Второй шанс

Люблю горячую воду. Обжигающе. Расслабляет напряженные мышцы и тысячей маленьких иголок проходится по позвоночнику. Стоит привыкнуть немного – и каждая медленно растекается приятным теплом. Откинуться назад, прикрыть глаза и упереться затылком в теплый эмалированный бортик ванны. Такая роскошь для измученного тела. Единая отопительная система с белым домом – так это объяснил Шики. Шики… Который едва не придушил меня вчера. За то, что в моей крови содержится дрянь, о существовании которой я и не подозревал. «Анти-Николь…» А «Николь» тогда и есть «Райн»? Или что это?! Опять чертова куча вопросов, на которые никто не собирается отвечать. Да и зачем, блять?! Кто я такой? Всего лишь теплое тело, которое приятно трахать. Или бить. В зависимости от настроения «хозяина». Передергивает. Тихий всплеск воды – и снова табун мурашек по коже. Выгибаюсь. Прикосновение холодных пальцев к разогретому телу. Очерчивают подбородок, ниже по шее, обводят малиновый след от укуса чуть выше выпирающей ключицы. Нехотя открываю глаза… чтобы столкнуться с насмешливым взглядом других алых глаз. Стоит чуть поодаль, задумчиво вырисовывая замысловатые узоры кончиками пальцев на моей мокрой коже. Полностью одет в отличие от меня. И прозрачная вода, без намека на поволоку пены, не скрывает тело от изучающего взгляда. Жадного взгляда, я бы сказал. Ладонь ложится на мое горло, обхватывая поплотнее, тянет, заставляет сесть. Встать на колени и сжать пальцами край ванны. Теперь напротив друг друга. Взгляд упирается в подтянутый живот. Ну да, зачем еще ты мог прийти… Я так устал. Нет сил даже говорить что-то. Поэтому я просто цепляю водолазку и задираю ее, тяну вверх, оставляя темные пятна от мокрых пальцев на черной ткани. Перехватывает мои кисти, медлит, а я же просто жду, не делая попыток продолжить или хотя бы просто встретиться взглядом с алыми глазами. Пара мгновений – и тонкий свитер падает на пол бесформенным комом. Белая, почти прозрачная кожа, словно солнце никогда ее и не касалось. А может, так и есть? Не знаю. И не узнаю никогда. Ты не скажешь, а я не хочу спрашивать. Безобразное, фактурное пятно слева, выше тазобедренной кости, – оставшийся шрам. На спине точно такой же. Осторожно прикасаюсь к нему губами. Тяжелая ладонь ложится на мою голову, зарывается в волосы, перебирает влажные прядки. Выдыхаю. Обхватываю двумя руками, не заботясь о том, что твои джинсы намокнут. Прижимаюсь лбом к прохладному животу. Прикрыть глаза на мгновение, просто чувствовать гладкую кожу и тонкие пальцы, которые гладят меня по голове. – С тобой что? Просто отрицательно мотаю головой, не разрывая контакта. Не хочу. Ты нужен мне, так же как я был нужен тебе. Я не беспомощен, нет. Но мне нужна опора… Особенно сейчас, когда я не знаю – что я. Человек ли? Как это моя кровь могла оказаться антидотом к смертельному наркотику? Голова кружится от такого количества вопросов. Нет. Не хочу. Не сейчас. Слишком вымотан, чтобы думать. А значит, нужно просто отключиться, позволить отдохнуть измученному разуму, довериться инстинктам. И поэтому, когда я поднимаю лицо, взгляд моих глаз откровенно блядский. Язык чертит вниз влажными линиями, обвести ямку пупка, и широкий мазок по темной дорожке, еще ниже, к застежке на джинсах. Тугая пуговица поддается неожиданно легко. Негромкий щелчок, с которым она покидает петлицу, отдается едва ли не выстрелом дроби в моей голове. Такой замечательно пустой и легкой теперь, когда, хоть и ненадолго, я знаю, что делать. Стягиваю штаны с узких бедер, а губы не прекращают целовать, вылизывать и покусывать мраморную кожу живота. Так же, как