Амулет

      Йохан сам не помнил, как ему удалось сбежать. Очередную нелепейшую идею Танатоса по приумножению материальных благ для их шайки — помнил. Засаду, которую устроили им предусмотрительные горожане — помнил. Улепётывавших в разные стороны Танатоса, Асбьёрна и Санну — помнил. Эти трое были куда быстрее его и ждать какого-то там калеку, пусть он и являлся их другом, явно не собирались. Йохан до сегодняшнего дня и представить себе не мог, что эти трое умеют настолько быстро бегать. Град ударов, обрушившихся на него — помнил. Как руками пытался закрыть голову и как упал на землю, как под конец уже даже не мог кричать и только глотал ртом холодный воздух — помнил. А вот как сумел уползти — словно отрезало. Ничего. Даже каких-то отбликов воспоминаний. Впрочем, в своей способности вырваться Йохан сильно сомневался. Возможно, над ним всё-таки сжалились или решили, что он и так подохнет. Впрочем, даже если второе — бард всё равно был им очень благодарен за то, что сейчас он был ещё живым.       А никто из своих так за ним и не вернулся. Йохан предполагал, что они и с друг другом-то могли не встретиться — спасаясь от погони, вероятно, каждый рассчитывал только на самого себя, на быстроту своих ног и на собственную ловкость. Даже маленький Асбьёрн, которому было только девять, оказался ловчее и быстрее его. Впрочем, немудрено — его-то ноги были здоровыми и никогда не кровоточили. Возможно, про него и вовсе все забыли. И это тоже было неудивительно. Только до отвращения обидно. Потому что, пусть Йохан и не мог сделать многого из того, с чем с лёгкостью справлялся, например, Танатос, он тоже был далеко не бесполезен. Благодаря нему их даже несколько раз пускали на пару дней погреться в замок к какому-нибудь лорду, что любил музыку и странствующих артистов. Таких лордов в мире насчитывалось, пожалуй, не так уж мало. Тех, кто при этом кормил музыкантов с собственного стола — поменьше. Тех, кто был готов заплатить им за выступление хотя бы какие-нибудь жалкие гроши — ещё меньше. Но всё-таки, какое это было удовольствие — поесть хотя бы горячей похлёбки и выспаться в тёплой комнате...       Ребята сбежали, и Йохан их не винил. Должно быть, если бы он сам мог бегать — сам бы сбежал первым. Танатос и без того часто выручал их компанию, брал удар на себя, не зная, останется он живым или нет, Асбьёрн же был ещё совсем ребёнком, а Санна — девочкой. Пожалуй, Йохану не стоило на них злиться. Но почему-то бард не мог совсем не обижаться: пусть они сбежали, пусть бросили его на растерзание, это ещё можно было понять и даже не обратить внимания, но то, что за ним никто не вернулся, понять и простить было гораздо сложнее.       Всё тело болело так, что Йохан не мог понять, как он ещё мог оставаться живым. Он едва шёл, и каждое мгновение ему казалось, что от этой чудовищной боли его просто разорвёт. В голове гудело столь сильно, что соображать с каждой секундой становилось всё труднее. Перед глазами уже начало плыть, и бард понял, что если он сейчас остановится хоть на мгновение — точно упадёт и потеряет сознание. Пожалуй, он и двигаться мог, как любил повторять Танатос, из чистого упрямства. Только поэтому ещё не упал, не сдался, не потерял сознания.       Холод был собачий. Много слоёв не слишком-то тёплой одежды не могли полностью защитить его от мороза, впрочем, неплохо смягчили удары. Наверное, только поэтому он и не умер на месте. А ещё было жутко темно. Даже темнее, нежели обычно. Впрочем, возможно, так просто казалось. Йохан не особенно хорошо помнил, куда его били. Он не особенно-то пытался это запомнить. Но болело всё — казалось, что каждая мышца, каждая косточка. И больше всего почему-то барда беспокоило, не повредили ли ему пальцы. Йохан не чувствовал в себе сил пошевелить хотя бы пальцем сейчас, и, пожалуй, от этого ему становилось ещё страшнее. Даже если бы ему выкололи глаза — и то было бы куда лучше. Какой из него бард, если ему сломали пальцы?       