Раньше у нас было время, теперь у нас есть дела - доказывать, что сильный жрет слабых, доказывать, что сажа бела. Мы все потеряли что-то на этой безумной войне. Кстати, где твои крылья, которые нравились мне? Наутилус Помпилиус, «Крылья»
* * *
— А мальчишка, болтают, мертвым родился. Да что мертвым — косточки одни. Сожрала его ведьма, силу высосала. — Неужто мертвого крестили? — Ведьма велела, кто откажет? И епископу жить охота. — А потом дьявол явился. Рога вот такие! Зеленым огнем дохнул, и... — И спалил дитя? — Какое там спалил. Оживил. Мясо на костях наросло. И запищал он так жалобно. — На костер бы их вдвоем. И ведьму, и отродье ее. — Тссс, а то ве... королеве донесут, сам косточек не соберешь! И мы с тобой заодно, потому как слушали, да не... — Эй, вы там! Работать! Королеве цепь ковать! Ишь, разболтались!* * * Стефания
Лес всегда пугал ее. Он тяжело дышал над ухом, недобро шелестел мертвой листвой. Под его низкими кронами всегда чудилось, будто кто-то пристально смотрит в спину человеку, случайно забредшему в царство волшебных тварей. Летом мачеха посылала Стеф туда за грибами и ягодами, и каждый раз она была уверена, что не вернется. Девушке мерещилось, будто болотные чудища сидят за кустами, причмокивают, клацают зубами, в их животах бурчит от злющего голода, они выжидают, выжидают — и рано или поздно Стеф от них не уйдет. Они выползут из укрытий, загонят ее к краю топи, как загоняют косулю королевские псы, и там навалятся скопом, высосут глаза, выпьют кровь, обглодают кости. Но зимний лес был еще страшнее. Твари спали в своих берлогах, похрапывая, посвистывая приплюснутыми носами, феи прятались глубоко под землей, и вокруг царили только холод и тишина. Стеф проваливалась в снег по колено, давным-давно начерпав полные сапоги ледяной крупы, терла замерзшие руки в старых отцовских рукавицах, но упрямо шагала вперед, уже почти не чувствуя ног. Отец рассказывал ей когда-то, что замерзать — не страшно, не больно, а тепло, будто тебя укутывают одеялом с головой и ты засыпаешь. «Хорошо бы, — думала она, пошатываясь, с трудом переставляя ноги. — Спать хорошо. Спать долго. В тепле...» Слезы смерзлись на ее ресницах, превратив глаза в узкие щелочки, и она почти ничего не могла различить вокруг — только белый-белый снег и темные очертания деревьев. Она не знала, насколько далеко ушла от людского жилья. Мачеха отправила ее в лес, как только тусклое зимнее солнце вышло на небосклон, но ей чудилось, что она уже сто лет бредет по колено в снегу, дрожа от холода, и еще сто лет будет идти вот так, пока не рухнет замертво. Стеф споткнулась и вправду упала, неловко подвернув ногу. Она было вскрикнула, но из горла вырвался только тихий сухой хрип, она попыталась встать и не смогла. Перед глазами поблескивал равнодушный снег, ледяные пальцы холода забирались под дырявый полушубок, под платье грубого сукна, гладили, обжигали и неожиданно согревали, тепло начинало медленно-медленно обволакивать бессильное тело, и Стеф улыбнулась. Отец не соврал — это и вправду было не больно. Она лежала, жмурилась, пытаясь что-то прошептать побелевшими губами, а вокруг, будто по мановению волшебной палочки, снег таял, превращался в быстрые звенящие ручьи, расстилался ковром яркой весенней зелени, над головой птицы оглушительно орали на разные голоса, и все блестело, искрилось в лучах солнца. Трава засверкала еще ярче и обратилась в россыпь самоцветных камней, Стеф невольно протянула руку, взяла один из них, лучащийся теплым ласковым светом, и увидела, как в его зеленой глубине, похожей на речной омут, пляшут крохотные феи. Она рассмеялась, глядя, как они кувыркаются, подпрыгивают, вертятся на месте, а потом в камне появилась грозная рогатая тень, феечки брызнули в разные стороны, и с неба обрушилась темнота, накрывшая и драгоценную поляну, и лес, и Стеф, злосчастную дочку лесоруба.* * * Мальфас
Он лежал на вершине живой горы, раскинув руки, и жмурился на солнечное золото. Тонкие горячие лучи легко трогали его лицо, щекотали нос. Над головой звенел рой фейской мелочи, выясняя, кто прав, кто виноват в... но нет, ему совершенно не хотелось вслушиваться в эти глупости. Старшая тетушка-фея сидела рядом, напевая что-то тягучее и медленное себе под нос, и заплетала ему косу. Она не спешила. Сначала она долго водила старым гребнем по тяжелым темным волосам, потом переплетала пряди с лучами солнца и плетями болотного вьюнка. Скрюченные пальцы Старшей тетушки, покрытые блестящей чешуей, на удивление ловко управлялись с этим делом. — Лежите спокойно, Хозяин, — проклекотала Старшая, когда он попытался увернуться от самого назойливого луча. — Я еще не закончила. Будете дергаться — возьму у Младшей ножницы и отрежу вам волосы, так и знайте. Он знал — Старшая никогда бы так не поступила. Она обещала отрезать волосы и его матери, и матери его матери, и бесчисленным поколениям до них, но так и не разу этого не сделала. «Еще б пообещала отрезать крылья,» — фыркнул он про себя, но дергаться перестал. Он не хотел попусту сердить Старшую, она всегда была добра с ним. Когда тетушка-фея доплела косу, украсив ее белым цветком, и только было хотела приняться за вторую — для нее уже было заготовлено лунное серебро из глубокого омута и мягкие стебли черной травы из самого сердца Болот — он услышал глухое и тихое беспокойство Стражей Границы. Они не боялись, нет, они будто были взволнованы и... Он рывком поднялся. Старшая тетушка, охнув, уронила пучок черной травы на колени. — Что стряслось, Хозяин? — спросила она, и в ее голосе зазвенел отголосок старого страха. — Стражи, — коротко отозвался он. — Не беспокойтесь, Старшая тетушка. Но мне пора. Когда он взлетел, сделал круг над ее головой и помчался в сторону Границы, взмахивая огромными черно-зелеными крыльями, Старшая звонко хлопнула в ладоши, призывая сестер. Что бы там ни случилось — Старшая, Средняя и Младшая предпочитали держаться вместе. Так они были намного, намного сильнее.* * * Стефания
