Что ж ты печален и грустен, Гастон

       — Что ж ты печален и грустен, Гастон?        — Я потерял все…        — Может, стоит оглянуться вокруг получше?       Лефу… он всегда поддерживал Гастона, даже когда знал, что тот поступает неправильно. Что бы ни случилось, этот добродушный толстяк всегда был рядом. Даже сейчас, после той истории в замке, охотник чудом выжил, но все знали абсолютно точно, что он нажал на курок того злосчастного мушкета. Все презирали его и осуждали, стоило всплыть той истории, как люди начали искать дурное во всех его поступках. И ведь находили, причем там, где этого даже в помине не было. Никто не смел в открытую высказать первому силачу городка свое мнение в глаза, но больше Гастон не слышал слов восхищения. Он остался один. Почти один, ведь Лефу по-прежнему был рядом. Вот только его брюнет давно воспринимал не более чем дополнением интерьера.        — А что я не видел — рядом со мной не осталось никого, — Гастон даже не взглянул на расстроенного и вмиг поникшего от слов своего кумира толстяка.        — А… А как же я? — впервые Лефу стало настолько обидно, Гастон его не замечал никогда, но сейчас его слова звучали особенно болезненно.       Расстроенный голос друга заставил, наконец, охотника поднять на него глаза, оторвавшись от пинты пива. Последний месяц он пил прямо дома, посылая своего верного оруженосца за хмельным напитком каждый вечер. Лефу сидел рядом с ним с опущенным взором, перед полной кружкой некрепкого алкоголя, так и не початого в этот вечер. Он был бледен, словно давно болел, и очень осунулся в последнее время. Почти забытые чувства всколыхнулись в груди у Гастона.       Его друг, самый лучший друг. Как много ему было сказано плохого, как много раз он был незаслуженно обижен. Гастон в порыве чувств подался вперед и, обхватив сутулую фигурку за плечи, притянул друга к себе, прижавшись к его прохладному лбу своим. Глаза Лефу в тот же миг шокировано распахнулись.       Гастон смотрел в глаза своего друга и улыбался, тепло и искренне, так же, как улыбался в далеком детстве, когда еще Гастон не был испорчен обожанием толпы. А Лефу с замиранием сердца смотрел на это чудо; именно за эту улыбку и полюбил он охотника еще в детстве, потому что больше никто так не улыбался.        — Прости меня, мой друг. Мой самый-самый лучший друг. Ты прав, я должен быть внимательнее. Я не потерял все, ведь самое важное со мной: мушкет, сила и ты. Вдвоем мы горы свернем, — Гастон говорил, а Лефу ощущал на своих губах его теплое дыхание.       Сколько лет неловкий толстяк мечтал о том, чтобы эти самые губы прикоснулись к его, чтобы их дыхание смешалось. А сейчас был такой шанс. Имел ли он право им воспользоваться? Он не знал, но настойчиво подался вперед, из-под полуприкрытых век замечая, как расширяются зрачки в карих глазах его любви. А затем он ощутил это… трепет губ Гастона. Они были немыслимо мягкими и бархатистыми; время шло, но охотник все не отстранялся от Лефу. Решив, что тот еще шокирован, Лефу положил свою ладонь на его щеку и углубил поцелуй, наслаждаясь каждым мгновением, ведь… каждое могло стать последним.       Когда же вместо того, чтобы оттолкнуть руки Гастона, обнял его, легко перетягивая Лефу на колени охотника, тот уже не верил в реальность происходящего. Все было столь естественно и правильно. Это чувствовал и брюнет; фигура его друга была мягкой, приятной на ощупь, его хотелось обнимать снова и снова       Незаметно роли сменились, и уже Гастон целовал Лефу, а тот просто растекся лужицей по могучей груди.        — Черт, Ле-е-ефу… — протянул охотник, когда мягкие, пухленькие губы друга прошлись по его шее. Ни одна девушка не позволяла себе с ним таких вольностей, словно инициатива была для них смертным грехом. А Лефу не сдерживался, он дорвался и не собирался терять время. Пусть всего один раз, но он будет стоить всего. Пусть даже после этого Гастон никогда не подпустит его к себе. Годы одиночества будут стоить ночи счастья.       Пухленькие ручки незаметно расстегнули пуговицы на рубашке, обнажая могучую грудь мужчины. А затем парень растерялся, просто прижимаясь к горячей коже груди щекой. Он слышал биение сердца своего возлюбленного, и это было упоительно, настолько прекрасно; его даже не беспокоил тот факт, что черные волоски на груди щекотали его ухо. Но долго нежиться ему не дал сам Гастон: он вновь потянулся за поцелуем, а затем, подхватив его на руки, охотник большими шагами направился в спальню. Мягкий хлопок, пропахшая этим немыслимо сексуальным мужчиной кровать приняла вес сначала Лефу, а затем и своего хозяина.       