Осталось ещё чуть-чуть — только эта мысль и заставляла Йохана двигаться вперёд. Чуть-чуть — и он доберётся до хижины, где им предстояло переночевать. А там упадёт куда-нибудь и заснёт. Возможно, навсегда, чего, впрочем, не очень-то хотелось. Жизнь, может, и казалась периодически ужасной, но после смерти барда вряд ли ждало что-то хорошее — он всегда был вором, а год назад убил трёх человек, чтобы защитить Хелен и Танатоса. Толидо тогда убил ещё одного, в чём, впрочем, совершенно не раскаивался.       Амулет, подаренный Танатосом, как ни странно, согревал. Йохан был даже рад, что эта нелепая фигурка постоянно находилась с ним. Она словно стала его талисманом.       И вот остаётся действительно «чуть-чуть» — уже видно эту маленькую хижину. Около неё Деифилия учила Хелен фехтовать на деревянных мечах. Ландграфиня двигалась ловко, проворно и довольно изящно, чего нельзя было сказать о Хелен, несколько неуклюжей, но весьма сильной. Евискориа усердно наносила удары, налегая всем телом, но Дея довольно легко отражала их. Пожалуй, в их компании Деифилия фехтовала лучше всех. Впрочем — она училась этому восемь лет, тогда как все, кроме Асбьёрна, не учились вовсе. До того дня, как Биориг пал. Танатос с удовольствием наблюдал за этим — пожар показался ему красивым. Хелен и Асбьёрну тоже нравилось, они некоторое время смотрели на горящий замок вместе с Толидо, а потом отправились спать. А полчаса спустя Йохан в лесу нашёл трёх перепуганных девочек, одной из которых было от силы года три. Малышку звали Мектильдой, Санна держала её на руках и слёзы бежали по её лицу. Она плакала, пыталась вытирать слёзы рукавом, но они всё равно текли из её глаз. Деифилия сдерживалась, но была напугана не меньше. И, Йохан был уверен в этом, переживала даже больше. Просто держать себя в руках умела куда лучше. А ещё она оказалась умной. Пусть и не такой сообразительной и хитрой, как Танатос, но уж точно куда более образованный, чем кто-либо из них. Деифилия нравилась Йохану. Она была милой, умной, серьёзной, деятельной и вежливой. А ещё она единственная пыталась хоть что-то сделать для того, чтобы они перестали быть толпой нищих воришек.       Тренировочный поединок был в самом разгаре, когда Йохану пришло в голову поскорее прошмыгнуть к хижине. Бард был уверен, что никто из девчонок даже не заметит его прихода. Так даже лучше — не смогут задать лишних вопросов. Йохану совершенно не хотелось сейчас на них отвечать. Не сейчас. Не тогда, когда ему больше всего хотелось вырубиться, потерять сознание и проснуться уже здоровым. Бард не чувствовал в себе сил обсуждать что-либо с кем-то из ребят — всё равно, на самом деле вряд ли он был кому-то хоть немного нужен. Только вот своих способностей юноша никогда не умел рассчитывать в достаточной мере: Йохан сделал ещё пару шагов и, не сдержавшись, застонал, почти падая на колени.       Только тогда девочки заметили его. Деифилия отбросила деревянный меч и подскочила к нему так скоро, что бард даже удивился. Если Танатос видел его — да и кого-нибудь ещё из их шайки — в отвратительном состоянии, он, конечно, подходил и помогал, но всегда как-то неторопливо, словно смакуя каждый свой шаг и каждую секунду чужой боли. Хелен же даже не подошла. Лишь внимательно и, как показалось барду, с какой-то насмешкой наблюдала издалека за тем, как Дея помогла Йохану подняться и опереться на своё плечо, а потом — доковылять до хижины. Вопросов с её стороны не последовало, а когда Хелен попыталась что-то ляпнуть, Деифилия зло процедила что-то, что бард едва уже слышал. Но Евискориа заткнулась в ту же секунду. Даже не продолжила препираться или язвить, как это с ней обычно бывало.       А Деифилия почти втащила Йохана на себе в хижину, после чего помогла ему лечь на заранее устроенную кем-то лежанку, а потом приказала Хелен поскорее растопить чем-нибудь печь. Бард чувствовал, что перед глазами у него всё поплыло, стало совсем нечётким, и он и вовсе стал проваливаться в сон.       Последнее, что Йохан помнил перед тем, как отрубился — как Деифилия со свойственной ей аккуратностью стаскивала с него куртку.