Сквозь огромные стрельчатые окна лился солнечный свет. Стеф недоуменно огляделась по сторонам — ведь только что она лежала в снегу, а потом на драгоценной поляне!.. — и чуть не ослепла от блеска нарядов, украшений и улыбок незнакомых людей, которые кланялись ей, и снова улыбались, и исчезали в пестрой толпе, чтоб их место тут же заняли другие. Она сидела во главе длинного стола, сплошь уставленного блюдами, и прямо перед ней на подносе дымился и истекал жиром жареный гусь. Стеф сглотнула так, что, кажется, это было слышно даже в самых дальних концах залы. От внезапного острого голода заболел живот. Больше всего на свете ей захотелось вонзить зубы в белое птичье мясо и жрать, как лесной зверь, рыча, пачкая свое нарядное платье. — За королеву! — провозгласил упитанный человечек в расшитом золотом камзоле, поднимая тяжелый кубок. — За нашу королеву! — За королеву! — грянуло ему в ответ, и звон кубков раскатился весенним громом. Стеф облизнулась, жадно глядя на гуся. Но он вдруг завертелся на месте, оброс перьями, расправил крылья и взлетел, сверкающая толпа загомонила, зазвенела, рассыпалась — и девушка открыла глаза. Она лежала на мягкой моховой подушке, выстеленной душистыми травами, над головой сплетались тонкие ветви, образуя крышу. Стеф приподнялась на локте, оглядываясь по сторонам, но никого не увидела — только робкие солнечные лучи тянулись сквозь стены ивового шалаша. Пахло летом, теплый воздух легко касался обнаженной кожи, и девушка совсем перестала понимать, что произошло и где она сейчас. Зимний лес, самоцветная поляна, дворцовая зала и... Тепло, сухо, никакой одежды, шалаш из живых ветвей. Она умерла и попала в рай? — Ты живая, — высоким мальчишеским голосом сказал кто-то прямо над ее головой, и она чуть не взвизгнула от ужаса, пытаясь прикрыться хотя бы руками. — Скажи спасибо Стражам. — Кто ты? — она завертела головой, но по-прежнему никого не увидела. — Где ты? И... и не смей на меня пялиться!.. — Очень надо, — обиженно буркнул невидимка. — Твои людские тряпки ни на что не годились, но тетушки-феи немного потрудились над ними. Все лежит у входа, одевайся и вылезай. Я хочу на тебя посмотреть как следует. — Будто до этого не насмотрелся, пока я тут спала голышом, — проворчала Стеф себе под нос, разворачивая сверток с одеждой. Платье было как новые, и даже материнская вышивка у ворота вернула себе прежнюю яркость. К горлу подступили давно забытые слезы, Стеф шмыгнула носом и принялась одеваться. Она вылезла из шалаша, встала босыми ногами на мягкую траву. Шалаш стоял на крохотном островке, рядом с кряжистым древним дубом, а вокруг, насколько хватало глаз, простиралась зеркальная гладь то ли озера, то ли болота. Болота?!.. Стеф зажала рот рукой, чтоб не закричать в голос. Болото. Тетушки-феи. Ветви деревьев, которые сплетаются сами собой. И голос из ниоткуда. Твари все-таки заманили ее в свое логово, отмыли и сейчас готовятся сожрать, потирая лапы и облизываясь. Тень от огромных крыльев накрыла ее, загородила солнечный свет, и Стеф обреченно зажмурилась, надеясь, что чудовище не станет ее мучить, а проглотит сразу. — Не бойся, — сказал тот же голос, — я не кусаюсь. — Кто тебя знает... — она все-таки решилась посмотреть на него, но тут же закрыла глаза снова. Одного взгляда на крылатую и рогатую тварь ей было достаточно. — Ты ж... самый настоящий дьявол... — Кто? — удивилось чудовище. — Дья-вол? Не знаю такого. Я Мальфас, Хозяин Болот. А тебя как зовут? — Ст-т-тефания, — выдавила она, наконец собравшись с духом, чтоб посмотреть на этого самого хозяина болот во все глаза. — Дочь Жака-лесоруба. Ничему не хозяйка. Рогатый мальчишка смотрел на нее, наклонив голову набок, как птица. Сейчас Стеф увидела, что у него узкое, почти девичье лицо с резкими чертами, густые темные волосы и нелюдские зеленые глаза с золотыми искрами. Но ни торчащих из пасти кривых зубов, ни острых звериных когтей, ни лохматой шкуры у него не было. Если б не рога и крылья — он мог бы сойти за самого настоящего принца, пока к нему не пригляделись бы, конечно. — Сте-фа-ни-я, — нараспев повторил мальчишка, — Сте-фа-ни-я. Верно звучит. Хорошо. Что ты делала в моем лесу, Сте-фа-ни-я? — Искала подснежники, — честно ответила Стеф, пытаясь перестать его разглядывать. — Понимаешь, наша принцесса захотела букет подснежников, и король объявил большую награду тому, кто принесет эти цветы во дворец. Мачеха послала меня в лес, и... — Но сейчас же зима! — рассмеялся Мальфас, хлопнул в ладоши, и его серебряный смех раскатился над топью звоном сотен колокольчиков. — На вашей стороне леса нет никаких цветов! — Знаю, — кивнула она, наконец отводя взгляд, и замолчала. Села прямо на траву, не боясь запачкать обновленное платье, посмотрела, как танцуют над водой забавные мелкие существа, сцепила дрожащие пальцы в замок. Мальфас сел с ней рядом, сложив за спиной крылья. — Она хотела тебя убить? — спросил он. Она пожала плечами — мол, кто знает. Он замолчал тоже, качая рогатой головой. Водяные феи кружились, рассыпая разноцветные искры, смеялись и пели, в небе сияло летнее солнце, и Стеф казалось, что она все-таки умерла, ее замерзшее тело лежит под снегом, а это все — рай. Или ад. Какая разница. — Какие цветы вы называете подснежниками? — наконец нарушил тишину Мальфас.* * * Мальфас
