них, — он указал тыльной стороной ручки, на которой был одет колпачок, на стену; в голосе отчётливо слышались признаки напряжения. — Для сравнения стен до их перестройки и после, нужны тактичные сведения. Должна же быть какая-то закономерность. Бакуго скучающе закатил глаза: спорить с идиотом смысла не было — только время потратит и получит головную боль, поэтому просто продолжил путь, игнорируя отстающего парня. Гигантская стена, справа от них — не дала парням возможности свернуть в новый переулок — пренебрегая всеми законам физики, поползла по земле, высекая искры и поднимая клубы пыли. От неожиданности и рокота дробящего камня у Изуку завибрировали все конечности. В спешке оба парня отскочили от опасно надвигающейся каменной стены, отходя к противоположной стороне. Изуку боязливо покосился на стоящую позади него глыбу, но она, кажется, вовсе не собиралась сдвигаться с места, следуя за собратьями. И тут он понял: двигались все стены только с правой стороны. Они направлялись навстречу тем, что слева, и собирались вот-вот замуровать проход. Мидория оглянулся и посмотрел назад, на другие проходы: по всем сторонам смещаясь влево и перегораживая проходы, двигались правые стены. Он попытался представить себе, как работает вся конструкция. Очевидно, огромные каменные стены — сотни футов в высоту — скользили по земле, как раздвижные двери. Грохот утих и тишина, наступившая практически сразу, показалась оглушающей: заложило уши так, что даже собственное сердцебиение еле ощущалось. Изуку стал вертеть головой и сравнивать изменения с тем неровным рисунком у себя в блокноте, какой успел нарисовать. Он вытянул руку с чертежом вперёд, наравне глаз, примеряя что и где нужно подправить. На чистой странице начинает заново наспех проходить линии, фиксирующие положение Лабиринта, пользуясь временем, пока Бакуго в замешательстве осматривает новый проход. — Интересно… Изуку смущённо повернулся и посмотрел на приятеля, который и сам удивился, что они оба нашли что-то в этом интересное, одновременно привлекая внимания друг друга. — Что, — прикрыв блокнот, неуверенно начал Изуку после недолгого молчания, — интересно? — С прошлого перемещения стен, — Бакуго демонстративно протянул серебряные карманные часы, — прошло четыре часа. Мидория хотел было взять протягиваемую вещь, в надежде сам взглянуть на время, но юноша в ответ только сморщился и убрал часы обратно в карман. — Экзамен начался в одиннадцать, впуская нас в этот треклятый Лабиринт, — неохотно стал пояснять он свой довод, — а сейчас три часа дня, то есть прошло четыре часа. А ты чё там интересного откопал? — Ничего важного, у меня аргументов пока нет, — сказал Изуку, снимая рюкзак, в который также осторожно убрал блокнот и ручку, — давай лучше сделаем привал. Я устал. Бакуго промолчал; не сделал никаких замечаний по поводу бесполезности своего напарника, скидывая с плеч сумку. Место выбрал около стены, которая на его взгляд была больше всего увита плющом. Сорвал пару неплотных лиан и скинул кучкой на твёрдый пол, усаживаясь сверху. Каменные стены и грубый пол были довольно прохладными, несмотря на то, что вне этого Лабиринта было очень тепло. Даже жарко. Изуку последовал примеру парня, примеряясь — какой плющ лучше сорвать. После нескольких неудачных попыток присел немного поодаль и, аккуратно распаковывая, достал целлофановый пакет, в котором был большой сэндвич. Гигантские блоки из серого камня, местами потрескавшиеся, были почти полностью скрыты плющом. Глядя на них, Изуку подумалось, что ничего древнее этих стен ему, скорее всего, видеть ещё не приходилось. Он задрал голову, пытаясь сообразить, как высоко они поднимались, но испытал странное ощущение, будто смотрел не вверх, а вниз, в бездонную пропасть. Продолжал поражаться невиданной архитектурой своей академии. Он повернулся к Бакуго; тот тоже смотрел вверх, медленно дожёвывая красное яблоко. Площадь была выложена массивными каменными блоками, из трещин и стыков которых торчали пучки высокой травы и бурьяна. Можно было вечно сидеть так — смотря в одну серую точку перед собой, размышляя о чём-то своём, возможно, решая трудные арифметические задачи. Но забивать голову такой бесполезной сейчас ерундой не хотелось; голова, казалось, итак была набита ватой, которая, хоть и придавала мягкость и незатейливость мыслям, причиняла большой дискомфорт. Изуку, закончив трапезу, поспешно вытер жирные руки о штаны костюма, и снова достал свои наброски недо-Лабиринта и, рассчитывая на зрительную память, стал рисовать дальше. Явственных изменений было много: практически все стены стояли не так, как до этого. Что-то ему не давало покоя, но только вот что- он понять не мог. Казалось, что он упускает из виду что-то важное. Парень поднялся на ноги и несколько раз прошёлся от противоположной стены к исходной, начиная рассуждать вслух. Получив камешек в затылок и угрожающе-тянущее «Де-еку» в лицо, замолчал, решив лучше немного пройти по коридору. Бакуго ещё сидел и жевал свой бутерброд (и как он вообще после фрукта может есть хлеб?), поэтому немного времени на обзор у него было. Он пришёл мало-по-малу к многообразным и любопытным заключениям, и, по его мнению, главнейшая причина заключается не только в физической невозможности выбраться из этого места, а в самом этом месте. Будто в подтверждение его мыслей, соседняя стена издала уже знакомый тихий скрежет, привлекая к себе внимание. Изуку опять заметил бледный зелёный огонёк, еле заметный из-за наросшего на нём плюща. Сияние пропало также быстро и неожиданно, как и появилось. Парень затаил дыхание и замер, прислушиваясь, — возможно повезёт и он снова уловит и заметит этот звук. В создавшийся тишине он услышал только громкие глотки — Бакуго, судя по всему, уже расправился с едой. — Я ухожу. — Резонно заявил юноша. Изуку спохватился и выбежал к нему, догоняя вновь завернувшего за угол Кацуки. Теперь, следуя за юношей, Изуку не только делал пометки, заглядывая на повороте и в другие сектора, но и успевал пробегать взглядом по самим стенам, разыскивая сияние. Сначала ему пришла в голову неплохая идея — попросить Кацуки тоже рассматривать строение по сторонам, а не шагая грубо уткнувшись себе в ноги. Но практически сразу отбросил эту идею, посчитав, что ничего кроме оскорбления он в ответ не получит. Да и если его гипотеза окажется не правдивой, Бакуго лишь в очередной раз назовёт его никчёмным и бесполезным. А минутное напоминание об этом ему никак не льстило. Изуку, как и ожидал, встретил несколько тускло светившихся зелёных фонариков (он прозвал их так; неопределённость его только больше пугала) и пометил их у себя на «карте» жирными точками. Время шло быстрее за занятием, которое приносило плоды: они петляли не то, чтобы кругами, а, скорее, змейкой, поэтому парню удалось воссоздать настоящий чертёж. Изуку был увлечён занятием, а зелёные огоньки появлялись всё чаще и чаще: их становилось гораздо больше на стенах. На Лабиринт постепенно опускались сумерки, которые помогали отчётливее видеть сияние на стенах: казалось, будто звёзды сошли с самых небес и расположились здесь, в одиночестве сверкая. Невозможно было не заметить, что абсолютно во всех секторах (которые они успели обойти) все фонарики были расположены только с одной стороны. Совпадением это быть не может — оба парня пришли к одинаковому заключению, но вот что это может означать? Бакуго всё чаще стал доставать свои карманные часы, подходя ближе к свету, исходящему от зелёных тусклых огоньков. Проверяет, чтобы убедиться во времени перемещения стен, понял Мидория. Он и сам уже несколько минут ничего не рисует, ожидая нового грохота и перемены положения стен. Сначала раздался довольно громкий режущий звук; весь Лабиринт погрузился во мрак, так как освещение, исходящее от маленьких фонариков, внезапно исчезло. И тут Изуку словно током ударило — настолько неожиданной была пришедшая в голову мысль. — Отойди к левой стороне коридора! — даже неожиданно для себя, он закричал и, схватив Бакуго за руку, дёрнул на себя, что оказалось вовремя. Конец выкрикнувшей фразы потонул в новом гвалте: стены пришли в движение. Для проверки своей теории, которая пришла в голову Изуку в последнюю секунду, он пробежал по коридору до первого поворота и вытянул шею, выглядывая. Он оказался прав — двигались все стены, но