***

      Деифилия волновалась, нервничала, беспокоилась — этот нескладный бард был избит столь сильно, что она не знала, сумеет ли его вылечить. Хелен ничем не могла ей помочь. Пришедшие через некоторое время после Йохана Асбьёрн и Санна — тем более. А Танатоса до сих пор не было. Он бы, пожалуй, и мог помочь — Толидо знал толк во врачевании, тогда как Дея едва ли знала что-то помимо того, что все открытые раны следовало промыть и перебинтовать, а все синяки смазать специальной мазью. На этом её познания заканчивались. В Биориге были лекари, а она сама ещё не выросла настолько, чтобы ей начали преподавать основы врачевания. И сейчас Дея ужасно об этом сожалела. Насколько бы сейчас её жизнь была проще, если бы она понимала ещё чуть-чуть?       Сначала Деифилии казалось, что самым трудным будет барда дотащить до хижины и раздеть, но оказалось, что, сняв с него одежду и попросив Санну выстирать её, а Хелен найти какие-нибудь нитки и иголку, поняла, что едва представляет, что следует делать дальше — ну, кроме того, что завесить дверь каким-то старым одеялом, чтобы Йохан, вдобавок ко всему, что с ним произошло, не простудился. Потом девочка попросила Асбьёрна растопить снег, чтобы было чем промыть раны — другой воды нигде было не взять. Тут не Биориг, напомнила себе Дея. Тут всё гораздо сложнее. И стоит обо всём позабыть, если ей хочется спасти друга.       — Поставь немного воды, чтобы прокипятить, — сказала она младшему брату. — Асбьёрн, ты меня слышишь?       Бьёрн сердито буркнул, что всё прекрасно слышит. А потом — что вообще не понимает, к чему такие сложности. Впрочем, что ему сказали, выполнил, пусть и постоянно ворча о вселенской несправедливости и о том, что его, ребёнка, заставляют работать. Деифилия вздохнула и постаралась на него не отвлекаться. Этого ребёнка иногда было невозможно терпеть. Она и раньше так считала — в Биориге. Только теперь у неё не было выбора. Больше не было никого, кто мог бы научить Асбьёрна фехтованию, истории и хорошим манерам. С последним было труднее всего — Бьёрн был умным мальчиком и любил двигаться, но вот учиться хорошим манерам не хотел совершенно, очевидно, считая это совершенно ненужным. Ну да... В таких-то условиях...       На Йохане не было живого места. Избили его очень сильно, и Дея жутко боялась, что он от этого может умереть — он, такой хороший, настолько похожий на дядю Вигге, единственный друг, кроме Санны. А ещё она боялась к нему даже прикоснуться. Ладно, промыть открытые раны и перебинтовать их оказалось не так сложно, как она подозревала сначала. Раны были неглубокими, и их было довольно мало, а вот синяков... Синяков было очень много, все они были крупными. Спина, плечи, руки — всё было в них. А ещё места ударов сильно опухли, и Деифилия, представляя, насколько это, должно быть, больно, совершенно терялась. Мазь была у неё под рукой — Танатос специально оставил ей одну баночку. Мазь неприятно пахла, но, Дея знала это по себе самой, неплохо помогала. Даже интересно, откуда Толидо умудрился стащить столь полезную вещь. Обычно тащил то, что плохо лежало — одежду, еду, какие-то книги... И всё — не слишком-то хорошего качества. Но мазь была очень хорошей.       