Оставшиеся во тьме

Варрик отложил доклад сенешаля Брана в сторону и взял ещё один щедро исписанный листок, требующий немедленного внимания. Было давно уже за полночь. В кабинете наместника горело несколько свечей, прохладный ночной ветер задувал через приоткрытое окно. Серая кошка, обитательница крепости, с завидным удовольствием заснула на меховой накидке гнома, брошенной на кресло. Нехорошо это, наверное, так вот сбегать от личной жизни и запираться у себя в кабинете, не вылезая из него от утра до утра, но другого выхода Варрик что-то не видел. А может просто не хотел видеть. «Работа, сенешаль, — твердил он изо дня в день, потирая затекшую шею, когда с утра его вновь обнаруживали не выспавшимся и изрядно помятым. — Кому-то здесь приходится разбирать тот бардак, что так милостиво накопился за все годы». Но глубоко внутри Варрик знал, он твердил себе, что это не выход. Однако с каждым вечером покинуть кабинет наместника и вернуться к себе в особняк становилось все труднее и труднее. Он откинулся в кресле и с досадой швырнул только что просмотренные бумаги на стол. Те пролетели над поверхностью и с шорохом упали на пол, разлетевшись по пути. От неожиданного звука кошка лениво подняла голову, посмотрела на документы и перевела вопросительный взгляд на гнома. — Прости, милая, — пожал плечами Варрик в ответ на ее недоумение. — Я не виноват, что эти дураки умудряются писать такую ересь… Он встал и прошелся по комнате, разминая затекшие плечи. Со стены напротив на него глядел портрет горячо обожаемой матушки. Изображение символики дома Тетрасов проскальзывало ещё в нескольких местах. После вступления в должность наместника Варрик решил, что неплохо было бы обозначить территорию, да и доказать не верившим в него до этого сородичам, что и младший сын из дома Тетрас на что-то да способен. Из старых гобеленов, оставшихся после правления последнего наместника, здесь остались лишь пара изображений с гербом города. За дверьми, в приемных покоях внезапно раздался глухой грохот. «Вероятно, стражник задремал и выронил свой меч», — подумал Варрик, но почему-то замер и прислушался. Тишина. Только за окном поют сверчки и лает в отдалении чей-то пес. Но странно — Варрику вдруг стало не по себе. Может, это сказалась усталость нескольких дней, а может то был верный, как друг, инстинкт видавшего опасность гнома. Так или иначе, но Варрик взял в одну руку длинную свечу, стоявшую на столе, а другой закинул на плечо Бьянку — добрую старую спутницу. Гном отворил дверь и вышел в приемные покои. Как и в предыдущие дни сенешаль позаботился о том, чтобы на дальней стене у выхода в зал горело несколько свечей на случай, если наместнику захочется прогуляться. Варрик подошел к дверям, поставил принесенную свечу в пустой подсвечник и, взяв поудобнее арбалет, открыл двери в зал. Никого. Ни слуг, что по ночам спали, развалившись в обитых бархатом креслах, ни стражников, которые по обыкновению должны были стоять на своем ночном посту. Ни единой души, крепость будто вымерла. — Эй, — на всякий случай негромко окликнул Варрик. Вдруг они просто решили сыграть в «Ромб», напились и теперь валяются в какой-нибудь каморке? Никто, однако, не откликнулся. — Ну я устрою этой гордячке Авелин, — пробормотал Варрик, возвращаясь обратно в приемные покои. — «Моя стража знает свое дело!» — Передразнил он командира стражи подобием женского голоса с ферелденским акцентом. — Дармоеды, не более. Варрик дошел до своего кабинета и замер на пороге. В комнате теперь горела лишь одна свеча, но и ее тусклого света хватало, чтобы фигуру, стоявшую у окна, было отчетливо видно. Гном вскинул арбалет и прицелился. На это потребовалось меньше двух секунд. — Ну-ну, — пропел он. — Не спится? Хочешь получить болт под ребра? Перед ним, освещенный блеклой полоской ночного света, стоял человек. Довольно высокий, хорошо сложенный. Из-за мешковатого плаща и капюшона, натянутого чуть ли не до подбородка, тяжело было судить, был то мужчина или женщина. Занавеска, с которой заигрывал ветер, вилась вокруг лодыжки визитера. — Язык проглотил или ты и так немой? Говори, пока я тебе башку не продырявил! — Теперь ты так разговариваешь с друзьями, Варрик? Впервые за всю его гномью жизнь пальцы Варрика, державшие до этого Бьянку, разжались, и та грохнулась на пол прямо у его ног. Гному показалось, что время в тот миг будто остановилось. Заткнулась вопящая на улице собака, замерло тонкое пламя свечи, и ветер, до этого любопытный и наглый, перестал врываться в комнату через открытое окно. Осталось лишь что-то невесомое, что кольнуло ему в сердце в тот момент, когда он услышал голос, голос, который, он думал, ему никогда больше не дано будет услышать. Сердце ухнуло куда-то вниз, а руки стали такими холодными и тяжелыми, будто весили тонну. Варрик прислонился к дверному косяку. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но вместо этого получился лишь шумный выдох. Маленькая, блестящая слеза покатилась по его щеке. Одна, затем другая. Они быстро сбегали по его небритым щекам и замирали на подбородке на несколько секунд перед тем, как упасть на камзол. Он уже не плакал. Теперь молчаливые рыдания терзали его грудь и горло. Съехав по дверному косяку, Варрик осел на полу и закрыл лицо ладонями. Его всего трясло. Нет, сомнений быть не могло. Это было она. Её голос, слишком певучий для ферелденки, он узнал бы из тысячи одновременно говорящих голосов. Эти смешки, которые она всегда произносила со странным придыханием, эта пауза перед обращением по имени… Камень, как такое возможно?! Шуршание одежды и уже через секунду ее теплые руки коснулись его ладоней. Пальцы, переплетшись с его, мягко убрали их от лица. — Почему ты плачешь, мой друг? Варрик осмелился поднять глаза. Ее лицо. Её серые глаза, плачущие вместе с ним. Её добрая улыбка. Её светлые волосы, короткими локонами ложащиеся на плечи. Это она. Она вся, живая, настоящая, невредимая! — Х… Х… Хоук! — просипел Варрик и кинулся ей на плечо. Вот она, вот её кости и мышцы под его руками! Живая, не видение, а живая Хоук! Сколько раз он мечтал об этом, сколько раз, напившись, ругался и с Совершенными, и с людским Создателем, чтобы то, что он чувствовал сейчас, когда-нибудь воплотилось в жизнь! Её запах и мягкие волосы, в которые он уткнулся носом! Варрик сжал грубую материю её плаща и заплакал пуще прежнего. — Хоук, Хоук, Хоук… — повторял он из раза в раз, как сумасшедший повторяет истину, понятную только для него одного, как молящийся, который просит о несбыточном, как тот, кто потерял и снова обрел… Он ощущал её слезы на своих щеках и руки, обнявшие его как малого ребенка и прижавшие к груди. Даже сквозь ее шершавый плащ, гном чувствовал то тепло, что волнами исходило от нее. Сколько времени они просидели так, обнявшись и рыдая? Довольно долго. Пламя к тому моменту пожрало половину свечи. Слезы прошли, хоть и не до конца. На их месте остались лишь мокрые щеки и покрасневшие, но такие счастливые глаза. Хоук выпустила Варрика из своих объятий и, ласково улыбаясь, села напротив него, скрестив ноги. — Наверное, это самое драматичное приветствие в моей жизни, — усмехнулась она и вытерла оставшиеся на ресницах слезы костяшками пальцев. Варрик глядел на нее, как на гномью Совершенную. Прошло столько времени и то, что должна была забрать Тень, выглядело точно таким, каким это видел Варрик в последний раз. Хоук будто замерла во времени, и пока собственные виски Варрика тронула легкая седина, всё во внешнем облике Хоук говорило о том, что она будто остановила естественный поток лет. — Ты… Ты… Я просто клянусь Камнем, Хоук, но твой дар удивлять когда-нибудь доведет меня до могилы! У него была тысяча вопросов, не меньше. Ему, как истинному писателю, хотелось узнать всё и немедля. Но вместо того, чтобы говорить, он просто всё так же сидел на каменном полу, прижавшись спиной к угловатому дверному косяку, и смотрел на друга, которого похоронил несколько лет назад. Смотрел на её узкие плечи и бледные руки, на светлые волосы, отдававшие янтарным блеском в свете свечи, на серые глаза и черные ресницы, на губы, изогнутые в ласковую улыбку. Он смотрел на неё и впервые за прошедшие годы был счастлив. Все это время он жил сравнительно припеваючи. Титул наместника, особняк в Верхнем Городе, который все больше приравнивал его к людям, наследницы богатых гномьих семейств, пишущие ему письма. Балы, приемы, бумажная волокита и целая гора проблем. Но ту пустоту, что появилась в его сердце после известия о смерти Хоук, не смогли заполнить ни светские гулянья, ни звон монет и ни даже знатные девки. Часть его души посерела и сжалась, и то горе, что Варрик бережно хранил в своем сердце, обернулось его же тенью, следующей за ним по пятам. День за днем, час за часом. Из года в год его горе следовало за ним непостижимым для остальных грузом, глубину которого не понимал и сам Варрик. Время не лечило его рану. Оно лишь облекало его горе в новую форму. Не менее болезненную, просто… другую. И до этого вечера Варрик думал, что это горе стало частью его самого, и нет средства в этом мире, которое смогло бы отделить их друг от друга. Сейчас Варрик понял, что ошибался. У него ещё осталось право на счастье