только с правой стороны. Наступило снова такое незнакомое затишье: ни звука проезжавших машин, ни говора людей, ни бессвязное пение птиц, даже стрекота насекомых не было слышно, какое обычно можно услышать на улицах вечернего города. Было непривычно и снова подступал страх. К дневному Лабиринту они, вроде бы, смогли привыкнуть: тогда можно было просто-напросто видеть всё лучше: увитые плющом потресканные стены, множество маленьких камешков под ногами, где-то временами бурьяны и сорняки или же, наоборот, небольшие пёстрые цветочки. А сейчас, в густой темноте, даже тот же плющ казался монстром, охватившим всю территорию, на которой они чужаки. В густых сумерках исполинские стены казались чудовищными надгробными памятниками, возвышающимися над поросшим плющом кладбище великанов. Было не просто «не по себе»: было жутко и до ужаса страшно оставаться один на один с этим «монстром», названным Лабиринтом. Постепенно на голове стали шевелиться волосы, а к горлу подступил ком. — Спать. — Бакуго ограничился лаконичным ответом и, похоже, совсем не собирался вдаваться в подробности. От всех раздумий трещала голова. Прежде чем уваливаться отдыхать на холодный и пыльный (от этого — грязный) пол, каждый попытался сорвать как можно больше плюща. В основном получалось это плохо — толстые, плотные лианы очень крепко держались в основании, где-то на верхушке стен, поэтому приходилось рвать более тонкие. От них, конечно, толку меньше, но юноши были благодарны и этому. По периметру коридоров, снова с правой стороны, постепенно стали проявляться огоньки, а ещё показалась луна, хоть пока и не в поле зрения — но этого было достаточно, чтобы наполнить Лабиринт лёгким светом. Бакуго сорвал гораздо больше плюща, расстилая его у стены. Потом подошёл к Изуку и забрал у него его добычу, кладя сверху своего «ложа». Парень, хотел было возмутиться такой наглости, но вовремя прикусил язык, вспомнив, что это Каччан, а для него это обычно поведение. Он не только не проявит сочувствия, но и в нокаут отправить сможет — для него это раз плюнуть. Парень уже отчаялся спать хотя бы на мягком — не говоря уже о теплом — месте, как действия Бакуго окончательно ввели его в тупик: он немного отошёл, указывая пальцем на небольшую зелёную горку. — Тебе нужно особое приглашение? — Что? — правда, Кацуки может довести до нокаута одними только поступками и без применения грубой силы. — Дурак, не смотри так на меня! — он посмотрел, ну, попытался посмотреть самым убийственным взглядом из своего арсенала (коих было немало) и, от еле заметного сквозняка, поёжился, — я отброшу тут коньки от холода! Кажется теперь до парня стало доходить, что Кацуки хотел этим сказать. Действительно, у него самого геройский костюм был из прочного тёплого материала, даже рукава и воротник не оставляли на теле открытых мест, присоединяясь к креплениям. Чего не скажешь о юноше рядом: его причуда требовала открытой верхней одежды, иначе, вспотев, он бы стал гранатой. Надевать геройские костюмы в Лабиринт было ошибкой (по крайней мере для Кацуки), ведь их предупреждали, что трёхдневный экзамен требует большей собранности. Под «собранностью» Бакуго думал, что имели в виду прийти в хорошей спортивной подготовке, ожидая нападения с любой стороны, на которое бездумно придётся отвечать. Но, чёрт, почему сразу не сказали, что они окажутся в таких условиях, где главной задачей станет стремление не получить бронхит! Уж тогда бы он взял с собой мамину зимнюю шубу и пару мягких подушек. Но сейчас нет под рукой ни тёплой шубы, ни подушки; есть только холодные стены, зелёный плющ и Деку. Да, Деку, который, чёрт бы его побрал, совсем не волнуется о холоде. Вот и пускай будет его грелкой. — Не волнуйся, — обречённо выдохнул Бакуго, обращаясь к парню, — мне самому не нравится перспектива спать с тобой в обнимку, — на этих словах он запнулся. Получилось глупо, хоть он и пытался шутить, — поэтому просто ляг и усни! Изуку сначала несколько долгих секунд в нерешительности переводил взгляд с Кацуки на импровизированную кровать, но потом всё же решился подойти ближе. Присел, облокотившись на одно колено, и скомкал побольше плюща у основания, пытаясь воссоздать иллюзию подушки. Потом всё же лёг, подвигаясь дальше, уступая место с краю для Бакуго. Первые несколько секунд лежит как на иголках, боясь неуклюже пошевелиться: положить ногу или руку не так. Бакуго настороженно приседает, аккуратно снимая свои наручи. Кладёт их у изголовья — чтобы случайно во сне не задеть их. Хотя позже задумывается: а сможет ли он вообще уснуть? Прежде, чем лечь, он снова поднялся и отошёл, буркнув, что ему нужно «отлить». До Изуку долго доходит что же тот имел в виду, а когда осознание приходит, смущающе ругает его за такую откровенность. Он отворачивается к стене, прижимая одно колено к груди, как привык спать дома, но только вот в сравнение с домом — его тёплой и уютной кроватью — это никак не шло. Лежать на плюще оказалось не так-то и мягко, как казалось на первый взгляд: лианы то и дело больно впивались то в поясницу, то в рёбра; голова не могла найти удобное положение. Бакуго не появлялся довольно долго — Изуку подумал, что тот смог заблудился и уже хотел идти его искать, обдумывая, куда бы тот стал сворачивать. Но стоило ему подняться на локтях, как из-за угла послышалось тихое насвистывание. Причина, по которой он задержался стала сразу понятна: закинув на плечо, он нёс большую охапку плюща. Теперь Изуку не стал полностью отворачиваться к серой и скучной стене, краем глаза наблюдая, как юноша подходит всё ближе, а его напев становится громче. Снова присев около «ложа», он отделил небольшое количество листьев, кладя их толстым слоем на импровизированный матрац, а остальным плющом накрылся, когда уж окончательно лёг. Изуку был несказанно удивлён, когда и ему досталось немного «одеяла». Они долго лежали, глядя на звёзды и прислушиваясь к странному затишью. Спать не хотелось совсем: отчаяние и безысходность никак не отпускали. Это был бесконечный и очень странный день. А о том, что им в таких условиях осталось провести ещё два дня и обязательно найти выход, предпочитали не думать. Было так… страшно. — Никогда бы не подумал, что буду спать с тобой. — Каким-то странным, надломленным голосом проговорил Бакуго, а Мидория, поняв насколько двусмысленно звучит эта фраза, смущённо закатил глаза. — Зато я об этом мечтал, — получилось как-то жалобно; он рассчитывал вложить в эти слова побольше сарказма, — поблагодарим потом Айзаву. Послышался соглашающийся смешок. Тишина была настолько мёртвой, что даже дыхание напарника было отчётливо слышно. Бакуго дышал чётко и размеренно и, если бы не частое копошение в попытке найти более удобное положение, Изуку бы подумал, что тот спит. Он чувствовал, как их плечи соприкасаются, и только от этого уже горели щёки, и учащалось дыхание — это так странно. — Было бы намного проще, будь у нас причуды, — Мидория настолько ушёл в себя, размышляя, что даже не заметил, как высказал своё предположение в слух. Из задумчивости его вывел резкий ответ Кацуки. — И чем же? — голос Бакуго прозвучал громко, отдаваясь от стен гулким эхом. Изуку поморщил нос; после долгого времени проведённого в тишине, громкие слова резали слух, — ну мог бы я всё взрывать, а ты кости ломать, что бы нам это дало? — Изуку хотел возмущённо вставить, что давно научился контролировать силу и больше травм (почти) не получает, но Кацуки продолжил, не дав тому и слова произнести: — мы в таком дерьме, что с каждой минутой, которой я смотрю на эти стены, испытываю дежавю. Серьёзно, сколько мы сегодня прошли? Думаю мили три-четыре, не меньше — а везде эти однообразные и однотипные чёртовы стены! Нам подобрали ужасные амплуа. Слова Кацуки ввели Изуку в замешательство: он так точно описал то, что у него самого было в голове, то, о чём он сам думал весь этот день. — И всё же, — очень тихо на выдохе произнёс он, — надежда же есть. Должно же быть какое-то решение этого Лабиринта? Иначе бы нам не дали бы этого задания. — Думаешь? — Чувствую. И снова оба затихли, думая практически об одном и том же. Ну конечно, о чём можно думать, как не о разгадке Лабиринта, оказавшись в нём? — А что ты думаешь насчёт тех фонариков? — Изуку надеялся ещё услышать от него откровенных ответов и размышлений; было интересно узнать его