Quiet Talks

Звук щелчков пугает его куда сильнее, чем ощущение холодной стали на коже, когда ножницы задевают левое ухо. — Ой, извиняюсь, — говорит Рейген, стоящий позади, и небрежно стряхивает черные кудри с его плеч. — Оплошал. — Все нормально, — отвечает Серизава. — Ничего страшного. Аратака фыркает в знак согласия и продолжает стричь. Он не знает точно, как это успело стать их общей привычкой. Ровно дважды в месяц за прошедшую четверть года Рейген подмечал, что у Серизавы отросли волосы, и дважды в месяц тот устраивался на стуле в углу офиса и сидел смирно, пока Рейген подстригал его старомодными ножницами. Теперь уже это совсем обычное дело, такое привычное для обоих, словно любимая пара старых, изношенных туфель. Катсуя даже больше не стесняется и не переживает, что отнимает слишком много драгоценного времени у своего глубокоуважаемого работодателя. — А это не чересчур коротко? — спрашивает Рейген, отдаляя косметическое зеркальце на расстояние вытянутой руки. — Или, может, недостаточно? — Эм, ну… я доверяю вашему вкусу. Рейген проводит рукой по неровным, взъерошенным Серизавиным волосам и мурлычет: — Ты такой тихий, и мне иногда кажется, что тебе неуютно. — П-правда? — Ну, раз ты в порядке, то все нормально. Я просто хотел убедиться. Катсуя точно не уверен, когда именно Рейген впервые это ему предложил, но, должно быть, он сперва отказался. Он ясно помнит, как пытался сходить к парикмахерше еще до того, как все это началось. Она была доброжелательной, но несколько навязчивой женщиной, которая сумела ненароком смутить его настолько, что Серизава прервал сеанс и почти споткнулся о свои ноги, пытаясь расплатиться и покинуть помещение одновременно. Он готов был уволиться с работы из-за абсолютного стыда за то, что не справился с элементарной жизненной задачей. Задачей, которая, к тому же, заключалась в том, чтобы попросту заплатить кому-то за услугу. Аратака усадил Серизаву на стул, достал ножницы и громко обругал людей, что не уважают индивидуальные потребности своих клиентов, когда дело доходит до спокойствия и приватности. — Простите. Честно говоря, я… чувствую себя очень уютно, — говорит он и сглатывает. — Это здорово. Мне нравится. — Оу. Это… хорошо. Щелчки ножниц снова наполняют комнату, пронизывая безмолвную тишину. Когда Рейген стрижет Серизаву, он не разговаривает больше или меньше обычного; он говорит только на общие для них темы: о недавних клиентах, о происходящем в доме семьи Кагеяма, о том, как поживают его растения, об учебе Серизавы. О мелких и, казалось бы, незначительных моментах, с которыми они идут по жизни вместе. Обо всем близком и привычном. — Наверное, мне следует чаще выходить из зоны комфорта, чтобы влиться в общество, но— — Нет-нет, все нормально, не бери в голову! — Рейген тут же замахал руками; Серизава не видит его своеобразных, нелепых движений, но ощущает их веяние на только что стриженном затылке. — То есть, — Рейген хмыкает, — ты ведь очень стараешься, разве нет? Так не трать на такую чепуху, ты ведь и так делаешь все, что в твоих силах. Кроме того, я не возражаю. Я рад, что тебе комфортно. Катсуя кивает и Аратака возвращается к работе. Когда Рейген стрижет Серизаву, иногда, вместо болтовни, он что-нибудь напевает: свои любимые старые песни или новые, что крутили недавно по радио. Серизава это любит; в такие беспечные моменты его наполняет теплое спокойствие. Такое же тепло разливается в груди, когда он мельком ловит в отражении зеркальца на столе раскрасневшееся лицо Рейгена, и это ощущение не покидает его до самого конца дня.