и чужая ладонь, не останавливаясь, теребит мои волосы, зарывается в них, гладит нежную кожу за ухом. Приятно… Но это не нежность, нет. Ты поощряешь меня, одобряя задуманное. Наклоняюсь ниже. Еще одна цепочка полуукусов. Закрываю глаза – хочу только чувствовать. И чувствую, как все за те же многострадальные волосы меня заставляют наклониться. Послушно размыкаю губы, когда в них толкается головка члена, солоноватая от смазки. Как разряд по оголенным проводам – едва с ума не схожу. Вылизываю, целую, постанывая и цепляясь за тренированные бедра. Такой большой и влажный… Впервые я так сильно хочу почувствовать его в себе как можно глубже. Да, это именно то, что мне сейчас нужно. Просто имей меня, пока я не отключусь. Подальше от этих ебаных мыслей, которые так и норовят снова забраться в голову. Отрываюсь от моей «конфеты», выпуская ее изо рта, теперь уже не отводя взгляда от красных глаз, затянутых поволокой похоти. Назад, втянуть головку в рот, не заботясь о стекающей по подбородку слюне. Точно такая же тонкая ниточка тянется от губ к горячей плоти, когда я отстраняюсь немного, чтобы кончиком языка очертить все выступающие вены. От основания к истекающей смазкой верхушке… Обвожу ее контуры и втягиваю в рот, так глубоко, как только могу, до самой глотки. Чуть вперед, чтобы уперся в нёбо, приласкать языком, максимально плотно сжать губами. До упора. И снова, дразня, ласкать только головку, едва касаясь. Царапать зубами. И тут же зализывать. Ты же любишь контрасты. Тонкие грани, отделяющие тягучую му́ку от болезненного наслаждения. Твои руки… Одна ладонь сжимает плечо, а другая так и не покинула моего затылка. Но ты не заставляешь меня – все также медленно, отрешенно перебираешь серые пряди. Показуха. Ты не так чертовски спокоен, как хочешь казаться. И я прав. Стоит только сжать кольцом губ твою плоть, немного языка – и ты судорожно дергаешь зажатые в кулак волосы. Больно. Пронзительная нотка сладкой му́ки. Я возбужден, я хочу тебя. Но даже не касаюсь себя, пальцами сжимая эмалированный бортик. Сильно, до побелевших костяшек и тягучей судороги в пальцах – она сковывает, мешает разжать их. Так даже лучше, не хочу сам. Хочу, чтобы только ты. Отстраняюсь, дергаю головой, освобождая многострадальные патлы. Пара страстных, откровенных взглядов, брошенных из-под опущенных ресниц, и я подаюсь назад. Меняю положение. К тебе боком. Все также на коленях, раздвинув ноги и прогнувшись в спине. – Давай уже. Тут нам обоим места хватит. Медлишь, изучая меня. Тяжелый взгляд красных глаз настолько материален, что я физически чувствую, как он меня гладит. Проходится по ребрам, ласкает спину. О черт. Лицо заливает предательская краска. Закусываю губы. – Я шлюхой себя чувствую… Как унизительно. Чего же ты медлишь? Я не каждый день предлагаю себя вот так. – Нет, что ты. Шлюхам платят. О да. Я же ложусь под тебя сам. Унизительно. Шорох ткани. Металлическая пуговица негромко звякает, соприкасаясь с кафельным полом ванной комнаты. Негромкий плеск воды – поднимается сразу же, угрожая расплескаться, переполнив ванну. Похуй. Нам не грозит залить соседей, мы можем не опасаться хреновой звукоизоляции и картонных стен. Определенно, даже в Тошиме есть свои плюсы. Продвигаюсь чуть вперед и тут же чувствую прохладную, по сравнению с температурой воды, ладонь. Ложится на поясницу, медлит. После гладит, спускается ниже. Выгибаюсь, подставляясь под пальцы. Скользят ниже. Чувствительный звонкий шлепок мокрой ладонью. Еще один ниже, по ягодице. От пошлости голова кружится, а лицо так и не перестает пылать, но желание не утихает, наоборот… все сильнее. Эрекция