Копье святого Петра

      — Чезаре! Нет!.. — голос девушки полон такой мольбой, отчаянием и тоской, что, кажется, стены папского дворца сейчас рухнут, — но неминуемого не предотвратить: копье святого Петра вонзается в спину Перотто, любовника Лукреции, и тот падает, прямо у ног папы Александра VI…       Девушка лежит на полу в полуобмороке, все кардиналы застыли от ужаса, негодования и изумления, и доволен только Чезаре: он поднимет руку с копьем и кричит: «Борджиа!».       Все верно, друг: ты свершил свое, как ты считаешь, правосудие, убив любовника сестры, вроде бы избавив ее от позора. Только вот заслуживает ли Лукреция такого — опять остаться одной? Педро был простым солдатом — но он любил твою сестру, любил простой, незамысловатой любовью, и она была счастлива — уж это-то я знаю наверняка, потому что я мало видел счастливых людей в наше время, особенно женщин, и поэтому настоящее счастье я чую, словно волк, издалека.       Девушка все еще лежит на полу зала заседаний. Я тихонько поднимаю ее, шепчу что-то ласковое, как маленькому потерявшемуся ребенку, кладу ее голову и руку на свое плечо и увожу из зала — к окну, на воздух.       У окна Лукреция приходит в себя, но она разбита: ее любовник мертв, убийство совершил ее возлюбленный брат, а сам она опозорена — ведь все случилось в разгар очередной консистории, и теперь все кардиналы получили веские доказательства распутства семьи Борджиа. Я не могу ее утешить, поэтому просто глажу ее светло-рыжие волосы, все еще обнимая.       — Алессандро… спасибо тебе, — тихо говорит Лукреция. — Спасибо, что ты единственный, кто догадался вывести меня из зала — у меня просто не было сил подняться с пола, а всем остальным кардиналам было наплевать, да что уж о них говорить, ведь даже моему отцу, Папе Римскому, было все равно, что его дочь лежит на полу и страдает…       — Не за что, Лукреция, — говорю я, а у самого стоит комок в горле. — Это меньшее, что я мог сделать для сестры моего лучшего друга, пусть сейчас мы с Чезаре и в ссоре.       Она внимательно смотрит на меня, берет за голову и целует в лоб:       — Алессандро, я пойду в свою комнату. Проводи меня, пожалуйста, — у меня сильная слабость.       Мы доходим до дверей комнаты Лукреции. На прощание она еще раз целует меня в лоб и говорит:       — Что бы там ни было у вас с Чезаре, как бы вы ни ссорились — не оставляй его, пожалуйста… Он не желает тебе зла, просто мой брат слишком зациклен на себе и не думает, что у других людей есть свое мнение и свои планы на жизнь, — он считает, что все его близкие люди должны действовать только согласно его жизненному плану. Это касается и меня, увы, — сегодня я в этом наглядно убедилась…       Она плачет:       — Прости, Сандро, мне нужно отдохнуть. Прощай, еще увидимся…       Лукреция уходит, а я некоторое время стою у двери ее комнаты, прислонившись к ней лбом.       — Лукреция! — шепчу я. — Моя-не моя Лукреция… Моё вечно уходящее от меня солнце...       Но в дальнем конце коридора раздаются шаги. Я быстро ухожу в противоположную сторону, — сегодня я больше никого не хочу видеть и ни с кем разговаривать, особенно с Чезаре.       И — внезапный надрывный плач, — будто рыдает испуганное дитя:       — Чезаре, не надо, нет, пожалуйста, не трогай меня, не надо, я не хочу! Алессандро! Кто-нибудь, помогите, остановите его! Алессандро!!!       Я кидаюсь в ту сторону — но вижу, как Чезаре уносит на своем плече белокурую сестру в глубоком обмороке. Он оборачивается, сверлит меня взглядом, — и я отступаю назад.       Как отступал всегда, отступал, как собака отступает перед Быком.       Я знаю, что сейчас Чезаре возьмет свое, возьмет Лукрецию силой, а мне остается только тосковать о том, чего не сделал я — не признался ей в любви, не спаси ее от брата, не взял ее сам, в конце-то концов. Но толков от моих сожалений нет, поэтому я просто иду к себе домой.       Я — всего лишь собака, живущая на подачках от матери, сестры, от былого состояния нашего рода. Я пес, что охраняет навязанную мне сестрой Сильвию, наших с ней детей и свое дурацкое кардинальство.       И так будет всегда: тот, кто может, берет силой то, что считает своим, пусть даже это и кусок чужой жизни, а остальные наслаждаются объедками со стола победителя.       Бедная моя запутавшаяся девочка, прости меня, — ты принадлежишь Чезаре, не мне.