Когда человеческая девушка ушла, прижимая к себе корзину с белыми хрупкими цветами, он расправил крылья и взлетел высоко-высоко, к самому солнцу. Болота лежали внизу мерцающим переливчатым ковром, искрились, поблескивали, как россыпь драгоценностей в альвовых пещерах. Мальфас, Хозяин Болот, летел между густыми молочными облаками, улыбался, скаля острые клыки, кружился, камнем падал вниз и снова взмывал вверх. Он устал и опустился вниз, когда солнце коснулось горячим острым краем верхушек деревьев на Границе. Мальфас сел на крепкую ветку старого дуба, подогнув под себя ногу, посмотрел, как внизу возится и смеется фейская мелочь, сощурился на яркий предзакатный свет. — Ты отпустил ее? — глухо спросил кто-то из самой сердцевины древнего дерева. — Я отпустил ее, — согласился Мальфас. Он знал цену правильным словам — и знал, когда следовало сказать все в точности. При разговорах с этим существом это было особенно важно. — Она приведет людей, — голос, кажется, злился, набирал силу, как река вздувается в дни половодья. — Они придут с огнем и холодным железом. Срубят деревья, высушат болото, натыкают везде вонючих домишек, убьют всех твоих подданных, а тебя посадят в клетку. Надо было оставить девку в лесу. Пусть бы ледяные твари забрали ее, пусть бы снежные волки сожрали ее. — В лесу она бы умерла, — он нахмурил резкие брови. — Я, Хозяин Болот, не хочу, чтоб она умирала. — Ты не хочешь, — голос существа все больше походил на глухое ворчание большого опасного зверя. — Твой отец держит Границу с севера и запада, твоя мать держит Границу с юга и востока. Скажи им, что человеческая девчонка тебе дороже их вечного покоя. Скажи им, что ты готов разбудить их — ровно потому, что хочешь жизни для смертной. Короткой, никому не нужной жизни. Скажи им. — Люди не осмелятся, — отозвался Мальфас. — Они уже приходили. И проиграли. — Твой отец и твоя мать заплатили за это высокую цену, — существо почти рычало. Если б оно сумело вырваться из вечного плена, оно бы могло разорвать на куски того, кто смел с ним спорить. Но колдовские оковы были очень, очень крепки. — Я знаю, — просто сказал Мальфас и прыгнул вниз. Взлетел и помчался — далеко, далеко, к самой Границе, оставив запертое существо напрасно бесноваться в живой темнице.* * * Стефания
— Ведьма! — кричала мачеха, и ее круглое лицо вытягивалось, искажалось, становясь похожим на морду лесного чудища. — Ведьма проклятая! Стеф отвела глаза и молча продолжила драить закопченный котелок. С того дня, когда отец умер от лихорадки и они остались вдвоем — женщина и девочка, ненавидящие друг друга, — минуло десять зим, и за это время можно было ко всему привыкнуть. Стеф мыла полы, стирала одежду, тайком ходила охотиться в лес, молясь, чтоб ее не выследили королевские лесничие — а сейчас принесла из зимней чащи ивовую корзину, полную нежных белых цветов. Конечно, все это было под силу лишь ведьме, человек бы сдох давно. Мачеха тем временем закутала корзину с цветами в шаль, накинула на плечи потертый полушубок и хлопнула дверью так, что домик вздрогнул и, казалось, покачнулся. Стеф пожала плечами — если награды, полученной за эти несчастные подснежники, вздорной бабе хватит на несколько дней спокойствия, то оно того стоило в любом случае. Она вспомнила зеленые глаза хозяина болот и почему-то улыбнулась. Он сказал: «Приходи когда хочешь, Сте-фа-ни-я. Когда чары на границе нашего леса начнут заворачивать твои тропы обратно, встань на месте и позови меня по имени трижды. Я услышу и открою тебе дорогу». Она пообещала прийти — сама не знала, почему. Крылатый мальчишка с болот вовсе не был принцем из ее снов. И она всегда боялась нечисти, но он отчего-то не пугал ее. Наоборот. «Сбегу на болота, буду настоящей ведьмой, — хихикнула она, — обвенчаюсь с ним под кустом ракиты, нарожаю ему десяток рогатых детишек, люди будут меня бояться. Королева болотной ряски, повелительница лягушек. Неплохо, а?» Стеф мыла, терла, отскребала жир ножом, мела полы, встряхивала потрепанные половики и напевала себе под нос что-то глупое и веселое. «Интересно, — думала она, — есть ли у него дом? И какой? И кто там вытирает пыль? Может быть, феи смахивают ее своими крылышками? Или довольно взмаха волшебной палочки, и совсем никому не нужно для этого трудиться? Вот славно...» Она не замечала, сколько времени прошло, и не сразу услышала, как мачеха зовет ее с улицы слишком сладким голосом: «Стефания! Стефания, девочка моя, выйди!» Стеф поморщилась, с трудом разогнула уставшую спину, потянулась, бросила на пол тряпку и вышла из дома, на ходу вытирая грязные руки о передник. За своими мыслями о летних болотах она совсем забыла, насколько холодно на дворе, и вздрогнула, когда мороз обнял ее за плечи. Она прищурилась и увидела то, что заставило ее забыть о холоде и забытом полушубке. Перед их полуразвалившимся забором и калиткой, еле держащейся на петлях, стояла богатая золоченая карета. Мачеха суетливо вертелась рядом с ней, беспрестанно поправляя новую шубу из белого соболя, в которой она выглядела так же нелепо, как если бы кто-то завернул закопченный горшок в кусок дорогой парчи. Из кареты вышел высокий золотоволосый мальчик в бархатном плаще, подбитом белоснежным мехом, и помог спуститься на землю тоненькой девочке, закутанной в короткую шубку. Она осторожно ступала мягкими сапожками по грязному снегу, развороченному сапогами и полозьями, а юноша поддерживал ее под руку. Стеф почувствовала себя черным кухонным горшком рядом с фарфоровыми чашечками. Ей нестерпимо захотелось провалиться сквозь землю — или чтобы крылатый Мальфас прямо сейчас унес ее на болота, а там хоть и сожрал бы, неважно, лишь бы не видеть этих людей, бесконечно далеких от нее и ее развалюхи. Она так и стояла, сцепив руки, смотрела, как юноша и девочка шаг за шагом приближаются к ней, и очень надеялась проснуться. У девочки были синие, как летнее небо, глаза. Она смотрела любопытно и доверчиво. Стеф неловко поклонилась ей, борясь с искушением спрятать под передник ладони, загрубевшие от бесконечной работы. Юноша встал за плечом девочки и скользнул по Стеф равнодушным синим взглядом. Ей еще больше захотелось исчезнуть. — Ты Стефания, да? — звонко спросила девочка, и