почти болезненна, а внутри все так и ноет, требуя прикосновений. Нет, даже не их, а грубого, животного траха. Чтобы больно и много. И быстрее. – Давай так… Мой нетерпеливый шепот, когда пальцы находят и гладят тугое кольцо мышц. Почему так стыдно? Сколько раз мы уже это делали… Но никогда ты не прикасался ко мне там так по-садистски медленно. Осторожно, едва проникая кончиками пальцев. И тут же назад. – Ты думаешь, я для тебя это делаю? – проговаривает насмешливым голосом, хрипловатым, таким завораживающим, что спина покрывается крупными мурашками. – Зачем тогда? – Ты даже не представляешь, как это приятно – держать тебя в руках, чувствовать под пальцами. Знать, что ты полностью под моим контролем. – Так всегда было… Горько признавать подобное. – В последние недели – нет. Знаешь, начинаешь ценить свое тело, когда оно снова функционирует. – О, так ты все-таки признаешь, что был беспомощен, как… А! Ах… ха… Шики… Не дает мне договорить, вгоняя два пальца сразу. – Затыкаешь не с той стороны. – Но и это тоже действенно. Не поспоришь. Быстро дышу носом. Терпимо. Только быстрее. Как назло, не торопится, медленно растягивая, даже не касаясь чувствительной точки внутри. Хотя почему «как»?! Видишь, как я хочу тебя, и издеваешься, сука. Шиплю и дергаюсь назад. – Так не терпится? – Ты заебал, мудак! Или еби, или вали отсюда! – Ты сам себе противоречишь, – спокойно посмеивается прямо над моим ухом, нависает, почти касаясь губами кожи. – Отъебись! Дергаюсь в бесполезной попытке оттолкнуть тяжелое тело. Ага, хрен там. Тут же перехватывает поперек торса и рывком прижимает к себе. Плеск воды и мокрые пятна на кафельной половой плитке. Замираю. Теплый язык не спеша слизывает капли с моей шеи. Вылизывает, двигается вниз по сонной артерии. Невольно откидываюсь назад, макушкой упираясь в твердое плечо. Касается слегка припухшего следа от недавнего укуса. Вздрагиваю, а уж когда губы накрывают его полностью… Нажимает и медленно, очень медленно впивается зубами, миллиметр за миллиметром погружаясь в раненую кожу. Паника. – Не надо! – Тш… Неужели так больно? – Тебе будет… – шепотом говорю. В предвкушении очередной порции язвительных насмешек. – Не будет. Уверенность в его голосе просто железобетонная. И, в подтверждение своих слов, кусает снова. Так, что я чувствую, как кожа скрипит и расступается под зубами, а после, фоново, накатывает волна тупой боли. Зализывает ранки и прикасается кончиками пальцев, а после, ими же, к моим губам. Солоноватый привкус… – Почему так? – В моем теле нет ни капли райна, не с чем взаимодействовать и Нуль Николь. Против воли кривлюсь. – Не называй меня так. – Это твоя суть. – У меня имя есть! Помнишь? – А должен? На хуй! На хуй, придурок!!! Снова дергаюсь в попытке сбросить с себя удерживающие руки. – Ты психуешь. – Какой ты наблюдательный! Заметил что-то, кроме своей рожи! – И в чем причина столь бурных истерик? – А тебе интересно? – Разумеется, нет. Я же просто так спрашиваю. Люблю потрепаться, знаешь ли, особенно когда мой член упирается в маленькую тугую задницу. – А для тебя так важно знать? – Вытри сопли, мышонок, а то сиськи вырастут и член отпадет. – Я не хочу трепаться, я хочу трахаться. – Как угодно… Удар в живот – и я едва успеваю выставить руки, чтобы не чмокнуться с металлическим дном ванны. Вода ручьем стекает с челки, а я пытаюсь отплеваться от попавшей в нос жидкости. – С-су… ка… ахаа… По всему телу судорога проходит от первого толчка, после второго сводит ноги. Сразу на всю длину, как обдирает. Терпи, этого и добивался. Удовольствие странное, мазохистское… И оно накрывает. Захлебываюсь им. Или же