взгляды, его точку зрения. Днём, когда он злой и напыщенный на все вопросы отвечает «заткнись» или «отвали, Деку», этого сделать не получается. Поэтому он решил использовать его усталость себе на руку. Хоть и сам вымотался не меньше. — Фонариков? — ох, да, это же Изуку сам придумал им название. Глупо получилось. — Ну, те зелёные светящиеся огоньки, — он смущённо пояснил, вытягивая руку и указывая на один из таких «фонариков» на противоположной стене, — просто это лучше, чем тыкать в них каждый раз пальцем. — Серьёзно? — если бы он плохо знал Кацуки, подумал бы, что тот смеётся, — это так по-детски, Деку, — нет, ну точно смеётся. Изуку это ничуть не обидело, даже немного удивило и восхитило: он последний раз слышал, как тот смеётся, да и вообще, искренне улыбается — без усмешки, года в четыре, а то и в три. — Ну так что? — елейным голосом спросил он, боясь испортить такую волшебную минуту. И правда, лучше бы промолчал, наслаждаясь тихим и мягким смехом: Бакуго понял, что сейчас мило хихикал перед Деку и в миг стал серьёзным. Изуку очень хотелось повернуть голову и посмотреть на такого — беззлобного, спокойного и, возможно, даже не хмурившегося — Бакуго. Но желание это пропало сразу, как пришло представление того, что может сделать он с ним. И пусть даже без квирка. Рука у него всегда была тяжёлая. — Я думаю, что твои, гм, — как-то подозрительно на последнем слове он закашлял в кулак, — фонарики… просто появляются на стенах, которые должны передвигаться, возможно, как-то активируя их. От того, что он снова высказал мысли самого Изуку, по телу прошла дрожь. Это уже не первый раз, когда он так точно отгадывает его предположения. Либо у Кацуки есть ещё один секретный квирк, позволяющий читать мысли, либо просто совпадение. Он склонялся ко второму варианту, а пословицу: «У дураков мысли сходятся» — предпочёл не вспоминать. — А как думаешь… — сон никогда не был другом Мидории, который сбил себе весь распорядок ещё с самого детства, восхищённо читая ночью комиксы со Всемогущим, смотря видео втайне от мамы со Всемогущим или допоздна делая записи в тетрадях про Всемогущего. Да, это Всемогущий виноват в том, что с детства Изуку ночами практически не спал. И именно Всемогущий виноват в том, что Бакуго теперь ещё долго не сможет уснуть. — Тебе не кажется, что пора бы вздремнуть? — вопрос должен был быть риторическим, но это был бы не Деку, если бы промолчал. — Но ведь… — Да спи ты, говорю! Изуку вдруг почувствовал, что в его мозгу сложились воедино несколько фрагментов мозаики. Хотя он понятия не имел, какая картина получится в итоге, но следующие слова пришли к нему будто извне, словно за него говорил кто-то посторонний: — Слушай, а что если… Он услышал, как парень резко сел и как-то порывисто вздохнул; Мидория решил не продолжать разговор и повернулся на бок, опасаясь, как бы чувство душевного покоя и уверенности в себе не покинуло его. Прошло несколько минут, и Изуку почувствовал, что усталость после долгого дня наконец-то взяла своё — его начало клонить в сон. Ранний утренний свет обладал какой-то необыкновенной чистотой и блеском, придавая окружающим предметам — плющу, потрескавшимся стенам, каменным блокам под ногами — яркие и резкие очертания. Несмотря на то что до полудня оставалось ещё несколько часов, было достаточно светло. Изуку старался не отставать от Кацуки, иногда делая мощные рывки вперёд, чтобы сократить временами увеличивающийся между ними разрыв. Сразу после неспешного завтрака, коим представлялось пару бананов у каждого и коробочка молока, которые они смогли найти, выкладывая всё из рюкзаков, чтобы рассчитать все затраты. Также каждый нашёл в боковых кармашках по раскладному ножу. «Плохо, что вчера не проверили, легче было бы плюща раздобыть», — меж делом обронил Бакуго, отдавая Мидории свои блокнот с ручкой, — «Делать мне нечего что ли, чтобы каракули рисовать?». Спорить и что-то доказывать Изуку не стал из чувства такта: они больше времени проведут так — в спорах и несогласиях, и (даже не возможно, а скорее всего), дело дойдёт до рукоприкладства, вскоре после чего Деку потерпит фиаско. Делая новые записки, он сравнивал их со вчерашними и немного обиженно сопел: не было никаких сходств. Первое движение стен произошло в шесть утра, что просто не могло не разбудить парней. Всю ночь они оба льстились друг к другу спинами, греясь исходящим теплом. Изуку так ещё никогда не мёрзнул, учитывая, что он был в более благоприятной одежде, нежели Бакуго, который, впрочем, и не жаловался. Возможно, ему из-за его огня внутри было вполне тепло, или он просто имел стальную выносливость. И мог держать язык за зубами. Изуку даже позавидовал. Весь путь, который они успели пройти, пытались придерживаться правой стороны всех коридоров и закоулков, опасаясь пропустить время перемещения и попасться в ловушку. Стены пришли в движение неожиданно и, как показалось Бакуго, немного раньше, чем он ожидал. Вновь это жуткое землетрясение, противный скрежет и снопы искр перед глазами. Это настолько жуткое зрелище, что привыкнуть, проведя они здесь хоть всю жизнь, не получилось бы. Окончательно из колеи выбил тот факт, что вращались не левые стены, как они предполагали; как было в прошлый раз — а правые. Парни сами себя чуть было не загнали в ловушку — созданную Лабиринтом именно в таких целях — оставаясь у правых, опасно надвигающихся стен. Изуку, который рисовал что-то на уже достаточно исчёрканном листе, даже не посмотрел, что всё пошло совсем наперекосяк. Бакуго быстро среагировал и подался вперёд, обхватывая парня одной рукой вокруг талии, так как тот стоял к нему спиной, и толкая к безопасно застывшей стене. Изуку хотел было что-то возмущённо вскрикнуть, так как, несомненно, «рисунок» его был безнадёжно испорчен, но застыл в нерешительности. Бакуго тяжело и прерывисто дышал: уши и щёки у него покраснели от пережитого страха. Он, не в силах даже встать ровно на ноги, уткнулся лицом в плечо Деку. Изуку так и замер, словно парализованный. Он впервые так близко стоит с Кацуки; тот никогда еще не принимал руку помощи от него; это первый раз, когда Бакуго спас Деку. В нерешительности, трясущимися руками, Изуку попытался обнять юношу, который, почувствовав между лопаток чужие руки, замер, ожидая собственной реакции. Изуку осторожно провёл левой рукой по волосам Бакуго, гладя их. Удивительным оказалось то, что они мягкие и пушистые, хоть и торчали упорно в разные стороны, так хорошо описывая характер самого юноши: «колючка». По телу блондина прошла волна мурашек, останавливаясь где-то в районе желудка, скручиваясь в приятный тугой узел. Так хорошо от чьих-либо прикосновений ему ещё не было: щёки и шея горели, а дышать было просто невыносимо; казалось, кислород кончается и он вот-вот от ещё одного такого прикосновения просто задохнётся. Правая рука Изуку опустилась ниже, легко проведя линию позвоночника; левая все ещё продолжала гладить вихры, пробирая пряди между пальцев, а голос, такой нежный сейчас (а всегда ли у Деку был такой приятный голос?) возле самого уха шептал, что всё будет хорошо, что они выберутся. Это странно, это дико и совсем непонятно, — но Бакуго в этом сейчас не сомневался. Готов был горы сворачивать, а если точнее — сам стены двигать, чтобы найти грёбанный выход и снова почувствовать эти прикосновения, сводящие с ума и дающие надежду. Когда губы Изуку невольно задели мочку уха, Кацуки буквально вспыхнул, быстро отстраняясь. Он с ужасом посмотрел на парня, который смущён был не меньше его самого. Кацуки поспешил завязать диалог, перевести тему подальше от этого минутного помутнения рассудка. — Стены, — он указал на недавно переставшие двигаться булыжники, пользуясь моментом, чтобы отвернуться от испытующего взгляда Деку, — не только стали двигаться за час раньше положенного времени, но и с другой стороны. Молча переведя взгляд на стены, Мидория испугано дёрнулся и поспешил открыть свой чертёж, который теперь перечёркивала жирная полоска. Но разглядеть конструкцию Лабиринта всё же получалось. — Это значит, что нужно спешить осмотреть все коридоры, придётся рисовать быстрее. Разум отказывался верить в реальность происходящего. Ситуация выглядела просто невозможной. — Нет, — решительно помотал головой Кацуки, облокачиваясь спиной о стену, а руки складывая на груди, — это значит, что