...not leave it like this

Ханбин устало прикрыл глаза, закуривая и натягивая на продрогшие плечи одеяло. В последнее время холод особенно сильно добивал его, пробираясь своими ледяными пальцами прямо под кожу, замораживая кровь и заставляя Ханбина нелепо чувствовать себя среди сияющей публики общества. Сигарета была противная, как и все, что окружало Ханбина: маленький фургон, в котором он жил, запах сгоревших яиц, которые наверное теперь даже со сковородки не соскрести, этот вездесущий холод. Ким курил, потому что больше ему было нечего делать - свой ужин он сжег, а большего в холодильнике, не считая бутылки соджу, у него не было. Усталость песком забивалась под веки, хотелось не просто заснуть - умереть, потому что обещания и обязанности бетонной плитой прижимали его к полу, не давая дышать и даже двигаться. А еще одиночество пальцами забралось прямо в глотку и душило-душило-душило, только в последнюю секунду отпуская, чтобы не убить глупого Ханбина, захваченного его хитрой ловушкой. Нервный смех, дрожащие пальцы, плед, прожженный неловко струшеным пеплом, не попавшим в пустую пачку, выполняющую роль пепельницы - вот и весь изломленный и нелепый образ Ким Ханбина, так по-дурацки жмущегося с стене своего бесполезного дома, наполненного холодом и запахом сгоревшей яичницы. Ноги, наверное, уже замлели, да и вообще тело деревенеет от одной бесконечной позы, в которой он сидит. Позы, в которой его оставили, выходя из его дома. Будто выключили куклу - нет любимой хозяйки, и она никому ненужной лежит там, где ее неловко бросили, немо и бездумно дожидаясь, когда о ней вспомнят и снова возьмут поиграть. Из Ханбина плохая кукла: у него недельная щетина, некрасиво чернеющая на его почти детском лице, от него пахнет дешевыми сигаретами и паршивым одеколоном, он ничего из себя не представляет - профессия “музыкант” в современном мире всего лишь эвфемизм к слову “безработный неудачник”. У него за душой ничего нет: ни дома, ни денег, ни даже душевной теплоты, он пуст, как папка с текстами, которую он бережно хранит в надежде выжать из себя еще строки и ноты. Но есть один человек, что возвращается к нему, несмотря ни на что. Значит, нужная кукла, значит - все еще полезен и недостаточно плох для невнимания. - Ханбин-а, ты тут? - хриплый голос бьет по ушам, заставляет вздрогнуть и застонать от боли во всем теле, и хозяин этого голоса тут же через весь фургон подлетает, присаживаясь на постель и хватая широкими ладошками его осунувшееся лицо. - Ты в порядке? - взгляд прищуренных глаз острый и внимательный, выхватывает каждую деталь его лица, внешности, даже пассивного поведения. Хозяин этих черных омутов - хозяин сердца Ханбина - прижимает к себе, гладит по волосам как-то нервно и дико, будто сам чувствует что-то, что гложет Кима. - Ну почему ты опять так ждал меня? Я же сказал - тебя звали на прогулку Чжинхван и Донхек. - Я не хочу на прогулки, - охрипшим от долгого молчания голосом говорит Ханбин, поднимая на парня усталый осунувшийся взгляд. - Я вообще ничего не хочу. - Кроме меня. - Кроме тебя. Когда они опять начинают целоваться - Ханбин не помнит. Это происходит всегда, проклятый круг их странных гибридных отношений на пороге “друзья-любовники”. Он просто приходит, теплый, мягкий, пахнущий кофе. Он просто улыбается, смешливо и совершенно по-заячьи, а после все сходится к сексу. Ханбин привык, не винит - все же он лезет первым, он целует и толкается языком в податливый рот, и роняет на постель тоже он, прикрывая своим изломанным полумертвым телом его тело, живое и горячее. Чживон всегда поддается, потому что Ханбин нужен ему так же, как и он Ханбину. Он стонет как всегда - абсолютно не по-женски, но младшему этого и не нужно, он кусается и снова царапает плечи. Потому что его, потому что не хочется отдавать и отпускать. Чживон всегда уходит, а Ханбин всегда пачкает его тело синяками и царапинами, чтобы оставить хоть немного себя рядом со старшим. Наверное так он и теряет остатки разума, который бы сказал ему, что так нельзя, что это против законов природы. Он целует запястья Чживона - тонкие, но сильные, будто натянутые титановыми нитями - и снова сжимает их над его