О мой красавчик.

Время ничего не значило, как ничего не значила метель вне этих стен. Юнги повертел пустой стакан в руке. Наедине с самим собой, в мраке комнаты, он понял, что такое одиночество. Когда глухой стук из колонок начинает сливаться с тиканьем часов на руке, всё, что ты хочешь, — так это избавиться от больной реальности. С годами всё сложнее заводить знакомства – такое правило. Юнги оглядывается на прошлое с едва заметной улыбкой, вспоминая школьные годы. Сейчас ему 23, школу он давно окончил, университет полетел к чертям, работы нет. Зато есть боль с истёкшим сроком годности. Может, физические муки ещё и можно заглушить, а вот с психическими всё сложнее. Они пожирают тебя изнутри, обращают в свою марионетку. Юнги кажется, что он уже на половине пути быть подвешенным. Нет сил бороться даже за себя. У Юнги был план. Он мечтал о побеге, приключениях, любви и счастливом конце, но получил то, что получил. Теперь он сидит наедине с бутылкой Хеннесси. Найдя себя в отражении на дне опустевшего стакана, Мин грустно усмехается. Когда-то он видел себя молодым и свободным, но в его «молодости» всё измучено, выебанно, убито. Юнги прожигает жизнь и своё горло, вливая в себя очередную стопку. Раз за разом он набирает номер Хосока, чтобы блять просто услышать что-то, кроме звука собственного дыхания. Ничего не происходит, отсутствие голоса вызывает у Юнги беспокойство. Всё безрезультатно. Для него это не имеет никакого смысла, но Юнги хочется думать, что его всё ещё считают хорошим человеком. Сегодня он понял ещё одну вещь: Мин Юнги больше не существует для Чон Хосока. Пусть то даже не вынужденная мера, а желание, Юнги понимает, почему. — Можешь считать это моей исповедью, — скользнув вниз по стене, произнёс Шуга. — Тебе нужно в больницу, — озабоченно повторил Хосок. Парень с огненными волосами и взволнованным выражением лица стянул с плеча плед и обернул им Юнги. Чон чувствовал себя таким несчастным и жалким, ведь прекрасно знал, что снова даёт помыкать собой своей совести. — Подожди, я хочу сказать кое-что. Я не любил тебя. Хосоку давно не больно, но он думает, что сегодня над ним снова будут издеваться. — Я знаю. Ты уже говорил, — кивает Чон. — Но я всегда любил Чонгука, — перед пьяными глазами проплывают огни, а в голове взрывается фейерверк. — Моего Гука. Каким я его помню и никогда не забуду. Он останется здесь. Юнги пихает себя кулаком в грудь. Хосок привык к этой рутине, его никогда не оставят в покое. Даже на выходных, по праздникам или во время рождения его дочери. Юнги всегда находит его. — Дорогой, оставь его. Соседи могут увидеть, — произнесла стоящая в дверях бледная женщина, перебирая в руках край своего махрового халата. Это не смущает Хоупа, но она — его жена, его семья, а Юнги просто бывший. — Мне нужно идти. — Останься, — шепчет парень. — Я не могу смотреть на тебя в таком состоянии. Кол в сердце. — Тогда… иди нахуй. Мне есть куда идти, — выплёвывает Юнги ему в спину. И через сутки его буквально рвёт кровью на пол собственной ванной, а в голове всё сидит последняя фраза, эти слова проникают в него словно иглы под ногти. Юнги ненавидит себя со страшной силой. Он чувствует себя мерзко. Мин смотрит в стену, не моргает, не дышит, не двигается. У него на уме лишь одно — Чонгук, окружённый цветами сирени. Ох. Прошло столько лет, а он всё ещё скучает. Несмотря ни на что, ждёт и грезит о нём, как поклонница. Только вот, Юнги далёк от всего этого, и его любовь не доставляет ему ничего, кроме обиды. Сквозь приоткрытые мансардный оконца просачивается утренний свет и освещает пустой танцпол. Пол блестит разноцветными цветами, бумажные блёстки и конфетти покрывают каждый дюйм. Приглушённая музыка чуть качает сонных и неприлично пьяных людей. Бармен, не обращая внимания на Юнги, натирает рюмки. — Мы закрываемся, — бросает кто-то из персонала, и люди начинают медленно приходить в себя. Им пора на работу. Мин бесцельно слоняется по улице, когда дорога обрывается у забегаловки. — Гук-хён, — пытается он, увидев за кассой молодого мужчину. Его грудь сжимается, когда тот гасит свет, и витрины погружаются во мрак. Юнги беспомощно смотрит. Он зол, ему грустно. Картинка перед глазами размывается. В глазах стоят слёзы. Хочется зареветь, упасть на колени или блять просто убиться нахуй, потому что так нельзя. Юнги не помнит, когда они встретились, но знает, что, оглушённый, он не слышал ничего, кроме биения собственного сердца. Разум кричал, чтобы он остановился, но тот лишь с остервенением растолкал толпу и вцепился в Гука что есть мочи, как в самого дорого человека, как в драгоценность. И, слившись с совершенно новым для себя чувством, начал медленно сходить с ума. Сейчас же он готов колёса горстями жрать, лишь бы снова ощутить тот прилив сил или хотя бы вспомнить, зачем живёт. Он не знает как так вышло, но в один момент его передёрнуло, тогда он подумал, что навсегда и окончательно, и оказался прав. Ноги сами несут его, голова гудит. За пропитыми днями он не заметил, как выработалась привычка всегда возвращаться домой. Облака плывут над полумесяцем, под ногами скрипит снег. В воздухе тишина, и пьяная ухмылка сама собой возникает на посиневших губах. Сука. Как же хочется вжаться лицом в холодный бетон. Юнги не двигается. Он должен идти, но больше не может. Веки закрываются, а скамья кажется такой удобной. Алкоголь связал конечности, Шуге кажется, что он слышит чужое дыхание рядом с собой. Где-то играет музыка. Ему дико одиноко.