она молча кивнула в ответ. — Это ты нашла в лесу цветы для меня? — Да, — выдавила Стеф, упрямо глядя на носки своих видавших виды башмаков. «Для меня». Понятно. Принц и принцесса собственными венценосными персонами — у покосившегося забора и в грязном снегу. — Я хочу увидеть, где они растут! — принцесса смешно сморщила курносый нос. — Хочу сама набрать таких же! Покажи, где это! — Не могу, — Стеф по-прежнему не поднимала глаз. — Простите, Ваше Высочество. Я не помню. — Не помнишь? — разочарованно переспросила девочка. — Как же так? — В зимнем лесу все одинаковое, Ваше Высочество, — по башмаку неумолимо ползла трещина, и Стеф думала, что надо бы их починить, но от мачехиной награды ей все равно ничего не достанется. — Я долго шла по снегу, а потом наткнулась на полянку. Там росли цветы. Я нарвала их и принесла домой. Вы можете пытать меня, но ничего больше я рассказать не сумею. Кажется, девочка всхлипнула, и брат пробормотал ей что-то успокаивающее. Стеф не вслушивалась. От холода у нее онемели руки, и больше всего на свете ей хотелось вернуться в неприветливый и одичавший — но все же дом. Кажется, принцесса перестала хлюпать носом и начала упрямиться и спорить, кажется, принц пытался ее уговорить. Под ногами оплывал серый снег, с неба полетели легкие белые снежинки. Стеф ждала. Сейчас господа договорят, и можно будет пойти в дом. Сейчас они договорят, и... Сейчас они... — Скажи, — нежный голосок прозвучал совсем рядом и так неожиданно, что Стеф вздрогнула, — скажи, милая, а эта полянка... не на Болотах? — Нет, Ваше Высочество, — проговорила она, уперевшись взглядом в грязный снег и вышитые — наверняка мягкие и теплые — сапожки. — На Болота ходить нельзя, там нечисть. — Жаль, — вздохнула принцесса. Повернулась и пошла к брату, к карете и к своей радостной жизни, так далекой от полуживого дома и глупой деревенской девки. Стеф подняла глаза. Молодой принц смотрел на нее пристально, будто бы откуда-то знал, что она сейчас соврала. В светлых глазах была угроза и... и страх? Но он отвернулся, помог сестре подняться по золоченым ступенькам и сам исчез за резной дверцей. — Что встала на дороге, ведьма?! — мачеха отвесила Стеф привычный подзатыльник и, подбирая полы собольей шубки, пошла в дом.* * * Мальфас
Утром человек попытался пересечь Границу без позволения. Мальфас сквозь крепкий сон-без-снов почувствовал, как встрепенулись невидимые нити — и открыл глаза в своем гнезде на вершине самой высокой живой скалы. Он вслушался — не сбился ли смертный с пути? Не бросится ли он, испуганный, в сторону от нечистых Болот? Не запутаются ли предболотные тропы, как путаются они всегда, когда на них ступают неуверенно и со страхом? Нет. Человек шел уверенно и нес с собой холодное железо. Мальфас всей кожей чувствовал древнюю угрозу — она близилась медленно, но верно. Она означала — «смерть». Когда-то давно люди научились плавить смерть и ковать из нее оружие, и рубить им, и кромсать, и протыкать насквозь, и с тех пор не было дружбы между смертными и бессмертными. «Опасность!» — звенели нити, пронизывающие Болота насквозь. «Опасность!» — пела вода, сверкающая под солнцем. «Опасность», — вздыхали старые камни, осыпаясь мелкой пылью. И чем больше нарастал этот шум, чем громче становились вскрики, и звон, и плеск, и шорохи, тем реже вздымалась грудь отца, но тем быстрее трепетали ресницы матери. Сегодня был ее черед просыпаться. Человек шел к Болотам с ее стороны Границы. И она уже чуяла угрозу, это было ясно, как день, и уже готовилась отразить ее — обманчиво-спокойная, бледная и острая, как лунный луч, безмятежно-сонная в своем черном коконе из тонких ветвей. Когда мать открыла сияющие зеленым холодом глаза, Мальфас сорвался и полетел к Границе. Он был Хозяином этих мест. Он должен был видеть все. Человек тяжело ступал по свежевыпавшему снегу, озирался, осматривался. Обнаженный меч в его руке горел невидимым для людей пламенем. Человек шел убивать. Впрочем, люди часто приходили убивать — с тех пор, как им удалось подчинить себе смерть бессмертных. Мальфас устроился на ветке самого высокого дуба Границы, скрылся в тени, слился со стволом, с мнимо-сухой листвой, с самой сутью древнего дерева. «Я — это ты, — сказал он, и дуб согласно качнул ветвями. — Ты — это я». Даже если бы человек присматривался, он все равно бы не увидел никого, но он и не поднимал голову, он упрямо шел — прямо туда, где смыкались ряды черных деревьев, будто воинский строй. «Поверни назад, — беззвучно сказал Мальфас. — Поверни назад, пока не поздно». Человек услышал его. Заозирался больше прежнего, крепче сжал рукоять холодного меча. — Ты не испугаешь меня, нечистая тварь! — выкрикнул чужак так громко, что с верхушек деревьев снялись серые птицы и с воплями закружились над полосой Границы. — Вы забрали ее! Ваше болото сожрало ее! Будьте вы все прокляты, я убью всякую нелюдь, что встречу на своем пути! Мальфас вздохнул, теснее прижимаясь к боку дуба. Он видел, что человек закован в железо — обычное железо — что на его груди изображен черный олень на желтом поле — у людей это называлось герб, так они узнавали, кто из чьей семьи. Еще он знал, что ту, о ком отчаянно кричал человек, уже ничто не вернет — смертный, попавшийся болотному оборотню, был обречен. Они обычно не оставляли даже костей. Мальфасу было жаль человека — и еще больше жаль бегущего оленя на его груди. Но Граница была неприкосновенна. Мать тяжело ворочалась в своем коконе, быстро набирая силу. Она не понимала слов, но чуяла опасность — и спешила ее уничтожить. Тонкие пальцы с острыми ногтями вцепились в ветки, дернули, разрывая, раскрывая, и мать высунулась из кокона по пояс, вскинула руки. И запела — низко и гулко. Смертный слух не разобрал бы слов, но Мальфас все понимал — и плакал, и его слезы оставляли на коре старого дуба вечные