просто водой из ванны? Больно стискивает бедро, что всю ногу сводит судорога. Вторая ладонь запутывается в волосах и с силой дергает назад, заставляя выгнуть шею. – Ну что, маленькая сучка, так тебе нравится? Остервенело вдалбливается в меня, даже не думая сбавлять темп. Да, так, пожалуйста… Заставь меня просто отключиться. Наслаждением или болью. Хоть как-нибудь. И я чувствую и то, и другое. С горькой примесью унижения. Собственные крики словно со стороны, отражаются от стен ванной комнаты. И кажется, что не прекращаются вовсе. Я не вижу ничего, кроме белой полоски эмалированного бортика. Только его и прозрачные стекающие капли. Все новые и новые. Член болезненно ноет, но я не могу прикоснуться к нему. Пальцы бессильно сжимаются, царапая гладкое дно. Прогнуться еще ниже и тут же получить звонкий шлепок. – Тебе помочь? Унизительно. – Да… иди ты на хуй. – Место занято… Рывок… Теперь на коленях, снова плотно прижат к горячему телу сзади. Когда вода успела остыть, а воздух накалиться? Теперь медленные, размеренные толчки. Неторопливо скользит ладонью по моей груди, касаясь чувствительных сосков. Длинные пальцы ласкают их, едва ощутимо прикасаясь к нежным комочкам. Даже затуманенным разумом я чувствую подвох. Вот сейчас, сейчас… Скула тут же краснеет, стоит теплому дыханию коснуться ее. Все мое внимание сосредотачивается на изящных ладонях. Левая медленно, лениво перекатывает маленький затвердевший сосок, зажав его между указательным и средним пальцами, а правая… Правая оглаживает живот и по-хозяйски сжимает болезненно пульсирующую от долгого ожидания плоть. Гладит ее, едва прикасаясь кончиками пальцев. Поднимается вверх, от основания, к ноющей головке. – Посмотри на себя… Послушно опускаю голову. Не отрываясь, слежу за движением его ладони, как пальцы скользят по нежной коже, мизинец с длинным ногтем обводит контуры мокрой от выступающей смазки дырочки, толкается туда, с явным удовольствием причиняя почти невесомую, едва ощутимую боль. Все это еще больше распаляет, заставляет почти молить о такой необходимой разрядке. Нетерпеливо толкаюсь назад, сам насаживаюсь на твердый член. И это вырывает тебя из коматоза. Неторопливые движения становятся грубыми рывками, а пальцы сжимаются так плотно, что ногти царапают уязвимую плоть. С болью приходит ощущение наполненности, извращенной удовлетворенности. Закрываю глаза и, ерзая в такт твоим движениям, пытаюсь поймать твое лицо. Цепляю подбородок, почти не соображаю… Тяну к себе, изо всех сил выворачивая шею, чтобы дотянуться своими губами до твоего рта. Почти невыполнимая задача, и поэтому победа такая сладкая. На грани оргазма сплетать свой язык с твоим, отчаянно пытаясь удержать контакт, и уже за гранью, когда в голове взрывается фейерверк, ощутить, как зубы сжимаются на нежной коже губ. Мгновение – и по ногам стекает теплая сперма. С трудом удается разлепить потяжелевшие веки, затылок кажется таким же каменным, но мысли необыкновенно ясные, и сейчас самое время, пока мы все еще одно целое… – Ты сказал, что ненавидишь Нуль Николь… Тогда почему я все еще здесь? – Если бы ты завел щенка и только потом узнал, что он беспородная дворня, ты бы стал любить его меньше? Выкинул бы? Плохой пример, Шики. Разве в нашем случае приходится говорить о любви? *** Скрип двери. Противный, раздражающий и такой знакомый. Темный узкий коридор. Облезшие полы и белеющие дыры оторванных обоев. Пыли на окнах, кажется, стало еще больше, едва пропускает и без того тусклый лунный свет. Половицы скрипят под подошвами моих кроссовок, шаги Шики бесшумны. Так, словно он и не касается пола вовсе, зависает над