С привкусом сожаления

С тех пор как они вернулись в свой мир прошел месяц, и каждый из ее новоприобретенных друзей чувствовал себя, казалось, так, будто они не были на грани смерти каких-то несколько недель назад. Со стороны казалось, что и Бетани с легкостью вписалась в привычный ритм жизни: разговоры в скайпе на уроках, миллионы фотографий в инстаграме и таких же хештэгов, и такой же образ милой глупышки. Вот только глупышка стала в два раза глупее после Джуманджи, на столько, что по ночам слушает рок-классику в наушниках и мочит слезами купленную на барахолке футболку с металликой. А по утрам встает раньше, чтобы успеть переодеться в кружевной пеньюар, привести в порядок припухшее лицо и сделать утреннее селфи для своих подписчиков с какой-нибудь пустой фразой. Потому что знает, что многозначительные подписи под фото не дойдут до того, кто не сидит в инстаграме. Бетани проснулась рано от дверного звонка, сначала короткого с долгой паузой, потом длящегося будто вечность, что означало необходимость спуститься незамедлительно вниз. Вариантов, кого принесло в такую рань, было мало: Марта или… Марта. Другие подружки и адреса-то ее не знали. Она спускается в одной выцветшей футболке и потекшей тушью под глазами, будто прямиком из 90-х, как и мужчина под ее дверью. Она застает его развернувшегося на пороге, готового скрыться с места преступления, но он сразу оборачивается и незаметно оглядывает ее с ног до головы, встречаясь с испуганным взглядом. — Привет, Бетани. — Привет, — она спотыкается на его имени, будто могла называть его так только в другом мире, где он не был женатым мужчиной с детьми. Он мнется в дверях, неуверенный в своем решении, но касательно чего именно, так и не решил. — Я принес тебе сладкий кекс, если я правильно помню, тебе он нравился. У Бетани в глазах застывают вечерние слезы, и это сбивает Алекса с толку еще сильнее. — Ты проходи, родители на работе, — она замечает некоторое облегчение на его лице, — я пока переоденусь. Он неприкрыто смотрит на ее футболку и голые ноги и у него чуть не вырывается «Не надо». «Не надо» было приходить к ней, мудак, обрывает он себя. Но он кивает и садится за кухонный стол, заставляя себя не смотреть вслед взмывающей вверх фигуре, на которой поднимается с каждой ступенькой футболка. Через пять минут она спускается уже с сияющим лицом и в нежно-розовом спортивном костюме. Так вот, какая она, девушка, пожертвовавшая своей жизнью ради пилота двадцать лет назад. Он представил, что ее воспоминания еще свежи, и позавидовал ее чувствам, которые полыхали в нем так давно и, которые так некстати возвращаются вновь. Она спрашивает у него, почему он пришел, почему именно сейчас и где его семья. Он отвечает только на последний, и другие вопросы отпадают сами собой. Жена с детьми и его отцом уехали в отпуск. Бетани боится больше спрашивать, например, почему он остался. А он и не собирается уточнять. Она, не задумываясь, разрезает кекс и накладывает на две тарелки, разливает чай и садится напротив Алекса. Никто не решается заговорить первым, боясь переступить тонкую грань негласных правил морали и чести, а вести светскую беседу никому не хочется, иначе один бы не пришел, а другая не открыла бы дверь. Они только крутят в вытянутых руках чашки чая, опасно плещущегося о края, готового разлиться, как и накопленные за долгое время слова. Бетани не смотрит ни на него, ни на свои руки, нервничая все больше и все дальше отодвигая от себя чашку, она вздрагивает от накрывших ее трясущиеся пальцы мужских рук. Они так и просидели, не глядя друг на друга, по разные стороны круглого столика с остывшим чаем между ними. Бетани, будто очнувшись, высвобождает руки и вскакивает наигранно бодро. — Я заварю нам новый чай, — она не спрашивает, потому что он бы отказался. Алекс запускает руки себе в волосы, сдерживая судорожных вздох, и встает. — Наверное, мне пора. — Не уходи, — она вдруг с таким отчаянным испугом схватилась за его руку, что тот все понял. В прошлый раз, когда он оставил ее, она встретила его повзрослевшего и с семьей. Ему захотелось прижать эту маленькую девочку к себе и успокоить, сказать, что не оставит ее. Он притянул ее к себе, но ничего не сказал. Бетани теряется и растворяется в нем, боясь отпустить, цепляется за рубашку и чувствует, как руки вокруг нее сжимаются еще сильнее. Все это утро пропитано неправильностью и сожалением. Он нарушает ее личные границы и свои священные принципы. Как взрослый мужчина, он понимает, что раз он первый все начал, то должен и прекратить все, пока чье-то сердце не разбилось. Чье именно или не разбилось ли оно уже — не спрашивает себя. Алекс отстраняет от себя девушку и даже не старается сделать свою улыбку менее горькой. — Мне правда пора, я всего лишь хотел занести кекс. Она преувеличено радостно благодарит его и зовет в гости еще, словно не было между ними неловкой интимности минуты назад, словно он случайно зашедший сосед. Подыгрывая ей, он говорит «обязательно» и машет рукой на прощание. Это «обязательно» Бетани приравнивает к «никогда больше»» и старается не расплакаться. Все жили привычной жизнью после Джуманджи, кроме Бетани, по ночам спавшей в рокерской футболке, и Алекса, видевшего ее в этой самой футболке.