теперь мы точно проиграли. — Нет! — твёрдо ответил парень, упрямо хмурив брови, — есть много способов, как можно решить Лабиринт! — Например? — в ответ юноша издевательски прошипел, буравя его взглядом. Изуку приложил палец к губам, пытаясь вспомнить мысль, которую ещё с самого утра хотел высказать Кацуки. — Например, Каччан, — в тон ему вторил Мидория, — я когда-то слышал историю, как какая-то женщина, попавшая в Лабиринт, приложила руку к его правой стороне и шла всю дорогу, не отпуская её, то есть — всё время сворачивала на право. Высказав теорию вслух, она не казалась ему больше такой гениальной. Вот и Кацуки так же посчитал. — А ты уверен, что в том Лабиринте стены двигались? Парень промолчал, осматривая пустой коридор. — Ну или, — после небольшого затишья продолжил Изуку, — можно оставлять хлебные крошки. — Встретив лукавый взгляд Бакуго –так и говорящий за себя: а-ля ты такой богатый на хлеб сейчас? — достал из кармана раскладной нож и срезал рядом растущий плющ, кучкой кидая прямо по середине, — будем оставлять обрезки листьев. — И снова не состыковка, — он начинал закипать, — стены двигаются, создавая ветер и трясение. Думаешь твои листики, — Кацуки скривил на этих словах забавную рожицу, — послушно останутся лежать и дожидаться тебя снова? — Ну почему и нет! Изуку скользнул взглядом вверх — по густым зарослям плюща, скрывающим огромные стены. Отчаяние заставило его мыслить рационально. — Мы можем взобраться на стену? — он посмотрел на юношу, но тот упрямо молчал. — Стебли плюща. По ним же можно взобраться? Бакуго раздражённо вздохнул. — Честное слово, Деку, ты, наверное, считаешь меня идиотом. Думаешь, мне не пришло в голову залезть на эти прокляты стены? Впервые злость захлестнула Изуку настолько, что начала вытеснять страх и отчаяние. — Я всего лишь пытаюсь придумать решение нашей головоломки! Почему бы тебе не говорить по делу вместо того, чтобы отмахиваться от всего, что я предлагаю! Бакуго подскочил к Деку и вцепился в него. — Ты не понимаешь, придурок! Изуку не мог бы сказать с уверенностью, что сейчас чувствует по отношению к Кацуки — злость или жалость. Слишком уж легко тот сдаётся. Бакуго посмотрел на свои руки, схватившие парня, и на его лице отразилось смущение. Он разжал пальцы и отступил назад. Изуку демонстративно поправил помятую одежду. — О Господи… — прошептал юноша и опустился на землю, закрывая лицо руками. — Мне ещё никогда не было так хреново. До такой степени — никогда. Мидории хотелось как-то подбодрить приятеля, сказать ему, чтобы он вёл себя как мужик, начал думать трезво и рассказал всё, что ещё заметил и понял об этом месте. Ну хоть что-нибудь! Всё это условно, всё относительно, всё это одни только формы, — подумал Изуку мельком, одним только краешком мысли, а сам дрожа всем телом. — Да не будь ты трусом! Он хотел ещё много всего наговорить, вразумить, мотивировать не сдаваться. Не хотел, чтобы тот, кем он восхищался всю жизнь, на кого ровнялся и за кем всегда слепо следовал, доверяя каждому его слову, каждому — путь то даже незначительному — поступку. Ему не жалко его, нет. Ему противно только от одной мысли о том, что такой амбициозный и стремящийся к своей мечте человек, так легко сдаётся почти у цели! Он, Изуку, беспричудный, слабый (каким он себя честно признавал), восхищался своим другом. Восхищался его храбростью, смелостью. А ведь Изуку и Всемогущего полюбил только потому, что он когда-то был идолом для Кацуки. Он просто не мог стоять в стороне и смотреть, как его друг идёт вперёд без него. Догонял его, мечтал стать героем только потому, что всегда хотел быть рядом, вместе с Бакуго, хоть тот и не разделял его «планов». Вот и сейчас он просто не хочет и не может оставить «приятеля», старается его подбодрить, вселить надежду, помочь в конце-то концов! Но Бакуго этого не видит, не понимает истинных намерений парня, считая, что тот хочет превзойти его, отобрать силу и славу, какой он добивался столько лет. Именно поэтому, наплевав на нормы морали и все свои принципы, Кацуки размахивается и с силой ударяет Деку куда-то в живот. Тот нагинается от неожиданной боли, обхватывает себя руками, сжимая ткань в кулаки, чтобы не закричать. Второй удар приходится по нижней губе и подбородку. Губа сразу начала кровоточить, и Изуку прикусил её, не обращая внимание на только увеличивавшуюся боль. Во рту отдался резкий привкус металла. Если бы в ту минуту Бакуго в состоянии был правильнее видеть и рассуждать; если бы только мог сообразить все трудности их положения, всё отчаяние, всё безобразие и всю нелепость ситуации, понять при этом, сколько затруднений ещё остаётся ему преодолеть, чтобы вырваться отсюда и добраться до выхода, то очень может быть, что он бросил бы всё и просто бы сдался. Кацуки дернул Деку опять к стене, собираясь ударить по лицу, выбить всю дурь для профилактики, но, внезапно передумав, отправил свой кулак в стену, на которой с громких треском осталась внушительная вмятина. Сплюнув куда-то вбок, он развернулся и, будучи обиженным и оскорблённым, молча свернул за угол. Нервная дрожь его перешла в какую-то лихорадочную; он чувствовал даже озноб. Как бы с усилием начал он, почти бессознательно, по какой-то внутренней необходимости, всматриваться во все плывущие перед глазами каменные стены, как будто ища усиленно ответы на все мучавшие его вопросы, но это плохо удавалось ему, и он поминутно впадал в задумчивость. Он шёл, смотря кругом рассеянно и злобно. Все мысли его кружились теперь около одного какого-то пункта, — и он сам чувствовал, что это действительно такой главный пункт и есть и что теперь, именно теперь, он остался один на один с этими непонятными мыслями. С ним совершалось что-то совершенно ему незнакомое, новое, внезапное и никогда не бывалое; он никогда ещё до сей минуты не испытывал подобного странного и ужасного ощущения. И что всего мучительнее — это было более ощущение, чем сознание, чем понятие; непосредственное ощущение, мучительнейшее ощущение из всех до сих пор жизнью пережитых ощущений. Деку его раздражал, бесил; только при одном взгляде на него чесались кулаки: так хотелось его хорошенько приложить о стену. Неважно — какую. Просто о стену — будь то территория академии или этого чёртова Лабиринта — всё остальное мелочи. Причинить боль, увидеть мольбу в его глазах, развернуться и уйти, слыша тихие всхлипы. Он никогда не опускался до извинений, хоть и было паршиво. Особенно когда Деку каждый раз избегал его, боялся взглянуть, пряча от других новые синяки и ссадины. А Бакуго не мог остановиться. Садистом он, вроде бы, не был, но каждый раз находит вескую (по его мнению) причину «поиграть» с ним. После запираясь в комнате, нанося удары себе. Мазохистом он тоже не был. С Деку ему всегда было сложно, непонятно. Он проклинал его, повторял каждый раз, что он бесполезный и просто никто. В его жизни. Говорил он это скорее для себя: напомнить кем тот являлся. Бакуго шёл не останавливаясь. Ему ужасно хотелось как-нибудь развеяться, но он не знал, что сделать и что предпринять. Одно новое, непреодолимое ощущение овладевало им всё больше и больше почти с каждой минутой: это было какое-то бесконечное, почти физическое, отвращение ко всему встречавшемуся и окружающему, упорное, злобное, ненавистное. Вдруг он остановился; новый, совершенно неожиданный и чрезвычайно простой вопрос разом сбил его с толку и горько его изумил: «Почему я никогда не могу его выкинуть из головы?». После ухода Кацуки, Изуку даже не попытался подняться и пойти следом, оседая на землю. А мысль сначала такая была. От привкуса металла во рту начало нехорошо мутить, поэтому парень поспешил сплюнуть кровь. Обида подступала всё сильнее. Тело словно парализовало, дыхание опустилось до еле слышного шипения, воздуха катастрофически не хватало, но он не мог взять больше, чувствуя, как внутри что-то ерзает, бьется, ломая, кажется, все рецепторы, всю память. Тело невыносимо задрожало, дёргаясь в бесцельных конвульсиях, его захватил такой страх, что, даже вернувшись, мысли не смогли его унять. Бакуго ушёл, значит, он теперь один на один с Лабиринтом. Теперь он сам должен, нет, просто обязан найти выход! Нельзя отступать, нужно бороться — успокаивает он себя. «Каччан». Мысли о приятеле неприятно сжимают сердце, после разрывая. Щеки горели, но не от причинённого