ожоги. Голос матери был страшен, но в нем еще оставался прежний отзвук. Сегодня даже казалось, что в том, что так отчаянно исторгало материнское горло, меньше воя — и больше песни. Сегодня... может быть, она насытится — и придет в себя? Она насытится — и узнает его? А тем временем лес содрогнулся и ответил на призыв. Стражи открыли глаза, заухали, потянули к пришельцу узловатые древесные руки. Они медленно выдирали ноги из земли, двигались — огромные и неумолимые, и под их поступью вздрагивала земля. Мать выла, распахивая слепые зеленые глаза, все шире раскрывая пасть, полную острых зубов. Кокон крепко обхватывал ее за талию, не давая вырваться. Со своей ветки Мальфас видел, как человек медленно и неуклюже пытается отмахиваться от Стражей мечом. Ему даже удалось перерубить пару рук-ветвей, и болотные создания рычали от боли, плакали о потере — отрубленное холодным железом никогда не отрастало заново, как ни лечи, как ни старайся. Но Стражей было много, и их направляла сила матери — а человек был один, и за ним не было ничего, кроме ненависти. Крючковатые пальцы вцепились человеку в горло, и он захрипел. Страж поднял его в воздух и так держал, пока меч не выпал из ослабевшей руки. Остальные деревья отступили, давая дорогу. Человека, нарушившего Границу, несли к матери. Мальфас знал, что сейчас случится. Он видел такое много раз, и не думал, что сегодня мать вдруг проявит милосердие. Кто знает, помнила ли она, спящая в коконе, что значило это слово? Что значили остальные слова? Жизнь, милосердие, любовь? Наверное, нет. Мать улыбалась. На бескровном белом лице светились запавшие глаза, влажно поблескивали острые зубы. Мать была голодна, всегда голодна — а особенно после песни призыва. Человек безвольно висел в руках Стража, но был еще жив, иначе мать бы не тянулась к нему. Она не ела мертвое — только живое. Ее руки, которые Мальфас помнил нежными и мягкими, вцепились человеку в плечи, с легкостью ломая железный доспех, сдирая его, стремясь добраться до горячего красного мяса. Брызнула кровь, ближайший Страж слизал ее со своего древесного лица длинным черным языком, причмокнул, и его застывший прорезью рот раздвинулся в улыбке. Мать вырвала кусок мяса, зачавкала быстро и жадно, красные потеки раскрасили ее белое лицо. Человек хрипел, дергал руками и ногами, сотрясался в последних судорогах. Зубы матери терзали его тело, губы припадали к потокам крови. Она спешила, глотала вместе с кусками ткани, с волосами — ей было все равно. Мальфас смотрел, как человек повис в руках Стража, как мать продолжала пиршество, старательно выедая внутренности, как она скалила окровавленные зубы. Он чувствовал, как она насыщается, как ей — наконец-то! — становится тепло и спокойно, как ее начинает клонить в сон. Она отпустила тело, Страж разжал хватку, и то, что было человеком, упало на красно-черный снег. Матери уже не было до этого дела. Она вздохнула, почти как раньше, и втянулась в кокон, свернулась в нем, укутавшись облезлыми крыльями. Стражи разбрелись по местам, вросли в землю, застыли до следующего призыва. С неба к мертвому телу слетелись серые птицы. Мальфас спустился вниз, подошел к бывшему человеку. Самая везучая птица сидела у него на голове и деловито выклевывала левый глаз. Остальные сгрудились у раскрытого живота и копошились там, отрывая куски мяса и наперебой благодаря мать за роскошный обед. Он постоял рядом, раздумывая, и направился к кокону матери. Поднялся, повис в воздухе, дотронулся до переплетенных веток. Сквозь них можно было разглядеть безмятежное лицо, опущенные ресницы, острые скулы — совсем как у него — и пятна крови на белой коже. Мать спала, и ей не было дела до него, Хозяина Болот. Такой был уговор — и все соблюдалось неукоснительно. Мальфас молча отвернулся. Мать спала, птицы клевали труп, холодный меч тосковал по хозяину, и на Границах снова было спокойно.* * * Стефания
Ручей напевал какую-то незамысловатую песенку, на его дне мягко светились обкатанные водой камни. Стеф протянула руку, достала пару камушков, покрутила и бросила обратно. Наверное, в замке за них заплатили бы золотом — или замучили бы ее до смерти, желая узнать путь на болота. Нет уж, этого она не хотела. Над цветами, названий которых она не знала, кружились то ли бабочки, то ли феи. Они смешно переговаривались между собой пискливыми голосами, ссорились и мирились. Их крылья светились на солнце, как кусочки разноцветного стекла в церковных окнах. За пределами Болот сейчас царила мерзкая серая осень, ветер гнал по улицам сухие листья, подвывал под окнами. Ночами по крышам стучал непрерывный холодный дождь. Даже старому королю, отцу принца и принцессы, наверное, было зябко в его большом замке. И только на Болотах всегда было вечное лето. Теперь Стеф понимала, почему все чаще болтают о том, что король, осененный епископским благословением, непременно пойдет войной на проклятую нечисть. Кому бы не хотелось владеть землей вечного лета? — Он не пройдет сюда, — Мальфас, как всегда, взялся из ниоткуда, сел на берег ручья рядом с ней. За эти пару лет он вытянулся, стал суше и строже, на узком лице проступили резкие — обрезаться можно! — скулы. На прекрасного принца он по-прежнему не походил, и Стеф не знала, считать ли его красивым. Наверное, нет. Наверное, он был страшен, как страшна любая нечисть, не скрывающая лица чарами — но ей нравилось на него смотреть. Даже больше, чем на принца во время церковной молитвы. — Откуда ты знаешь? — спросила Стеф и протянула руку к ручью, коснулась воды, будто зверька погладила. — У короля большое войско, закованное в железо. У них копья, мечи, алебарды. А что у тебя? Феи? Бабочки? Армия болотных зверюшек? Он рассмеялся, и в воздухе снова зазвенели колокольчики. — Не только, Сте-фа-ни-я, не только, — он показал острые звериные зубы, и в его глазах