головой, так, чтобы прикрыть надпись на основании ладони. Ким стонет под ним, выгибает плоскую грудь навстречу и легко поддается, когда его так сжимают. Чживон любит подчиняться Ханбину, тот в сексе между мужчинами более опытен. Яд снова перестает разливаться по телу Ханбина, когда он перестает видеть на чживоновом запястье это проклятое и ненавистное “Seulgi”. Они снова забывают, что по крайней мере у одного из них есть предназначенная пара. Чживон мягкий, податливый даже, когда после долгого перерыва пальцы Ханбина все такие же жесткие и неуместно грубые. Он тихо шипит и жмурит глаза, подставляя пухлые губы под безумные поцелуи младшего, раздвигая ноги. В такие моменты он еще покладистее, чем обычно, Ханбина привычно уже ведет от этого, он смягчается, и скоро шипение заменяется тихими мучительно-сладкими стонами. Толчки у Ханбина резкие и грубые, неполноценные до боли - как и сам Ханбин. Чживон привычно выгибает спину, привычно дает поцеловать тату на ней, чувствуя, как оно горит под губами. То, что он совершает каждый раз приходя к Ханбину, делая это снова и снова - определенно грех. Но он любит его. Он шепчет это, когда младший гладит его волосы, ласково касаясь шеи, кричит об этом в перерывах между толчками чужих бедер, которые выдавливают из его груди искры, шепчет это в бреду, изливаясь на свой живот. Ханбин знает. Ханбин обнимает, накрывая своим дырявым пледом их обоих, и Чживон тычется носом в его холодную болезненно-серую кожу, вдыхая запах противных сигарет. В доме-фургоне все еще пахнет противно дешевыми сигаретами, неприятным парфюмом и сгоревшей яичницей, но Чживон своим присутствием сводит весь дискомфорт от этого места на нет. От Чживона пахнет кофе, яблочным шампунем и теплом, приятно. Ханбин готов продать душу за то, чтобы держать этот запах внутри своего тела всегда, ощущать только его и больше ничего на свете. Чживон ворочается и мягко целует в скулу - так мучительно-нежно и печально, что у Ханбина хватает сил только сжать его крепче в объятиях. - Я люблю тебя, - говорит Чживон, обнимая тонкую талию уже давно не-друга. - Я знаю, - соглашается Ханбин, поглаживая чужие темные волосы. - Я тоже. Они снова замолкают - у Бобби никогда нет ответа на такую фразу, а Ханбин предпочитает просто долго-долго молчать рядом с ним. Он оживает, но все равно не до конца, все равно где-то внутри него когти одиночества точат ему сердце и мозг. Чживон думает, что отдал бы все на свете, чтобы его ровное “Seulgi” вдруг обратилось в любимое и дорогое “Hanbin”. - Не смей думать об этом, - хрипло шепчет в ответ Ким, сжимая в своих руках широкие, но острые плечи. - Она твоя, природа не ошибается. - Мне тяжело с ней, - давит из себя Чживон. Ему сложно говорить об этом кому бы то ни было. - Я не чувствую того, что называют этим чертовым эффектом соулмейта. Мы только травим друг друга. - Это невозможно, - спокойно отрицает Ханбин. Чживон - как и всегда - не отвечает, только притирается носом к мягкому участку на чужой шее и засыпает, не выпуская талию младшего из рук. Ханбин любит его. Любит так, что больно внутри, когда он рядом - его разрушенное смертью соулмейта сердце еще способно на любовь. Ханбин умирает каждый раз, когда Чживон уходит - уходит потому, что он не неудачник, потому что ему есть, что беречь. Ханбину нечего. Только, разве что, воспоминания о Чживоне, который греет его душу в редкие моменты, когда они вот так вот лежат вместе. Ханбин готов умереть за то, чтобы таких моментов стало больше, но он не делает этого, знает, что Чживону бы было больно от этого. Он верит, что у старшего это пройдет. У него есть соулмейт - его прекрасная и верная Сыльги, которая прощает отлучки к нему, Ханбину. Однажды Чживон поймет, что Кан и есть то, что ему нужно. Прекрасная женщина, перспективный юрист и просто достаточно живое, настоящее сердце, которое готово его принять - Сыльги и правда то, чего заслуживает такой, как Чживон. Ему нужно просто подождать, но он мешает этому случится, потому что не может так же отпустить и дать понять собственную пару. Потому что слишком сильно, до исступления, хочет Чживона рядом с собой. Пускай он сломаный и пустой, Чживон то, что заменяет ему