Йокогама спит.
Спит сладко, крепко. Волны то ласково касаются ее краев, то немилосердно щекочут, но она все равно спит. В четыре часа утра не спят только редкие трудоголики и мафия, за которой влачится мрак и запах крови. Мрак не только за ними, но и внутри: он залег на самом дне зрачков, скопился под ногтями, разлился в легких, вытекал из губ вместе с табачным дымом.Мафия и есть мрак.
У мрака хроническая бессонница, которую не вылечить. У него паранойя на постоянной основе, которую никакие манипуляции не устранят. У него, естественно, под крылом и в голове «темная триада». Мрак психотично устраняет все преграды на своем пути. Мрак всегда уверен в себе, он любит себя, он любит то, что дает людям, и то, что отбирает у них. Мрак неусыпно все контролирует. Таким же был и бывший босс Портовой мафии. Он был почти лучшим воплощением такого мрака.Был.
— «Был». Какое жестокое слово, — Слышится тихое шипение сигареты, жизнь которой прервалась ударом об прохладную поверхность пепельницы. Вот о чем думает Ода Сакуноске, стоя на балконе и удовлетворяя свою потребность в никотине. Нет, он не заядлый курильщик, но то ли душа просит, то ли до этого доводит работа над романом. Почему ему не удается сомкнуть глаз в такое время — загадка. Будь он даже смертельно уставшим — ему никак не удается уснуть. Но в этом есть и плюсы, например, он может больше времени уделить своему роману, который уже долгое время ждет, пока его допишут. Терпеливо ждет день за днем. А мрак над Йокогамой и внутри нее истончается, постепенно выгорает, выкашливает остатки себя, которые растекаются привычными глазу тенями, чтобы пережить очередной день. Бывший босс Портовой мафии, имя которому было Дадзай Осаму, несмотря на свою неуловимость и неимоверную живучесть, один из таких дней не пережил.По своей воле.
Вот только Оде все казалось, что где-то в глубине души этот юноша чаял слабую надежду на жизнь, но... Алое рассветное солнце выжгло его. Сначала надежду на дне печальных карих глаз, а потом его самого, закалив решимость умереть. Выжгло. Но не столько жаром, сколько словами.— Не называй меня «Одасаку».
Сакуноске почти видел то, как с бесшумным выдохом, будто после сильного удара в солнечное сплетение, из Дадзая ушли те жалкие остатки глупой надежды. И он слышал в его словах просьбу. Нет, не столько основную — не убивать его в этом баре, — сколько просьбу просто убить его. Мрак корчится в предсмертных конвульсиях, пока солнце окончательно не всходит. Сакуноске зачесывает назад пятерней свою темно-алую челку и вздыхает, словно тоже пытаясь выдохнуть что-то. Что-то, что сеет неясную тянущую боль в его сердце при воспоминаниях о том человеке, который был недавно жив. В чьей жизни Ода был, но вот парадокс — этого человека не было в жизни самого Сакуноске. Но боли на это плевать, она медленно выжигает ему сердце и мозг, она зудит навязчивой мыслью о чем-то важном, но безвозвратно утерянном, где-то в мозгу.Йокогама все еще спит.