гигантские муравейники

гигантские муравейники с высоты качельного полёта. такие необъятные, бесконечные, недосягаемые. и маленький ты. за спиной — невесомость, в свободных пальцах — опора, в максимально слышимой частоте — границы. становишься настолько живым, что можешь их преодолеть, и вспыхиваешь, как самая яркая звезда на окраине вечности. и горишь. никак не иначе. словно легенда. до тех самых пор, пока мир кажется ничтожно крошечным, а сам ты не становишься целым миром. за твоими границами следует прыжок. хруст в ноге, испачканные ладони. песок. шершавый асфальт. тихое шипение и робкое «больно». хочется схватиться за что-то, но безысходно находишь лишь воздух. сжимаешь пальцы в кулак так, что раны саднит сильнее. лишь бы только не чувствовать совершенно иную боль. в этот момент оглядываешься. поднимаешь взгляд к небу. рваные джинсы, старые кеды. футболка трещит по швам. ветер пробирается в каждую щель, доставая кожу и тело, окутывает порывом. и ты снова такой ненужный, что не важна грязь и все частицы исчезнувшего тебя. ничтожно крошечный мир вновь обращается в такой огромный, что смеёшься. в этих падениях ненависть находишь самой неодолимой. но стараешься любить. потому что нужно любить уничтожающее. ведь иначе собственное уничтожение станет фатальным, потушит все звёзды, оставит только выключенный экран. и сколько ни пытайся потом вновь взлететь, уже не поверишь, что пальцы достигнут чего-то, кроме бесформенного воздуха. — выглядишь жалко. — слышишь. слышишь? это чжунэ. всегда ему слышится чжунэ. потому что его имя — грёбанный ким чжинхван. улыбается. отводит взгляд. трёт затылок. вновь нелепо напяливает свою шляпу-невидимку. искренне верит: чжунэ не волшебник и так никогда и не научится её снимать. а чжунэ давно научился. видит насквозь, практически прожигает взглядом. чжинхван прячется в собственный мир. нуждаешься хотя бы в секунде, в мгновении. чжунэ не требуется ничего, чтобы понять. и не узнать совершенно. чжинхван винит во всём плотность воздуха. тяжело выдыхает. дышит. спрашивает себя: может, порой всё так тяжело и сложно, как муравейники? чжунэ-то знает, как чжинхван ими искренне восхищается. чжинхван говорит чжунэ «хотя бы за это стоит любить мир». правда чжунэ всегда молчит и думает, что чжинхван ошибается. и пока дует ветер, муравейники загораются. чжинхван шепчет: «ждёшь, ждёшь», а пространство так и не наполняется чем-то ощутимым. поднимается, отряхивает колени. темно и пусто. усмехается. давится иронией. вспоминает, что иронию вообще-то ненавидит. и вновь боится. так пугается, что сейчас поверит, что в спешке возвращается вновь к закрытым мирам. к чёрту местонахождение реальности. и словно становится сильным. бег, рывок, подъезд. протёкшая крыша и светящийся экран. чжинхван внушает себе: чжунэ не волнуется. внутренний голос кричит: «грёбанный ким чжинхван! чжунэ ведь не было там, чжунэ ничего не знает». а где-то в параллельности гигантские муравейники выстраиваются в маленькие досягаемые гнёзда. и не существует границ. и за спиной — опора, и пальцы чжунэ сжимает чжинхванова рука, и только между ними же — невесомость. где-то в такой далёкой вселенной, что чжинхван, выползая на свой балкон, как придурок, готовый броситься в последний полёт, кричит: — как же я чертовски устал! — без сожалений. потому что уставать — больно. скучать — больно. терпеть — больно. но чжунэ чжинхвана из своего гигантского муравейника тоже слышит. всегда. и пока мир кажется ничтожно крошечным, чжинхван для чжунэ — целый мир.