урона; сама судьба насмехалась над ним, подкидывая в мозг образ Бакуго. Изуку не уверен, что он понимает. Он в принципе не понимает его жизни. Он просто хочет быть рядом — не обязательно быть лучшими друзьями, а он? Кацуки прямо даёт понять, что даже дышать одним воздухом с парнем ему противно. Он не знает, сколько времени прошло, оно текло слишком быстро; парень просто перестал что-то соображать. Просто привыкнуть к такому раскладу событий. Привыкнуть, смириться. Смириться. Мысли, которые то и дело путались, завязывались в клубки, сгинули, оставляя за собой лишь гладкую пелену. Ни страха, ни боли, просто внутренняя пустота. Может, он засыпает? До сознания только сейчас дошло, что Бакуго серьёзно ушёл и возвращаться не собирался. Он же всё время повторял, как фигова ситуация, как бесполезно что-либо делать для продвижения в умозаключениях. Юноша изначально сдался, поняв, что этот экзамен нужно будет проходить не кулаками, а смекалкой и сообразительностью. Расстегнул замок своего рюкзака и достал пластмассовую бутылку, которая была наполовину пуста. Прохладная жидкость обожгла горло, приятно охлаждая и приводя в чувство. Сразу стало как-то легче дышать, лучше мыслить. Он вытер мокрые губы рукавом костюма, покрепче закрутил сосуд и обратно убрал на дно сумки. Застёгивая её, он задержал взгляд на большом яблоке, которое, спустя несколько секунд раздумий, взял и подкинул в руке. Откусил от него кусочек, закинул рюкзак на одно плечо и побрёл в сторону, где давно скрылся его напарник. Коридор заканчивался, резко уходя вправо. Изуку с размаху врезался в выросшее прямо перед ним каменное препятствие и, невольно оглянувшись, споткнулся и полетел на землю, больно ударившись о каменный пол локтём. Он свернул за угол в один из коридоров, затем в другой. Парень мчался со всех ног — так, как ещё не бегал никогда. Сворачивая во всё новые и новые коридоры. Направо, теперь налево. Прямо по коридору, сворачивая, спустя два поворота, снова направо. Налево. Звуки, издаваемые смещением стен, раздавались со всех сторон — он держал темп. Направо. Два раза налево. Очередной длинный коридор. Он всё бежал и бежал, не останавливаясь, и сердце уже было готово выскочить из груди. Делая очень глубокие вдохи, старался максимально насытить лёгкие кислородом, хотя прекрасно понимал, что долго такой бешенный забег продлиться не может. В голову стали закрадываться мысли: а не проще ли действительно сдаться? Нет. Нельзя. Он должен найти Каччана; времени до наступления темноты всё меньше. Фонарики сиять начнут не скоро, освещая коридоры. Сейчас глупо было бежать между раздвижными стенами, проскальзывая между ними в последние мгновения, но он упорно не обращал на это внимания, продолжая бежать и, стараясь перекричать раздаваемый стенами грохот, звать «Каччана». И вдруг, когда парень пробежал ещё три коридора, из-за угла к нему метнулись две руки и рывком втянули в примыкающий проход. От страха у Мидории чуть не выскочило сердце — он попытался сопротивляться, но когда сообразил, что его схватил Бакуго, брыкаться перестал. — Что за… — Заткнись и двигай за мной! — крикнул юноша, увлекая парня за собой. Не раздумывая более ни секунды, Изуку рванул вслед за товарищем. Лабиринт перестал меняться почти сразу, замирая. Бакуго, ощутив прилив адреналина, демонстративно откозырял ему. — Сдохнуть захотел?! Изуку знал — об этом говорило какое-то шестое чувство, — что сам он далеко не дурак. Тем не менее не мог даже аргументировать своё поведение. — Я боялся, что не смогу тебя найти… — Придурок, — зло выдохнул юноша, вытирая выступившие капельки пота на лбу ладонью, — что со мной было бы? А вот ты, дерьма кусок, мог быть расплющенным. — Отрывисто пробормотал, глубоко вдыхая и выдыхая. Хотелось повернуть голову и выветрить отвратительный аромат ненужных мыслей. Изуку сейчас меньше всего хотелось слушать его упрёки. Давно у него не было такой глупой смеси чувств беспомощности, отчаяния и слабости. — Каччан, — пробормотал парень очень тихо, но Бакуго отчётливо расслышал это детское обращение (будто не они сейчас находились в большом и широком коридоре), настороженно повернув голову в его сторону. — Ты только, пожалуйста, — последовал всхлип, — не оставляй меня больше. Вид расстроенного и напуганного парня застал Бакуго врасплох. Внутри всё неприятно сжалось, а кончики ушей покраснели. Дрожит. Снова дрожит, то ли от холода, то ли от чего-то не до конца ему понятного. Взгляд нервно бегает, иногда останавливаясь и искоса поглядывая на парня. Не смотрит ему в глаза. Да и что он там хочет увидеть? Что он боится там увидеть? Для вида грубо бросил: «Делать мне нечего», опускаясь на землю. Сил не осталось даже на то, чтобы просто стоять, не то, чтобы дальше идти куда-то. Изуку такой ответ устроил, поэтому неуклюже присел рядом, тоже стараясь отдышаться. С каждым новым глотком воздуха, с каждым становившимся всё ровнее вздохом, прояснялись другие ощущения, не менее важные. Парень аккуратно переместил на колени левую руку и взглянул на расшибленный локоть. Он не заметил, как сильно стесал его, когда падал; почувствовал, что он неприятно щипал и покалывал. Просто не хотел замечать, потому что гнался в тот момент за другой целью. Удачно вспомнив, что и важные атрибуты аптечки находятся где-то в рюкзаке, Изуку поспешил открыть его и достать хотя бы бинт, перевязывая руку, чтобы она не беспокоила до конца экзамена. Еды с первого дня хоть и было гораздо меньше, но всё равно она мешала пробраться ко дну рюкзака. Кацуки, который с недоумением наблюдал за странными попытками Деку что-то достать, раздражённо подхватил этот рюкзак и посмотрел прямо в глаза парню, взглядом спрашивая, мол, что ему нужно. — Достань, пожалуйста, — сделал робкий акцент на таком простом «пожалуйста», обречённо договаривая, — достань бинт. Юноша вскинул бровь — не понимал, как настолько можно быть неуклюжим, чтобы успеть получить ранение, — но беспрекословно выполнил просьбу, легко выудив аккуратно скрученный эластичный бинт. — Покажи. — резонно потребовал указать на рану, когда подошёл ближе и присел на одно колено. Брови хмуро сошлись на переносице, а взгляд стал настолько холодным, что Изуку не подумал даже возразить ему, послушно указывая на расшибленный локоть. Рука в районе сгиба опухла, окрашиваясь в сине-фиолетовый цвет. На тыльной стороне локтя сильно была содрана кожа, которая позволяла красным дорожкам идти вниз по руке. И хоть крови было мало, выглядело всё довольно жутко. Кацуки сам часто получал раны, о которых сейчас ему напоминали хорошо заметные шрамы не только на руках. Он давно научился терпеть боль, сам обвязывая пострадавшие части тела, не обращая внимания на отдающую боль. И сейчас, когда его взору предстала довольно серьёзная рана, он нисколько не растерялся, аккуратно беря руку Деку. Парень вздрогнул, когда почувствовал грубые и шершавые пальцы приятеля, которые осторожно, почти нежно, стали оглаживать его пострадавший локоть, стирая, как он догадался, дорожки крови. Изуку шумно вдохнул и прикусил губу, когда его руку Бакуго потянул наверх, причиняя этим боль. Терпимую, но боль. Бакуго, когда заметил по сожмуренным глазам и учащённому дыханию Изуку, что ему больно, не раздумывая подался вперёд, прикасаясь губами к воспалённой коже, целуя большую царапину. В детстве, после каждой перепалки со старшими ребятами, у Кацуки часто оставались небольшие ссадины или синяки, и пусть они были мизерными, пусть он терпел– они как назло саднили и напоминали о своём существовании. В такие моменты мама всегда заботливо целовала его раны, после заклеивая их пластырем. Больше для профилактики, нежели для снятия боли. И юноше это всегда помогало. Он чувствовал рядом заботу и любовь, чувствовал, что должен со всем бороться сам, не заставляя лишний раз переживать окружающих. Все эти чувства он прятал с годами за безразличной ухмылкой, за ненавидящем заботу взглядом — и всё это потому, что он глубоко в душе дорожил всем, что имел. В памяти всплыли заботливые руки матери и нежные поцелуи; неосознанно, поддавшись инстинктам, юноша стал осторожно целовать всю рану: от стёсанных краёв, до запёкшейся крови. Сознание отрезвил изумлённый писк Мидории, который закусил свою губу до слёз в глазах. Кацуки моментально отстранился и, грубо выражаясь, стал немедля обматывать парню