на миг сверкнули болотные огоньки, заманивающие путников в самую топь. — Стражи не пропустят никого, даже железную армию твоего короля. Долгие сотни лет никто не мог пересечь Границу Болот... Он задумался и добавил: — Без воли Хозяина. — Королевскую армию остановит... — она замялась, — твоя воля? — Королевскую армию остановит Граница, — серьезно ответил Мальфас. Стеф молча пожала плечами. Хозяин всегда должен знать, что происходит в его доме, и не ей, гостье, учить его и указывать ему. Если он говорит, что Граница защитит — значит, она защитит. Хотя кого могли защитить обычные деревья? Еще она подумала, что после победы над нечистью ей припомнят корзину подснежников. Мачеха же и первая припомнит. Стеф знала, что та видела гораздо больше, чем говорила — но пока боялась мести нечистой силы. А вот когда мстить будет некому... — Можно, я останусь здесь? — спросила она, сама не зная почему. — Прости, — коротко ответил Мальфас. И она даже почти не обиделась. Спасибо и на том, что он не стал рассказывать, что людям здесь не место, и что она найдет счастье среди своих. Для нее, Стеф, места не было нигде.* * * Стефания
Король отправился в поход поздней осенью следующего года, когда лужи по ночам уже схватывались ледком. Ветер трепал красно-золотые знамена, разносил по округе подвывания труб и отзвуки шагов тяжелых латников. Их провожали, плакали, махали руками. Какая-то дурочка бросила сухие цветы под копыта королевской лошади, за что подбежавший стражник ударил ее по лицу железной перчаткой. Раскроил щеку, выбил пару зубов и еще наградил подзатыльником. — Примета плохая, — прошептала дочка зеленщика, стоявшая рядом со Стеф в толпе. — К несчастью это, к неудаче. А что делать, если других цветов по осени не найти? Тут девчонка, наверное, вспомнила про корзину подснежников и опасливо отодвинулась. Стеф дернула плечом — еще бы, надо держаться подальше, а то вдруг ведьма наколдует цветов из воздуха. Ей было страшно. Королевское войско против болотных феечек — и так понятно, кто победит. Устоит ли колдовство против холодного железа? Против всей этой огромной армии, которая все тянулась и тянулась серой змеей, и никак не заканчивалась? Стеф закуталась в дырявую шаль, зябко обняла себя за плечи. Вспомнила, как светились золотом и зеленью глаза Мальфаса, как мелкие сверкающие искры кружились над болотом. К горлу подступили слезы. На что он надеется? Как он победит всемогущего короля? Как? Когда Стеф вернулась домой, мачеха встретила ее на пороге. Встала, уперев руки в бока, заулыбалась. — Ну что, принцесса болотная? — выплюнула она, оглядывая Стеф с ног до головы. — Привезет король башку твоего дружка? Будто я не знаю, к кому ты на Болота бегаешь! К дьяволу! Видали его, рогатого, как он над болотами кружит. Ну все, отлетался, недолго ему осталось. Что, что молчишь? — Дайте пройти, матушка, — сказала Стеф, не глядя ей в глаза. — А если не дам, что сделаешь? Оборотней натравишь? Так не будет их, король наш всех выкосит! — вызверилась та, но с дороги отступила. — Недолго, недолго... А там спалим тебя, ведьму, заодно с тварями болотными... Ночью Стеф видела во сне выжженную землю, поднимающийся к небу дым, мертвые деревья. Ночью она горела на костре, у нее вытекали глаза и лопалась кожа, ее жрали живьем какие-то твари, а потом она оживала — обгоревшей головешкой, лежала и смотрела, как голову Мальфаса насаживают на пику.* * * Стефания
— А потом такие твари полезли! — голос был такой пронзительный, что Стеф поморщилась. — Такие твари! Вроде бы и деревья, а вроде и нет! Дружку моему башку оторвали голыми руками... хотя какие у них руки! Ветки! Вот ветками и оторвали. Ррраз — и нет головы, только кровища хлещет. А голову эта тварь схватила и давай жрать... За болтовню о королевском походе на Болота тоже можно было лишиться головы — разве что ее не оторвали бы, а отрубили. Но разговоры ползли, обрастали подробностями, истории становились все красочнее, а твари — все страшнее. В рассказах они откусывали воинам короля руки и ноги, ломали кости, а самый жуткий демон — тот, рогатый и крылатый — набрасывался на людей, вырывал сердца и пожирал их, и только смеялся над мучениями. Правда была одна — король проиграл. Войска короля были наголову разбиты, и ожидаемая победа обернулась позором. Король впадал в безумие. Король приказывал казнить болтунов и одаривать тех, кто придумает, как одолеть Болота. Впрочем, этих, вторых, тоже казнили — за вранье. К Стеф не приближались. Обходили десятой дорогой, украдкой складывали пальцы крестом, шептали обережные молитвы. Она мстительно радовалась — пусть боятся, пусть. Даже мачеха сникла и перестала вспоминать о костре.* * * Мальфас
— Она может привести их сюда, — сказала Старшая тетушка, не выпуская из рук веретено. Прялка жужжала, рассыпала зеленые искры, и сверкающая нить тянулась медленно, то и дело замирая, будто задумывалась. Мальфас молча кивнул. Сейчас нужно было слушать, а не говорить — выслушать всех трех, а уже потом... — Она человек, а люди опасны, — сказала Средняя тетушка, наблюдающая за тем, как ловко Старшая управляется с прялкой. — Люди приходят к нам и несут в руках смерть. И в ответ на это он лишь наклонил рогатую голову. — Скорми ее матери, — сказала Младшая тетушка, щелкнув ржавыми ножницами, — когда она придет в следующий раз. Выйди к ней и отдай ее отцу. — Люди опасны, — повторила Старшая. — Отдай ее матери, скорми ее отцу. И Граница станет крепче. — Ты же понимаешь, Хозяин, — покачала головой Средняя. — Людям нет места среди нас. Они глупы, жестоки, слабы, они хотят подчинять, а не созидать. — Они уничтожат нас, — нахмурилась Младшая. — Король снова ищет войны. А не он — так его сын. Или сын его сына. — Эта девочка состарится и умрет, не успеешь ты оглянуться, — голос Старшей вплетался в жужжание прялки. — А перед этим приведет сюда людей. И кто знает, когда... — Довольно, — сказал Хозяин Болот, и его гулкий голос отозвался в самых далеких уголках его владений. Отец забормотал что-то во сне, ресницы матери затрепетали. Три сестры согласно склонили седые головы.* * *
