Обещай.

«Птицы, конечно, могли бы жить вечно, если бы хоть иногда плакали. Самая большая их беда заключается в том, что быть птицей - не больно!» Такие слова говорил Тони перед сном, укрывая продрогшее мальчишеское тело большим пуховым одеялом. Он долго сидел перед кроватью на коленях и гладил спящего юношу по спутанным волосам, цвета старинной меди. Мужчина любовался тем, как печальная одинокая Луна ласково гладила его мальчика по худым, но крепким плечам и считал каждую родинку подушечками огрубевших пальцев. А потом, когда был уверен, что сон Питера никто не собирается тревожить – тепло целовал молочную кожу лба, и тихо закрывал за собой тяжелую дверь, перед этим задернув плотные пыльные шторы. «Во мне есть что - то от сквозняка, стопок старых газет на фортепиано и птиц.» Думал Питер ранним утром, лежа рядом с мужчиной, которого любил больше рассвета цвета малинового чая, больше утренней свежести, больше весеннего теплого дождя, больше свежего постельного белья и крепких объятий. Он любил его больше озорной весны, больше обгоревших на солнышке щек, прячущихся под полами соломенной шляпы. Любил больше летнего зноя и украденных у соседей персиков. Любил больше разлитых старухой-ночью звезд. Любил больше заспанных коленей и майских ливней. Больше кудрявых сумерек и запаха рыжего утра. А Тони приносил ему утром стакан молока и ложился рядом и долго и печально смотрел в карие глаза своего маленького мальчика. Это было что-то неосязаемое. Ни намека на что-то пошлое. Тони просто любил Питера, и это было так больно, и так сладко. Больше всего на свете Питер ненавидел, когда Тони говорил: «Малыш, пообещай, что когда я умру – ты выпьешь на моей могиле самый дорогой виски из коллекции, а потом уйдешь и больше никогда не вспомнишь обо мне?» Питер злился, бил его кулаками в грудь, царапал короткими ноготками мягкую золотистую кожу, глотал рыдания и долго плакал. Тихонечко выл и отрывисто всхлипывал. Маленькие горькие слезы стекали по слегка курносому носу и капали на дорогую ткань шелковых домашних штанов Старка. Тони поднимал его заплаканное лицо за подбородок и сцеловывал эту невыплаканную грусть и скорбь с маленьких едва заметных веснушек. Потому что мужчина любил Питера. Но прекрасно понимал, что такое огромное счастье не дается на долго. Это был очередной закон Судьбы. Закономерная жизненная насмешка. Это был лишь вопрос Времени. Тони любил Питера. Сильнее дождей, умывающих лица сморщенных заборов. Любил больше разбитых от падения на велосипеде локтей и коленок. Любил больше ажурной сласти горьких и робких облаков. Любил больше грушевого вкуса у улыбок и кончиков пальцев. Любил больше поцелуев украдкой. Больше щекотки ранним утром и перьев в волосах после боя подушками. Больше барбарисовых карамелек, которые дарили губам Питера приторный вкус юности. Просто так случилось, что в битве с Таносом Тони не выжил. Это просто случилось. Как последствие тяжелой битвы. Наверное, самой ужасной и кровопролитной из битв за Землю. Никто не мог поверить. Но это правда произошло. Вот окровавленное тело. Вот сомкнутые навсегда веки со слипшимися ресничками. Вот потухшие веснушки на носу и высоких скулах. Вот красивые губы, которые так любил целовать Питер. Но они почему-то не улыбались. Не кривились в ухмылке и даже не шептали самые нежные слова про птиц перед сном. Вот груда железа, бывшая некогда броней. Больше не сверкающая непобедимостью. Потускневшая и поцарапанная. Убитая. Вот родные плечи и руки, которые заковывали в кольцо, пряча от всех невзгод и тревог. Еще вчера они защищали от всего мира, а сегодня безжизненными погибшими воинами лежали на горячем асфальте, пахшем кровью и отчаяньем. Вот Питер бежит, а за его спиной взрываются машины и рушатся здания. Он просто не успевает. Не был рядом, не помог, не поддержал, не закрыл собой, не спас, не защитил! « Как - то мне один друг сказал, что если душу всю выбили - смертельно необходимо взять детские сказки, притащить туда, где много неба, остатков детства и читать их до тех пор, пока остро не запахнет жизнью и не обесцветится горе. А потом появляешься ты!» Так сказал Тони, когда Питер первый раз встал на цыпочки и поцеловал уголок губ Старка. Казалось, сердце мальчика билось сильнее, чем трепещущая не ветру роза. «Нет! Так просто не может быть! Тони не умер!» билось в голове набатом. Они изучали язык цветов и ездили к маяку. Выбирали из ночного прибоя ракушки и бегали босиком по серебряному песку, дергая друг друга за волосы и целуя солоноватые от пота ключицы. Питер не выходил из дома. Шатался по пустым комнатам в футболке Тони и молчал. Он потускнел и как будто бы весь высох. «Посреди комнаты упал кусок солнца. Как так получилось я даже понять не успел, просто ты начал стелить кровать, а я неизвестным образом уснул на полу. Открываю глаза - солнце слепит, ты присел на корточки и смеешься над моей детской привычкой спать где и когда захочется. Лучики из глаз твоих падают мне на плечи, на ладони, целуют в лоб и просят нежно подняться, проснуться окончательно и прилечь на прохладную простынь. Я встаю с пола, а ты говоришь, что матрас пахнет летом и духотой. А я забываю, что на дворе март!» Но ведь так больше никогда не будет. Потому что Тони ушел. Но он ушел с последней мыслью о своем мальчике перед объятиями со смертью. Питер больше не мог спать, потому что никто не рассказывал ему про вечно-живущих птиц. Питер не мог плакать, потому что перед глазами все еще стояли образы смеющегося Старка, который целует его в кончик носа и говорит «У нас еще будет лето, малыш. Будем пить вино из черемухи и вишневый сок.» Не мог есть и адекватно осознавать себя без Тони. И только спустя пять с половиной лет он пришел на могилу Тони Старка с самым дорогим виски из его коллекции. Сделал три больших глотка и, поморщившись, позволил слезе скатиться по его мягкой коже щеки. Позволил себе несколько долгих минут молчания. «Молодость пахнет гениально, солнцем, табаком, детской сказкой и обнаженной душой. Но какая глупая молодежь нынче! Какие-то вечно спешащие, безумные, лбы загорелые, разговоры сухие. Ты же не такой, малыш?» - отдавалось слабым призраком прошлого в голове Питера. - Нет, Тони, я не такой.