руку, скрывая всем этим своё глупое смущение. Странное дело, но он чуть не рассмеялся — слишком уж абсурдной казалась ситуация. Впрочем, он тут же мысленно отругал себя за несерьёзность. Темнеть стало довольно скоро, учитывая тот факт, что большую часть своего времени, они просидели у подножья Лабиринта, даже не замечая того, что и погода решила им подкинуть испытаний. Мир вокруг потерял краски, которых в этом месте и так было немного: над всем строением постепенно начали сгущаться тучи, а прохладный ветер уже гулял по коридорам, создавая противный сквозняк. Изуку недовольно поморщился и поднял голову вверх, надеясь, что под его пристальным взглядом облака рассеются. Неожиданно он вздрогнул и махнул головой: на лицо упала холодная капля. Изуку любил солнце, но на него невозможно смотреть. А на дождь он смотрел подолгу: таинственно и непонятно, без всякой поддержки, одиноко опускались на землю прохладные капли, затопляя унынием и тоской не только окружающий мир: внутри всё сворачивалось в непонятный ком, а голову освобождали абсолютно все мысли. Сверкнула бледная, но большая молния, а через несколько секунд невдалеке пророкотал гром, отражаясь от стен пугающим эхом, подтверждая своим ворчанием, что вот-вот на землю обрушатся капли дождя. Ночью Изуку лежал, уставившись в усыпанное звёздами небо, и гадал, сможет ли вообще когда-нибудь после произошедшего заснуть. Стоило ему смежить веки, и в памяти всплывал образ меняющихся стен, которые грозились вот-вот сойтись и разделить его с Кацуки. — Скажи что-нибудь, — обратился он к юноше в пятый раз с тех пор, как они легли снова на неудобный и немного мокрый плющ. — Не хочу. — Снова повторил Бакуго. Кацуки понял, что парень был не просто назойливым, а почти невыносимым. — Деку, радуйся, что у меня сейчас нет моей причуды. — Но я всего лишь… — Деку, заткнись и спи. Юноша почувствовал: ещё немного и он взорвёт всё и без квирка. Его раздражала собственная беспечность, собственная нежность и странные чувства к этому придурку, а тот будто рад стараться — говорит и бесит всё больше и больше. Наконец, когда исполинские стены после очередного грохота, скрежета и ещё гаммы непонятных звуков и сопровождающего грохота застыли, Изуку смог уснуть. Прошло несколько часов; была уже глубокая ночь, а вот Кацуки всё ещё не спал. Хотелось уже выбраться из этого места, но способа они так и не нашли. Потом, по непонятной причине, захотелось разбудить Деку и избить его, но он отказался от этой мысли. Парень хотел закричать и выругаться, сдаться и гордо уйти. Но он не сделал и этого. Бакуго закрыл глаза, заставив себя отбросить мрачные мысли, и через некоторое время всё-таки заснул. Изуку знал, что выбора у него нет. Он рванулся вперёд и, в последнюю секунду проскользнув мимо стен, перебежал к Кацуки. Позади него со страшным грохотом сомкнулись стены, и их гул, отразившись от увитого плющом камня, эхом прокатился по коридорам, словно сатанинский хохот. Несколько секунд парню казалось, что время остановилось. Грохот сталкивающихся стен внезапно сменился оглушающей тишиной. Мидория прислонился спиной к стене, не веря до конца в то, что совершил, в то, что у него получилось выбраться. Горделиво покинул Лабиринт, переступая его порог, но на мгновение замешкался и непроизвольно оглянулся, отмечая, что не ощущает рядом тепла Бакуго. Стены продолжали меняться с неестественной скоростью, мгновенно сходясь, чтобы следом вновь разойтись и запутаться юношу, в ужасе озиравшегося по сторонам. Крики. Громкие крики Изуку тонут в ужасном гвалте, шуме дробящего камня. Парень снова забегает на проклятую территорию и, вобрав в лёгкие максимально много воздуха, снова начинает неистово кричать, звать Каччана, молить о помощи, ну хоть что-то, что могло бы помочь юноше, застрявшем между исполинских стен. Каждый крик причинял нестерпимую боль в горле. Бакуго был на себя не похож: неестественно бледен, весь дрожит и продолжает оглядывать стены, которые на него опасно двигаются. Страх сковал движение; ноги будто приросли к грубому камню, а тело парализовало. Новый крик. Бакуго оглядывается и замечает Деку, который из последних сил зовёт его. Пытается перекричать шум вокруг, но получается, мягко говоря, не очень. Медленно, будто в прострации, юноша начинает двигаться к выходу, где его ждёт изнывающий волнением приятель. Шаг. Ещё один шаг. Несколько шагов, которые стали ускоряться. Мидорию током поразило: там, где пытается бежать Каччан, с обеих сторон надвигаются крупные ободранные от постоянные столкновений стены. Безысходность. Страх. Ещё какое-то неприятное чувство, разрывающее изнутри. Из глаз давно бегут слёзы, голос сорван, а дышать Изуку и вовсе забывает. Он бросился бежать вперёд, махать руками, призывая Кацуки ускориться, но тот продолжал медленные шаги, совсем не обращая внимания на то, что вот-вот, и его раздавят стены. В момент, когда Бакуго готов был сделать последний шаг, ведущий из этого чёртова места, стены издали последний, неистово громкий стук, оглушивший Изуку. Кровь хлынула как из опрокинутого стакана. Кацуки застрял где-то между стен: где — Изуку сейчас не мог разобрать. Разум будто расплавился от той картины, которая предстала перед ним. Глаза Бакуго были вытаращены, как будто хотели выпрыгнуть, а лоб и всё лицо были сморщены и искажены судорогой. Череп был раздроблен и даже сворочен чуть-чуть в сторону. Страх охватывал его всё больше и больше. Больно. Мучительно больно. Сердце будто сдавило в тески, а душа улетела в пропасть… Нет, её столкнули. Это была самая ужасная боль, которую он когда-либо испытывал, которую он даже мог вообразить. Его жгли, резали, рубили и разрывали на части все чувства и эмоции сразу. Он мог слышать свой крик, как в агонии, и в это же время был слеп и глух. Мир словно раскололся, а он всё кричал и кричал. Сердце разрывается изнутри, слёзы уже не текут, грудь теснит, теснит. Он хочет перевести дыхание, вскрикнуть, и просыпается. Он проснулся как в бреду, с мокрыми от поту волосами, задыхаясь, и приподнялся в ужасе. Всё тело его было как бы разбито; смутно и темно на душе. Он положил здоровый локоть на колено и подпёр рукой голову, зарываясь в волосы пальцами, оттягивая их, чтобы боль хоть немного отрезвила его после пережитого кошмара. — Боже! — воскликнул он. — Да неужели, неужели мы в самом деле так и застрянет тут, размозжённые стенами… будем скользить в липкой тёплой крови; прятаться, все залитые кровью… в этом месте… Господи, неужели? Он дрожал как лист. — Деку, мать твою! Испуганно раскрыл глаза и убрал руки от лица, парень так и замер: осознавая ситуацию. Только сейчас он заметил руки Бакуго, трясущие его за плечи и обеспокоенные глаза напротив, которые так и глядел в душу. — Каччан! — не в силах сдержать эмоции, воскликнул Изуку. Увидев своего друга сейчас перед собой — здорового и невредимого –перед глазами всплыла та ужасная картина. Сердце снова защемило в груди, а из глаз хлынули слёзы: весь этот кошмар, ужас и пережитый шок хотелось забыть как можно быстрее. Не выдержав, парень бросился в объятия Кацуки, крепко сжимая его плечи, зарываясь в волосы пальцами и сжимая их с такой грубой силой, чтобы он не смог выбрать, чтобы не смог оставить его. Уткнулся носом в изгиб шеи, смаргивая слёзы и стараясь глубоко дышать, но как только Изуку вдыхает его запах, снова подступает наваждение, и он не может сдержать рвущихся наружу слёз. Теперь он знал. Изуку просто знал, что делает то, что хочет, что должен делать: только один выбор имеет смысл, только путь вперёд, и он обязан не оступиться, пройти его до самого конца. Это было завидно просто. Кацуки против не был: он лишь сильнее нахмурил брови и в ответ прижал к себе. Такие тёплые, не сравнимые ни с чем объятия. А ведь они и есть, самый верный знак любви. Они позволяют чувствовать защищённость, тепло, заботу, любовь и нежность одновременно. Будто тот человек, который тебя обнимает, пытается оградить и укрыть от всего, что могло бы навредить в этом мире. От того, что этому придурку сейчас было хреново, паршиво стало и Бакуго. Он обязательно устроит выговор за все эти ужасные чувства, заставляющие его сердце обливаться кровью. Сделает, но не сейчас, не сегодня. И даже не завтра. Потом, когда они выберутся из Лабиринта. Такие сны, болезненные сны, всегда долго помнятся и производят