«Довольно», — говорил он, когда летел над замершим лесом к Границе. «Довольно», — говорил он, когда шел навстречу маленькой фигурке, одиноко застывшей посреди заснеженной поляны. «Довольно», — говорил он, когда слышал, как мать беспокойно возится в своем коконе. «Довольно...»* * * Стефания
В дверь постучали, когда Стеф начищала закопченный горшок по мачехиному приказу. Она разогнула спину и пошла открывать — как была, в грязном переднике, с черными по локоть руками, на ходу вытирая пот со лба и размазывая грязь еще и по лицу. «Ничего, переживут, — думала она, возясь с засовом, — опять небось соседка...» Но за дверью оказалась не соседка, в недобрый час явившаяся попросить горстку крупы. На пороге стоял человек, лицо которого было надежно скрыто капюшоном черного плаща. Когда он поднял голову, у Стеф сердце ушло в пятки. Принц — собственной персоной! в их развалюхе! почти как тогда, с подснежниками... — стоял и смотрел на нее синими, как небо, глазами. И молчал. Она молчала тоже, не думая даже о том, что выглядит хуже любой кухонной замарашки, которую он мог встречать во дворце. — Госпожа, — он поклонился ей, ловко поймал ее за руку и коснулся губами — хорошо хоть не кожи, а воздуха над ней. — Простите за столь поздний визит. Не угодно ли вам проследовать со мной во дворец для важной беседы? Стеф только и смогла кивнуть и пошла за ним, забыв о том, что на дворе самая настоящая зима. Ей чудилось, будто бы она заснула над недочищенным горшком, и теперь ей снится золотоволосый принц, карета и дворец — вместо озер и лесов на Болотах. Она сидела, бессмысленно глядя перед собой, сложив на коленях грязные руки. «Это сон», — думала она, когда поднималась по ступеням дворца, а принц аккуратно поддерживал ее под локоть. «Это сон», — думала она, когда вокруг нее закружились служанки, когда увели ее в комнаты, где пахло сладкими цветами, когда сняли с нее старую залатанную одежду. «Это сон», — думала она, когда ее купали в чистой нагретой воде, и отмывали волосы, и заплетали их в косы. «Это сон», — думала она, когда ее наряжали в платье из такой легкой и нежной ткани, что казалось: она соткана из лунного света и звездного звона. Стеф смотрела в зеркало, к которому ее подвели смешливые девчонки, и в мутной глади видела незнакомую знатную даму. У дамы были длинные золотые косы, румяные щеки, вышитое платье с такими длинными рукавами, что, наверное, на них можно было наступить, вдруг зазевавшись. Красивая была дама. Стеф улыбнулась ей, и та одарила ее ответной улыбкой. — Пора, госпожа, — какая-то из девочек подхватила ее под руку, — принц ожидает вас. «Хороший сон, — снова подумала Стеф, пока ее вели по переходам дворца, — надо его запомнить. А то проснешься носом в горшок, и даже памяти не останется». Принц ждал ее за столом в маленькой комнате, где на стенах висели картины — с них Стеф ласково улыбались незнакомые дамы и господа, нарядные и румяные. — Садитесь же, госпожа Стефания, — он гостеприимно указал ей на золоченый стул. — Угощайтесь, вы наверняка голодны. Она помотала головой — нет, мол. В его присутствии у нее кусок в горло не полез бы. Даже во сне. — Тогда перейдем к делу, госпожа, — мягко сказал он. — Никто, кроме вас, во всем королевстве не может мне помочь. Мой отец... сами понимаете, после поражения на Болотах — да, давайте называть вещи своими именами — после поражения на Болотах он совсем потерял рассудок. Он требует от меня убить крылатого демона. Но вам ли не знать, что убить его невозможно? На своей земле он всесилен. За пределы он не выходит... по крайней мере, мы этого не знаем. Люди напуганы. Даже если я буду угрожать им смертью, они не пойдут на Болота, и твари продолжат угрожать нам. Стеф слушала и молчала. — Скажите, госпожа, — принц понизил голос, — знаете ли вы, как выманить тварь за границу проклятых Болот? — Я ничего вам не скажу, — Стеф сжала руки до боли. — Я ничего не знаю. Простите, Ваше Высочество. — Ведь это он тогда помог вам с подснежниками, верно? — принц усмехнулся. — Вы ему благодарны. Вы не хотите становиться... Послушайте, Стефания. Болотные твари воруют детей, а потом егеря находят лишь обглоданные кости. Оборотни, снежные волки, ходячие деревья... Они сожрут нас, рано или поздно, всех до единого. И все потому, что вы упорствуете. Потому что вы защищаете нелюдь, существо, которое ненавидит нас — просто за то, что мы люди. В комнате повисла тишина. Стеф казалось, что люди на портретах звенят оружием, а где-то далеко за окном воют снежные волки. — Знаете, Стефания, мой отец когда-то женился на дочери королевского лесничего, — принц улыбнулся, будто бы не он только что говорил о детских косточках и неминуемой смерти. — Длинная была история. Я думаю, что я... мог бы... предложить вам руку, сердце и корону. Он встал, подошел к Стеф и опустился перед ней на одно колено. — Я могу поклясться памятью матери, что женюсь на вас, если вы поможете мне одолеть чудовище, — торжественно выговорил он. — Я буду с вами в болезни и в здравии, в богатстве и бедности... — А если я откажусь, вы... — начала Стеф, но он перебил ее. — Тогда прямо из этой комнаты вы отправитесь в темницу, — синие глаза похолодели, — а потом и на костер. Сжечь ведьму — прямой способ умилостивить небеса. И они даруют нам победу. Соглашайтесь, госпожа. Мне бы не хотелось смотреть, как вы горите. — Нет, — сказала она.* * *
«Нет», — говорила она, когда шла через зимний лес, а по ее следам крались королевские солдаты. «Нет», — говорила она, когда протягивала руки к крылатой тени. «Нет», — говорила она, когда с неба упала железная сеть, сминая черные крылья. «Нет...»* * * Стефания