Член у Гастона уже стоял, слегка пугая парня своими размерами. В голове пробежала крамольная мысль, что он просто в него не поместится. Но очередной поцелуй опустошил голову, и никто не был этому против. Пухленькие ручки Лефу скользнули по могучим плечам, стаскивая мешающую ткань, и охотник поспешил выполнить просьбу своего любовника. Рубашка ненужной тряпкой осела на пол, а за ней и вторая. Гастон не церемонился, просто стянул ее с Лефу через голову.       Казалось, что зима за окном сменилась жарким летом, или дом переместился в пустыню — настолько стало жарко. Оставшаяся одежда мешала. Ладонь парня легла на вздыбившуюся ширинку на штанах охотника, и в то же мгновение с его губ сорвался одобрительный стон. Лефу решился.       Толкнув брюнета ладонью в грудь, он опрокинул его на спину и тут же оседлал чужие бедра. Глаза Гастона удивленно распахнулись, но в тот же миг закатились от удовольствия — Лефу расстегнул ремень и, стянув ткань белья, крепко обхватил бархатистую кожицу на члене. Большой палец прошелся по головке, размазывая каплю выступившей жидкости. Но парень понимал, что если затянет — струсит. Вздох, и вот его губы охватывают достоинство возлюбленного, а язык юрко проходится по головке, цепляя уздечку.       Гастон едва не кончил, так как ему стало очень хорошо. Сердце билось у самого горла, грозясь вырваться наружу. О да, ему было хорошо, настолько хорошо, что себе он уже не принадлежал, им руководили инстинкты.       Но стоило ему почувствовать, что он действительно может не сдержаться, как Лефу оказался лежа животом на подушках с высоко поднятой пышной попой. Охотник не смог не оценить открывшийся вид. Брюки с полного француза слетели даже быстрее, чем рубашка, а затем… Гастон сделал немыслимое. Он просто укусил ягодичку, заставляя Лефу вскинуться, но затем последовал предостерегающий шлепок.        — Оо, Гастон… — парень ерзал по подушке бедрами, стремясь хоть слегка унять свое возбуждение, но мужчина положил на его бедра руки, а потом и вовсе навалился на него.       Член лег точно в ложбинку между ягодиц, и его хозяин не преминул потереться между них. Губы оставляли россыпь поцелуев по плечам и везде, куда только могли дотянуться. А руки… повинуясь какому-то непонятному инстинкту, Гастон облизал собственные пальцы, потому что его Лефу должно быть хорошо, а не больно, и затем медленно он начал растягивать своего мальчика.       Было туго, непривычно. В начале даже Лефу морщился, но стоило нащупать небольшой бугорок, как тело любовника выгнулось под охотником, прося больше. А сам Лефу не понимал, что с ним: с начала было так туго и тесно, что, казалось, его разорвет от одного пальца, а теперь… теперь хотелось почувствовать внутри себя увитый венками исполинский член возлюбленного. И его мольбы были услышаны, крупная головка начала проталкиваться в него, даря какое-то садистское удовольствие — боль мешалась с немыслимым удовольствием.       Гастон сдерживался, как мог, но стоило ему ощутить, как Лефу подается ему навстречу, сильнее выпячивает бедра и стремится насадиться как можно глубже, как у него сорвало крышу. Он буквально начал втрахивать стонущее от удовольствия тело в матрас, ненасытно, жадно. Удовольствие скручивалось внутри глухой спиралью; ни одна девушка не была так восхитительно туга и эластична, и ни одна так не отдавалась: с таким пылом, жаром и страстью.       Лефу кончил, даже не прикоснувшись к себе, но вместе с тем он плотнее обхватил мышцами член Гастона, заставляя того замереть, а затем глубже проникнуть в парня и только там разлиться блаженным удовольствием, толчками выталкивая из себя сперму.       Гастон едва не упал прямо на Лефу, но вовремя вспомнил, что был куда крупнее его, и, боясь раздавить, он скатился рядом на постель. Некоторое время в комнате было слышно лишь горячее сбивающееся дыхание, оба отходили от произошедшего.       Первым пришел в себя Лефу, он лежал и осмысливал, что же будет теперь, но все же решил, что проще спросить, чем мучиться.        — Гастон… а… что будет теперь?       Тот удивленно посмотрел на него, словно видел впервые, а затем, закинув руки за голову, улыбнулся.        — А теперь готовься, спать тебе придется мало. Да и я предпочитаю как-то пожестче.       Лефу с недоверием своим ушам подтянулся на постели и посмотрел на Гастона.        — То есть…        — То есть никакие Бэлль мне не нужны. Мне нужен один-единственный Лефу…