недостающие чувства и заполняет его изнутри собой и своим светом. Он просто эгоистично любит его, и не может позволить даже природе взять свое. - Я люблю тебя, - мягко шепчет Чживон, одеваясь, и укрывает Ханбина пледом получше, чтобы ноги не торчали. Осторожно раскладывает продукты из принесенного пакета - у Ханбина конечно же нет даже заначки на хоть какую-нибудь еду - и так же осторожно и бесшумно уходит. Ему больно вот так вот бросать его, одного, но он не может не. Это болезненный замкнутый круг. Сыльги привычно не ждет его дома, спокойно ужинает в одиночестве. - Ты покрасилась, - тупо замечает Чживон,смотря на отвратительно не идущие Кан рыжие волосы. - Отвратительно. - Спасибо за лестный отзыв, - холодно отзывается девушка, продолжая сидеть с безупречно ровной спиной, следуя всем правилам этикета. - От тебя тошнотворно пахнет дешевыми сигаретами. - Даже если и так - тебе со мной не спать, - устало отзывается Чживон, вытаскивая из холодильника бутылку вина - других напитков в доме все равно нет - и наливает себе прямо в стакан, под неприязненный взгляд Кан. - Я просто бы хотела, чтобы мой соулмейт выглядел достойно. - Тогда найди себе другого соулмейта, я под твою дудку плясать не намерен. Их разговоры все такие - холодные и колкие, которые не оставляют победителем никого, только разрушают. Чживон спокойно пьет вино из стакана, смотря в темный провал окна, за которым все равно ничего не видно, а Сыльги звенит только иногда приборами, не обращая на партнера совершенно никакого внимания. Молчание между ними такое же неприязненное и больное, как и разговоры, и Чживону хочется трусливо сбежать обратно к Ханбину. Где тишина ласковая и теплая, где есть настоящая любовь. Кан не говорит ничего, ни когда моет посуду, ни когда идет отдыхать в гостинную. В их доме из разговоров - только диалоги из телевизора. Чживон продолжает пить вино, безразлично смотря в окно. Они где-то посередине между ненавистью и безразличием - покинуть друг друга не могут, но и слишком далеки друг от друга, чтобы чувствовать хоть что-то. Чживон считает, что природа умеет ошибаться. К Сыльги привычно приходят - какая-то девушка, милая и смешная, Чживон не знает, как ее зовут. Они целуются, сидя на диване, Ким не винит их и не трогает. Наливает еще вина. В такие моменты он чувствует себя поломанной марионеткой и еще больше стремится к месту, где он дышит полной грудью и может просто чувствовать себя самим собой, а не кем-то, кто должен жить так, как положено. У Чживона перед глазами примеры десятков прекрасных, счастливых пар. И только они с Сыльги не могут оставить друг друга в покое, потому что чернильные буквы на их запястьях сложились не в те имена. Порой Чживон готов отрубить себе руку, ради того, чтобы стать свободным. Порой он готов убить Сыльги, но вспоминает обычно в такие моменты, как на нее смотрит эта девушка - та, милая и смешная. Он собирает вещи, кидает все подряд, что попадет под руку, в спортивную сумку. Девушки где-то в спальне Кан, Чживон слышит их отсюда. Он уходит, оставляя ключи на тумбе перед дверью. Он не будет смотреть Сыльги в глаза, потому что она снова заставит его задержаться. Потому что она снова скажет, что они поступают правильно. Пускай и отвратительно больно для обоих. Чживон не хочет больше чувствовать боли, и потому спокойно уходит. Ханбин даже не успевает проснуться, и Ким устало падает под одеяло, едва-едва стянув с себя куртку, прижимает хрупкое больное тело к себе. Даже если завтра приедут его родители, родители Кан Сыльги и вообще кто угодно. Сегодня он останется тут, потому что слишком сильно этого хочет, потому что слишком сильно, слишком отчаянно - любит. Этого поломанного и пустого, рядом с которым получается смеяться, рядом с которым горит кожа от прикосновений. Сейчас ничего не имеет значения. - Люблю тебя, - шепчет устало и сонно Ханбин, обнимая. Он не спал. Он просто умирал, опять, в одной позе брошенной куклы. Чживон прижимает его к себе, и носом утыкается в неприятно пахнущие грязные волосы. - Я не оставлю тебя, даже если мир будет против. - Я верю. -Для нас, возможно, не будет завтра. - Я знаю. Оставь все так. Пусть это будет наш последний раз.