в этом мире. — Уверен, что я сейчас не в том состоянии, чтобы услышать полный рассказ, — неспешно произнес он, хмыкнув. — Но, Хоук, как ты, наг тебя подери, выбралась из Тени? Просто объясни мне! Она тихо засмеялась и так странно посмотрела на него, так странно задержала на нем взгляд, что любой другой человек заподозрил бы что-то неладное, но только не Варрик. Гном ничего не заметил, упиваясь собственным счастьем. Хоук прислонилась спиной к стулу и вытянула ноги. — Это магия крови? Сделка с демоном? Ты выиграла в карты у Кошмара, и он тебя отпустил? Как, Хоук, как?! — Варрик. Безрадостный голос Хоук заставил гнома прервать монолог и посмотреть на нее. Она не улыбалась. Лишь смотрела на него внимательно, испытующе и… жалостливо? Он опешил. Хоук медленно покачала головой, не отрывая взгляда от глаз Варрика. — Варрик, я не выбралась из Тени. Я осталась там и умерла. Меня нет. Ее нет… Что? Варрик замер. Как глуп и бессмыслен тот бред, что она только что произнесла! Путаница слов и сплошная неясность… Варрик смотрел на нее так тупо и бездумно, не зная, что сказать, и, в конце концов, шумно выдохнул, улыбаясь. — Что? — он засмеялся. Для него это просто розыгрыш. — Хоук, ты надралась где-то по дороге? Что ты говоришь? Он улыбнулся, ожидая её улыбки в ответ. Ждал секунду, другую, третью. Хоук смотрела ему в глаза, качая головой и скривив губы в пронзающую грустью улыбку. В уголках её глаз заблестели слезы, и она сглотнула. — Прости меня, — прошептала она, сжав в пальцах ткань плаща. Её слеза скользнула по щеке, и сердце Варрика ухнуло куда-то вниз. Руки, холодные и влажные, закрыли лицо. Он сидел, сжавшись в комок, а затем начал яростно мотать головой и хвататься за волосы на голове. Через открытый рот раздавались беззвучные стенания. — Нет… — прохрипел он. — Нет! Это не правда! Он вскинул голову. Кроме него в комнате не было ни души.

* * *

Он проснулся за столом. Позади него, за окном, занимался яркий рассвет. Тяжелая голова и тяжелые веки. Варрик со стоном потер глаза. Перед ним тенями витали блеклые, уплывающие воспоминания: кошка в кресле, горящая свечка, Хоук… Хоук! Он вскочил. Она была здесь! Она была! Он ее помнил! Помнил ее запах, ее тепло, руки, улыбку, помнил её слезы на щеках! Кресло, оттолкнутое им, глухо упало на пол. — Хоук! — Варрик требовательно позвал её. Ему было очень страшно. Он толкнул двери в приемные покои, и стражник, задремавший на своем посту, нервно дернулся. Варрик, не замечая его, пересек комнату и ворвался в зал. — Хоук! — он закричал. — Хоук! Ее имя эхом разнеслось по пустым коридорам. Двое стражей недоуменно покосились на него. Его вид: бешенный взгляд, растрепанные волосы, гримаса ужаса и боли на лице — поразил их до глубины души. Ещё никогда прежде они не видели наместника таким. — Ваше Превосходительство, вам помочь? Что случилось? — с опаской поинтересовался один из них. Варрик вскинул на него горящие глаза. — Она была здесь… Где она? — его голос был сдавлен, а он сам убит. Недоумение, которое он увидел на лицах, глядящих на него мужчин, подкрепило истину, которой он боялся. Скользкий червячок страха заполз ему под кожу и, оставляя мокрые следы, добрался до сердца, где уютно устроился и притих. До Варрика наконец дошло, что Хоук здесь не было. Видение, сон, издевка судьбы — это можно было назвать как угодно, но суть оставалась одна: она мертва, а он одинок, и та радость, что ревела в нем, оказалась просто пустышкой. Он громко выдохнул и покачал головой, уставившись себе под ноги. Как нелепо. Как глупо. Как больно, наг его подери! Чувство вселенского разочарования накрыло его волнами и разлилось по телу. Варрик вдруг ощутил чувство невероятной усталости. Он был разбит, обыгран кошмаром и готов был заплакать прямо здесь, при этих людях, потому что сил терпеть боль, разрывающую нутро своими когтистыми пальцами, у него не было. Он молча вернулся в свой кабинет, провожаемый недоуменными взглядами, затворил за собой дверь и прижался к ней спиной. Только задумавшись о том, чего у него не было, он понял, насколько несчастен. Он поднял глаза на то место, где она сидела. Говорить она — неправильно. Она осталась там, где он не мог её спасти. Осталась и умерла. А та, что он видел ночью, была не более чем ее отголоском. Отголоском, которого хватило, чтобы старая рана открылась и снова начала кровоточить. Варрик сел в свое кресло и закрыл лицо ладонями. Его пальцы зарылись в волосы и натянули их до боли, а из глаз брызнули слезы. Он прикусил щеку изнутри, чтобы не плакать в голос, но это было напрасно. Хоук стала его самым беспросветным кошмаром.