сильное впечатление на расстроенный и уже возбуждённый организм человека. Они так и заснули: в объятиях друг друга. Изуку продолжал во сне что-то бессвязно бормотать и ближе придвигаться к Бакуго, а тот, в свою очередь, лишь мягко поглаживал его по голове, продолжая успокаивать. «Времена, когда тебе страшно, нужно встречать с улыбкой на лице.» — Прокручивая в голове раз за разом эти слова, Изуку с самого утра старался вести себя как ни в чём не бывало. Получалось у него, откровенно говоря, не очень. Кацуки — чего уж кривить душой — переживал за приятеля, обеспокоенно поглядывая в его сторону и подмечая какое у него нервозное состояние. И оно понятно — с момента, как они снова бродят по Лабиринту, стены поменялись уже три раза. То есть Он перестраивался каждый час. «Не смей даже заикаться о возможности поражения.» — Как-то между делом бросил Мидория, с толикой страха наблюдая за новым перестроением стен. Шум как обычно был сильный, но Бакуго отчётливо уловил каждое его слово. Было уже довольно светло. Тени от стен падали теперь в другую сторону, нежели вчера или позавчера. Солнца ещё не было видно, но казалось, что оно вот-вот может появиться с западной стороны Лабиринта в любую минуту. Вокруг стоит немая глубокая тишина, погрязшая в тени, обступившей всё строение. Они тонут в ней, как в каком-то болоте. — Каччан, — Изуку нерешительно позвал юношу, который всё это время шёл впереди. — Чего? — послышался незамедлительный вопрос. Бакуго замедлился, выравниваясь в шаге с Деку. — А твои… — прочистил горло, собираясь озвучить мысль, которая всё время его интересовала, — а твои наручи могут сейчас работать? Ну, я имею в виду без квирка? Последовала долгая пауза. Кацуки сам с удивлением осмотрел свои наручники, явно не задумываясь над этим вопросом раньше. — Ну вроде да. — Он попытался снять поручень, от чего из дула посыпались искры, предупреждая о большом взрыве. — И как я сам не догадался! — Точно, — согласился парень, когда появились новые снопы искр, — можно было не мёрзнуть ночью! — А ещё можно попробовать пройти на пролом. — То есть? — юноша поймал на себе недоумённый взгляд Изуку, после чего раздражённо стал пояснять: — Стены просто буду взрывать. –Картинно отвернувшись, он выставил одну руку вперёд и направил её на высокую глыбу перед собой, которая находилась в паре футов от него. — Подожди! — На него обеспокоенно набросился Мидория, опуская руку, призывая тем самым забыть об этой глупой затее. — Стена будет крошиться и рушиться, тебя же заденет! — Отвали. — Он грубо пихнул нависшего на нём приятеля в бок, — Я ломаю и продолжу ломать всё вокруг и, если понадобиться, и себя тоже! Я готов переступить через это и одержать победу! Боишься — спрячься. Изуку и мыслью не повёлся на такое «беспокойство», продолжая упрямо глядеть ему в глаза. Кацуки снова его толкнул, но на этот раз освободился от его слабой хватки и повернулся к дальней стене, которая была видна из примыкающего прохода. Он не стал подходить к ней слишком близко, учитывая замечание Деку насчёт обвала, — на словах ему было всё равно, а вот на деле, когда всё выглядело более реалистично, побаивался быть расплющенным. — Я не приму того факта, что не прошёл какой-то дурацкий школьный экзамен, — сказал Кацуки и снова вытянул вперёд одну руку, прикрывая один глаз для прицеливания. — Ни за что! Взрыв получился не таким сильным, как ожидал Изуку: обычно он буквально разносил всё вокруг, круша и разрушая. Гулкое эхо разнеслось по всем закоулкам Лабиринта, показавшись зловещим завыванием смерти. Дробящего грохота камней — какой Изуку ожидал услышать — не последовало. Пыль кружила в воздухе, заволакивая, казалось, весь Лабиринт, оседая на землю под ногами, на плющ, который нарос на стенах — на всё, что было вокруг. Дымовая завеса рассеялась, и показалась небольшая дыра в толстой мощённой стене, к которой Бакуго уже успел подойти. Уверено пнул стену, проверяя, будет ли она ломаться дальше, и с самодовольной ухмылкой повернулся обратно к Изуку. — Я, думаешь, дурак — использовать весь запас для одного взрыва? — риторически спросил он, продолжая смотреть с превосходительской улыбкой, — так можно много стен подорвать! Кацуки пролез через небольшой проход и оглянулся по сторонам, отмечая, что хоть он и оказался в другом отсеке — вид однообразный. Вновь нацелился на стену перед носом и снял поручень наполовину, высвобождая взрывную волну, которая, сталкиваясь с грубой поверхностью, проламывала стену. И так одна за другой. Изуку следовал за приятелем, но каждый раз, пролезая между стен, нервно оглядывал их. Спустя несколько десятков взорванных проходов, наруч перестал работать: кончилось «топливо». Бакуго не растерялся и пустил в ход второй наруч, снова снося все преграды перед собой. Они не вышли из Лабиринта, как надеялись изначально, но вид, который предстал перед ними поразил своей элементарностью: абсолютно чистая местность. Для бОльшей живописности не хватало перекати-поле, которое красочно бы передало все мысли приятелей на тот момент. Ожидание не подтвердило действительность — не было и намёка на благополучное прохождение задания. Высоки колоны, диаметром в три-четыре дюйма, уходили высоко вверх. Они были гораздо ниже самих стен Лабиринта, но предназначение их оставалось непонятным. Стоять и смотреть было не лучшей идеей, поэтому юноши несмело пошли вперёд, обходя непонятные шарообразные строения стороной. Лабиринт продолжал меняться: грохот и скрежет были хорошо слышны снаружи. Герои не в силах выбраться в этот раз, не в силах что-либо произнести, чтобы порвать этот неловкий момент между собой. Остаётся лишь идти с надеждой, что выход всё же существует, почти не моргая, доводя разум до беспомощной дрожи. Неожиданно, каким всё было в этом Лабиринте, по всему помещению раздался звонкий грохот, который пронизывал всё нутро. Кацуки от неожиданности присел и зажал уши руками, готовый к обороне в случае нападения. Гул постепенно утих, но почти сразу на смену ему пришло другое явление: парни почувствовали, как земля под ногами начинает трястись, будто землетрясение, которое не предвещает ничего хорошего. Стена, которая находилась напротив, задребезжала больше всего, поднимая пыль. Ровно в середине стала проявляться небольшая расщелина, которая с увеличением грохота становилась всё шире. Оба ощутили дежавю, так как рассчитывали, что уже выбрались из Лабиринта и не столкнуться больше с подобными явлениями. Открылся довольно широкий проход даже для них двоих. Снова наступила тишина, сопровождаемая абсолютной дезориентацией: складывалось ощущение, что всё это место окружает большой вакуум, а выдох из него вон — прямо напротив. Изуку недоверчиво взглянул на Кацуки, взгляд которого не был более решительным; оба не понимали обстоятельств, которые предстали пред ними. С одной стороны — вот, долгожданный выход, ради которого они обитали в стенах этого устрашающего Лабиринта, который просто заставил пройти через все моральные преграды и понять много новых вещей; но если посмотреть на это под другим углом — всё слишком просто. Изуку нутром чувствовал, что есть здесь какой-то подвох. Кацуки быстро надоела та угнетающая атмосфера, в которой он с Мидорией был вынужден находиться; всё выглядело очень уж просто. Он уверенно сделал несколько шагов вперёд. Снова раздался какой-то звон, только на этот раз не такой оглушающий, и почти сразу стих. Над выходом появилась яркая табличка с броским словом «финиш». Вновь они переглянулись, но не успели и подумать о том, чтобы направиться к этому самому финишу, как им навстречу, прямо из тех открытых ворот, направляется робот. Тот самый, со вступительного экзамена, победив которого, не получил бы и половину очка. Парни понимали, что ситуация приняла совершенно другой поворот событий — более опасный и похожий на тот экзамен, который они ещё в начале готовы были пройти. Но сейчас, после двух тяжёлых и изматывающих психику дней, которые, можно сказать, прошли впустую, ни Кацуки, ни Изуку не готовы лезть на рожон, сражаясь с ним. Именно поэтому они прибегли, как его обычно называют, — к плану «Б». Бежать. Бежать, естественно, не от этого монстра, а на встречу к нему, пробегая в паре футов от его громоздких «ног» и «рук», которыми тот начал махать, чтобы остановить юношей. Его обвинять не в чем. Он не понимает, через