Salem

Рейген – неисправимый обманщик. Он не сумел не соврать, даже когда раскрывал все карты и каялся в собственной лжи. «Даже если я больше тебе не нужен – ничего страшного, все нормально»? Как бы ни так. Быть ненужным Мобу страшно до ужаса, до нервного скрипа зубами, до сгрызенных в мясо ногтей – и, как и положено главным страхам, этот сбывается: Моб идет дальше, не оглядываясь, у него экзамены, друзья и целая жизнь впереди, от редких визитов и сообщений становится только хуже. Моб уходит, но остается назойливыми мыслями, счастливыми воспоминаниями, тревожными снами. Моба в жизни Рейгена не становится меньше, даже наоборот; Рейгена не покидает мысль, что он обязан этому парню всем, что у него есть, и в какой-то момент ему становится невыносимо в собственном офисе среди друзей Моба, он больше не может смотреть в глаза Серидзаве или беззаботно болтать с Томэ – в этом слишком много фальши, ничего, кроме фальши, а Рейген так от нее устал. В первый день своего вынужденного отпуска он просыпается рано и усаживается на диван с телефоном на коленях, готовый инструктировать своих сотрудников по каждому вопросу, коих у них совершенно точно возникнет множество. Серидзава звонит только один раз – вечером. Взволнованным, подрагивающим от восторга голосом он рассказывает, скольким людям они с Томэ смогли помочь. Рейген не находит в себе сил даже на захудалую похвалу – он шебуршит пакетом в динамик и бросает трубку. Рейген думал, что незаменим хотя бы в собственном агентстве – что же, может, раньше это и было правдой, но не теперь. Даже в самые паршивые времена Рейген не позволял себе пить дома в одиночестве, но раньше город Специй был просто городом, а не сборищем друзей Моба, знакомых Моба, тех, кого Моб так или иначе спас и изменил. Рейген не имеет права попасться кому-то из них на глаза несчастным и пьяным – если такое случится, Моб узнает, а он еще не настолько отчаялся, чтобы играть на его жалости… Или настолько? Рейген не помнит, как он оказался в ванной и почему залез в нее прямо в одежде, но возможно, что виной всему коньяк в щербатой кружке с нелепым принтом, Моб как-то раз пил из нее молоко, когда гостил здесь. Рейген допивает коньяк одним конвульсивным глотком, тянется за лезвием, приставляет его к бледному запястью – интересно, что Моб подумает, если Рейген умрет? Будет ли жалеть и винить себя, сильно ли расстроится, сколько продлится его грусть? Рейген вдавливает острие в кожу и делает надрез, а в следующую секунду швыряет лезвие прочь и зажимает кровоточащую рану дрожащими пальцами – это имело бы смысл, если бы кто-то собирался прийти, Рейген хочет быть спасенным, а не мертвецом, Рейгену и без того с головой хватает боли.