Наконец, Деифилия Ярвинен осмелилась. Сумела намазать все синяки на спине барда и на плечах и руках тоже. Йохан тихо стонал, и девочка каждый раз вздрагивала, прикасаясь к нему. Где-то в сторонке Санна стирала его одежду, Дея слышала это. А Асбьёрн сидел рядом с ней и зевал, ворчливо замечая Сюзанне, что из-за Йохана ему теперь совершенно негде спать. Сумела Деифилия и перебинтовать барду больные ноги. И он столь жалобно стонал, что Ярвинен совершенно не знала, что может с этим сделать. Ей и самой хотелось застонать — вероятно, из-за страха навредить Йохану она могла лишь прикасаться к нему несколько более небрежно, нежели если бы не беспокоилась так сильно.       Теперь оставалось только перевернуть его на спину и намазать мазью его живот и грудь. Дея не смогла сделать бы этого сама, и потому позвала Санну. Подруга отложила стирку и, вздохнув и отвесив Асбьёрну лёгкий подзатыльник, подошла к Деифилии. Она казалась уставшей. Неутомимая Сюзанна Айвентг казалась уставшей и расстроенной, и Дее стало несколько грустно. Санна всегда поддерживала её. Всегда помогала смотреть на жизнь проще, всегда умела рассмешить.       — Мне жаль, что я его бросила, — сказала Сюзанна тихо, отвечая на вопрос, которого Деифилия не задала. — Но я перепугалась, схватила Бьёрна за руку и побежала. Мне очень жаль, что Йохана избили. И вернуться, чтобы помочь, я тоже боялась.       Дея вздохнула. Впрочем, она вполне ожидала такого. От Санны, от Асбьёрна, от Танатоса. Они все были в некоторой степени эгоистами. Впрочем, неизвестно, как поступила бы Деифилия в такой же ситуации. Она потому и не воровала никогда, потому что не представляла, что ей нужно будет делать, если кто-нибудь всё-таки её за этим поймает. И она была трусихой. Никогда не выдержала бы столько волноваться и нервничать.       Санне и Деифилии не сразу удалось перевернуть Йохана на спину. Всё выглядело так же плохо. И Дея снова боялась прикоснуться. Боялась причинить ещё больше боли. Ей никогда не объясняли, как следует кого-то лечить. И она совершенно не понимала, как ей нужно с этим справляться.       На груди у Йохана блестел амулет, на вид, довольно старый. Деифилия не сразу увидела его. А когда увидела... Она вздрогнула. Возможно, это другой, подумалось Дее. Лучше бы это был другой. Ярвинен осторожно сняла амулет с шеи Йохана и взяла в руки, чтобы разглядеть получше.       — Что это? — спросила она у Санны, прекрасно зная, что не нуждается в ответе на этот вопрос.       Амулет в виде бронзовой птицы — дядя Вигге носил такой. Надел и в день своей смерти, только вот... Амулета не нашли. Дядя Ивар тогда сказал, что Деифилия занимается глупостями — думает о какой-то там бронзовой фигурке. Должно быть, Вигге сам обронил свой оберег, когда дрался с убийцей. Только это была не глупость. Дядя Вигге не мог обронить амулет — он всегда относился к нему столь бережно, даже Деифилии не всегда давал трогать... Птицу бы нашли сжатой в его руке или у него на груди, если бы убийца не решил забрать ей с собой.       Санна молчала. Смотрела на Дею широко раскрытыми глазами, очевидно, всё понимая. Но молчала. В её взгляде промелькнуло сочувствие, и она попробовала взять подругу за руку. Но Деифилия отстранилась. В одно мгновение ей стало почти столь же плохо, как в день, когда её родных убили. Ярвинен уронила голову на руки и горько разрыдалась.       Впервые с падения Биорига.