что прошли те два приятеля, которых он должен остановить. Ну или попытаться остановить. Так запрограммированно, поэтому он продолжает наступать на них, совершенно игнорируя, как один из них упал, а второй, протягивая руку помощи, помогает пересечь черту. И всё кончается только тогда, когда всё строение очередной раз пронизывает громкий, но уже более приятный звук, а в воздухе взрывается несколько ярких победных хлопушек. Они сделали это. Они смогли выбраться. И будучи уже не в состоянии стоять даже на ногах, они с упоением восторга опускаются на мягкую землю, от бессилия прикрывая глаза. ПРАКТИЧЕСКАЯ ЧАСТЬ КЛАССА 3 «А» ЗАВЕРШЕНА. В Лабиринте Кацуки испытывал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно своё положение. И именно в это-то время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласился с самим собою, того, что так поразило его в Лабиринте, — он искал этого в вине, в геройском подвиге, в неосознанной любви к Изуку; он искал этого путём мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думал о том, что получил это успокоение и это согласие с самим собой только через лишения и через то, что он понял в Лабиринте. Те страшные минуты, которые он пережил во время движения стен, во время наступления темноты и вида испугавшегося Деку, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Бакуго, как это большую часть бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных во время экзамена, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. Всё, что было с ним во время блуждания в Лабиринте, не оставило в нём почти никакого впечатления. Он помнил серую, мрачную, внутреннюю физическую тоску, боль; помнил общее впечатление и свою неспособность мысли и чувства в то время. Радостное чувство победы — той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал, когда он переступил порог мрачного строения, наполняло душу юноши, но присутствовало новое чувство, прежде ему незнакомое и очень странное. Кацуки приоткрыл глаза. В нос сразу же ударил запах медикаментов и каких-то трав: сразу стало понятно, что он находится в лазарете. Юноша приподнялся и, откинув в сторону одеяло, а ноги опустив на прохладный пол, оглянулся, отмечая, что был без сознания довольно долго: на город начали опускаться сумерки. Бесконечное и бескрайнее ночное небо, на котором устроились блестящие, переливающиеся между собой звёзды, завораживали своей красотой, а одинокая, составляющая компанию луна, освещала бледным светом всё вокруг. Босиком, не обувая мягкие тапочки, которые стояли подле кровати, Кацуки пересёк небольшую палату, направляясь к окну, возле которого стоял его приятель и вглядывался куда-то вдаль. Лицо Изуку не выражало полным счётом ничего: пустые стеклянные глаза и бледная полоска закушенный губ, отчётливо гармонировало со скучающей обстановкой. — Всё… — Кацуки прочистил горло, а потом продолжил, — всё в порядке? Изуку немного испуганно повернул к нему голову, всматриваясь теперь в глаза юноше, медленно кивая, давая положительный ответ на заданный вопрос. Наверное, следующая фраза будет слишком пафосной, но он обязан её сказать. — А у тебя? Мидория пристально и вопросительно смотрит в глаза своему другу, видимо, тщетно отыскивая разрешения какого-то вопроса. Кацуки смотрит на него в ответ, не требуя и не прося ничего взамен. На лице у него было то самое выражение. Целеустремлённое выражение Кацуки. Выражение, которое появлялось только тогда, когда ему нужно было заставить себя сделать что-то страшное, например, признаться о своих чувствах. Он осторожно берёт его за руку и переплетает пальцы. Подходит ближе и зарывается носом в мягкие волосы. Отстраняется и целует в висок. От этих до одури, до пощипывания в глазах аккуратных действия, дающих теплу и заботу, передающих немое обожание, Изуку готов вывернуться наизнанку. Пальцы на ногах бесконтрольно поджимаются, в паху отдаются приятные пульсации, губы тянутся навстречу, а Кацуки продолжает исследовать тело прикосновениями рук, трогая в самых неожиданных местах. Секундная стрелка дребезжит; внутри всё стягивается в большой прочный узел, а в голове набатом стучит сердцебиение. Ещё секунда — и их бросает навстречу друг другу. Бакуго затягивает Мидорию в головокружительный поцелуй, жадный, властный и такой отчаянный, в котором всё сливается на полной скорости, сталкивая воедино их губы и тела, и даже дыхание становится одним на двоих. Поцелуй получается грубым, настойчивым, но в то же время чувственным. Кацуки чувствует себя утопленником, которому дали глоток воздуха и который сходит с ума от ощущения желанного кислорода в лёгких. Изуку захватывает дух от такой близости к своему приятелю, он прижимается к нему всем телом, стараясь передать дрожь, которая охватила всё его тело. Кацуки, пользуясь этим, неуверенно попытался приоткрыть его губы своими, настойчиво проникая всё глубже. Задыхаясь от ощущений, юноша коснулся языком нежного нёба, прошёлся по гладким зубам, сталкиваясь с чужим горячим языком. Кацуки прикусывает зубами нижнюю губу парня, приобнимая того за талию. На удивление Бакуго, Изуку не отстраняется, а принимает поцелуй, не менее пылко стараясь на него ответить, после горячо выдыхая прямо в губы: — Каччан… Не помня себя, не помня, как они оказались около кровати, Кацуки толкает парня, и они заваливаются на постель. В нетерпеливом лихорадочном порыве руки тянутся к одежде, срывая её друг с друга. Ни на секунду не прекращают целоваться, прикусывая губы, переплетая языки, забывая дышать. Мидория не замечает, как начинает скулить в подставленные губы, потираясь бёдрами через тонкую и влажную ткань. Осознаёт он свою просьбу только тогда, когда Кацуки отрывается от его губ и, удобно устроившись между разведённых коленей, медленно наклоняется вниз. Неизвестное прежде чувство топило, пьянило и обжигало. Ничего более не важно, только набаты сердца, резонансом отдающиеся по телу, и стук крови в ушах. Бакуго утыкается носом в пах, вдыхая шумно, глубоко и крепко, запуская руку под тугую резинку. Изуку шипит и неосознанно разводит ноги шире, хватая юношу за волосы. Когда Кацуки берёт в рот, перед глазами Изуку начинают плясать снопы искр, а сердце уходит в пятки: он перестаёт ощущать его биение. Сантиметр за сантиметром, секунда за секундой обволакивающее тепло медленно опускается на его член и от этого ощущения он прогинается, как синусоида в точке пи на два. Он абсолютно не знает за что хвататься: то сильно тянет Кацуки за волосы, уши, цепляется за плечи, то отпускает его и мнёт простыни, стараясь сдерживать стоны. Бакуго сосёт просто замечательно, используя в некоторых местах язык и руки, задевает выступающие венки зубами, постепенно чередуя темп. Изуку чувствует приближение оргазма, но Кацуки отстраняется, почти перед самым пиком, от чего парень жалобно хнычет, недовольный таким положением дел. Бакуго берет снова и настолько глубоко, что чувствует вибрацию, исходящую от возбуждённой плоти. Изуку прошибает насквозь. Нечестный приём, чтобы отвлечь его от пальцев, нагло проталкивающихся внутрь. Парень задыхается, чувствуя невероятную наполненность. Изуку томно простонал, прикусив фалангу пальца. Он чувствует, как пальцы с трудом двигаются в тесноте, прокручиваются и замирают, а движения становятся всё более отрывистыми. Несмотря на слабый протест, Бакуго выпускает его член и, немного помедля, закидывает ноги парня себе на плечи. У него перехватывает дыхание, которое сдавливает грудную клетку от вида, открывшегося под ним. Делает медленный толчок и останавливается, глухо дыша; поднимает взгляд и замечает слёзы в уголках глаз парня. Спешит сцеловать их все, толкаясь дальше, входя полностью. Переводит дух и выходит, начиная двигаться. Пара быстрых рваных движений — и их накрывает с головой: вдохи и выдохи, прикосновения тел, громкие стоны — всё сливается. Нет ничего вокруг — есть только «они». Многое случилось. Некоторые изучили свои слабости и сделали новый шаг в «завтра». Другие поняли, что необходимо герою. Кому-то помешали высокие стены Кто-то осознал собственное бессилие. А кто-то продвинулся к своей мечте. И главное, что усвоил каждый — без истинных чувств, без поддержки и верного напарника за спиной, ничего никогда не получится. И профессия героя не исключение. С такими смешанными чувствами и закончился экзамен.