Он висел на цепях, обессиленный, полумертвый, бледный и страшный. Она стояла на пороге и смотрела. Перебирала золотые браслеты на руках, теребила туго заплетенную косу, перевитую жемчужными нитями. Ждала. Сама не знала, чего — но ждала. Дверь за спиной захлопнулась, будто бы по темнице прошел порыв серого ветра. — Думаешь, принц женится на тебе? — скрипучий голос за спиной раздался из ниоткуда. Стеф обернулась — и увидела. У стены стояли три сгорбленные старухи, закутанные в красные, как кровь, плащи. Она не видела их лиц — и не была уверена, что хочет видеть. О принце говорила первая из них, у которой на грудь свисали длинные, до самого пола, седые волосы с вплетенными в них белыми цветами. — Вам нечего здесь делать, — проговорила Стеф, надеясь, что старухи ей мерещатся. — Она указывает нам, Старшая, — вторая замотала головой. На ее костлявые запястья были намотаны светящиеся нитки. — Девка указывает нам, где нам быть. Мы — там, где хотим. Мы должны быть здесь. Должны говорить с тобой. — Что, нравится смотреть на него? — хихикнула третья старуха. В руке она сжимала огромные ржавые ножницы. — Дорого тебе заплатили? Хорошо ли тебе спится? — Холодное железо убьет его, — снова заговорила первая. — К утру он умрет. Не выйдет спалить его на площади. После смерти мы рассыпаемся в пыль. Ничего не остается. Что скажешь, госпожа? Зачем ты пришла? — Она пришла за тем же, за чем и мы, — третья щелкнула в воздухе ножницами. — Просто она не знает, как быть. Не знает, что сказать своему принцу. Не знает, как не попасть на костер самой, не знает... А, ничего она не знает! Но она умная. Догадается. Уже почти догадалась? Верно? Я же слышу. Если он осмелится — ты расскажешь, как он победил чудовище. Его отец... ох, его отцу это не понравится! Стеф тяжело подошла к третьей старухе и молча протянула руку. Та усмехнулась и вложила ножницы ей в ладонь. — В любящих руках они еще сильнее, — старуха показала острые зубы. — Давай. Действуй. Стеф подошла к Мальфасу, осторожно дотронулась ладонью до его ледяной щеки. Он даже не шевельнулся. Ножницы в руке становились все горячее, обжигали кожу, хотелось отбросить их прочь. — Прости, — сказала она и, наклонившись, поцеловала его в губы. Единственный — и бесконечный — раз. Крылья затрепетали, будто почуяли угрозу. Стеф вдохнула, поднесла к ним ножницы — к самому основанию, где перья переливались от черного к зеленому, и где их перехватывали надежные цепи. Вот так. Подсунуть под металл, чтобы... Третья старуха оглушительно расхохоталась и хлопнула в ладоши. Ножницы жадно щелкнули, перерубая мышцы и кости с противным хрустом. Стеф хотелось зажмуриться, не смотреть на кровавый обрубок с чем-то белым, торчащим из красного и черного. — Второе, — заклекотала старуха, как серая птица. — Второе, не медли! Когда Мальфас тяжело повалился на пол лицом вниз, старухи успели подхватить его. Третья ловко выхватила ножницы из руки Стеф. А она стояла и смотрела, как бьются в цепях живые крылья — окровавленные осколки костей, красное, черное... Раны на спине Мальфаса сочились темным, пахли железом и болью. Третья старуха подошла к стене, деловито защелкала ножницами, вырезая дыру в камне. Они подтащили к ней Мальфаса, перенесли его через порог — оставалось только удивляться, откуда такая сила взялась в тщедушных телах. Третья старуха обернулась к Стеф, откинула капюшон, открывая узкое вытянутое лицо с белесой кожей, тонким носом и безгубым ртом. — Он хотел скормить тебя своей матери, спящей в коконе на Границе. Просто ты успела раньше. Удачливая девочка. Прощай.* * * Стефания
Ночью королева Стефания лежит и слушает, как тихо-тихо нарастает вокруг нее многоголосый шепот. Постепенно она начинает различать слова, узнавать голоса. Каждый раз с приходом темноты они являются к ней и шепчутся до самого утра. Шевелятся сухие языки, изгибаются синие рты — это мертвые. Сверкают глаза, скалятся зубы — это живые. И всех она знает в лицо и по имени. «Ведьма, ведьма проклятая, — это мачеха, — лучше бы ты сдохла в лесу, упырица!» Давно мертвая, она идет к королевской постели, с трудом переставляя опухшие ноги в раскаленных железных башмаках, и плюется проклятиями. Серая кожа лопается от жара, истекает чем-то густым, мерзким. Пахнет почему-то жареным кабаном. «Ведьма!» — вскрикивает мачеха и исчезает. «Тварь, — это старый король, — шлюха болотная». Потемневший венец, в котором его положили на последнее ложе в крипте, съезжает набок. По его дрожащему подбородку течет кровавая слюна пополам с черной желчью. «Тварь!» — хрипит он и тает в темноте. «За что?» — шепчет юная девушка с золотыми волосами. Ее горло перетянуто веревкой, вывалившийся синий язык мешает ей говорить. Перед тем, как положить ее в крипту к отцу, язык отрезали, чтоб не портил вид, но в видениях он всегда остается. «Чтоооо...» — отзывается эхом под потолком. Тени мертвых и живых бубнят, не замолкая ни на миг, многоголосый гул заполняет королевскую спальню, и где-то вдалеке оглушительно хлопают окровавленные крылья. Они мерно бьются в стекло, они стремятся вернуться к своему Хозяину — к демону с проклятых болот. Сам демон не приходит никогда. Но она-то, королева Стефания Первая, знает, что он все время рядом, что он следит за ней, что он ждет удобного момента, чтоб вцепиться ей в горло острыми зубами, выпить кровь до последней капли — так же, как делает его мать, спящая в коконе на Границе. Она засыпает под утро, ненадолго забывается короткой дремой и поднимается с постели, бледная и страшная. За стенами дворца шепчутся, что королева Стефания — сумасшедшая ведьма, что королева Стефания — дочь простого лесоруба, и место ей — в развалюхе на окраине деревни, а не на троне. За такие разговоры верные слуги королевы отрезают болтунам языки.