ним. Огибает платяной шкаф и, навалившись плечом, двигает его в сторону. Медленно, буквально по сантиметру. Затем отходит в сторону. Замечаю контуры неприметной, такой же облезлой, как и все здесь, дверцы. Ручки, разумеется, нет. – Принеси нож. Молча киваю и направляюсь в темный закуток, гордо именуемый кухней. Ножей нет, поэтому хватаю первую же попавшуюся под руку хрень с длинной плоской ручкой. Половник. Хмыкаю и возвращаюсь в комнату. Протягиваю свою находку Шики. Удивленно вздернутая бровь и ехидное замечание меня ничуть не задевают. Наклоняюсь сам и поддеваю просевшую дверь. Идет туго, но вскоре открывается. Хлопает дверца шкафа, и я вижу уже знакомый фонарь. Яркий свет бьет мне в лицо, а уже после освещает узкую каморку. – Хера се… Это все, чем я смог выдать свое удивление. Дар речи меня буквально покинул, ну, на полминуты точно. Холодное оружие. Много. Ножи, кинжалы, даже подобие мечей. И ни одной катаны. – Вот бля. Сколько железяк, а я-то ржавыми ножницами вены вскрыть пытался. Долбоеб. – Не спорю. – А почему катан нет? Одинокий самурай верен боевой подруге? Задумчиво изучает содержимое чулана и просто кивает в ответ. Не, ну так нечестно. Почему всегда только я ведусь на провокации? – Выбирай. Забираю фонарь и шагаю в темное помещение. Даже дрожь пробирает. Яркое пятно света скользит по полкам, выхватывая все новые и новые острозаточенные полоски металла. – Что так долго? Ты там фаллоимитатор выбираешь? Психую и хватаю первые попавшиеся ножны. Разворачиваюсь и швыряю в него фонарем, выходя в комнату. Пытаюсь пройти мимо, но обхватывает за талию и дергает на себя. – Ты просто прелесть, когда злишься. – Да иди ты. – Да иду я. Отпускает и действительно скрывается в темной каморке. Возвращается спустя полминуты, не больше. Насмешливо изучает мое лицо, прикрепляя ножны сзади, к ремню на джинсах. Фыркаю и следую его примеру. Проклятый ремешок… Тщетно пытаюсь зацепить его, под насмешливым взглядом красных глаз, разумеется. По мере бесполезности моих попыток щеки пылают все больше и больше. Смотрю в пол и отчаянно, попытка за попыткой, пытаюсь пристегнуть кожаный футляр почему-то онемевшими пальцами. – Ты такой беспомощный, мышонок? – говорит совсем рядом, прямо над моей опущенной макушкой. Ну давай, стеби меня, издевайся, подъебывай… Что?! Теплые пальцы поднимают мое лицо за подбородок, заставляя смотреть прямо перед собой. Наклоняется чуть ниже, ловит мое дыхание приоткрытым ртом. Каждый судорожный вздох. А ладони тем временем отталкивают мои и, все также не разрывая зрительного контакта, прилепляют гребаные ножны. За пару секунд. Блять. Легкая насмешка во взгляде, не более. А где желчная речь на тему моей беспомощности и бесполезности? Может, последствия сотрясения, а? Легкий толчок в плечо. – Не спи там, рыбка. Мы уходим. *** Темные улицы Тошимы никогда не казались мне особо приветливыми, а уж в свете последних событий и вовсе мороз по коже. Натягиваю рукава до самых кончиков пальцев и сжимаю ткань. Так и тянет выхватить новоприобретенный нож, но стоит только подумать об этом… Даже твоя прямая расслабленная спина кажется мне насмешкой над моей слабостью. Страх нормален – это инстинкт самосохранения. Но не по твоим извращенным меркам. И мне приходится соответствовать. Нет, не так – я хочу соответствовать. И поэтому до побелевших костяшек стискиваю край рукава. Так тихо… Ни одной живой души. Да и мертвой тоже. Бывают ли мертвые души? Сука, как всегда вовремя, Акира. О дихотомии добра и зла еще подумай, а лучше сядь прямо тут, посреди выщербленного тротуара, и вещай. Громко. Выразительно. И смерть будет быстрой. Там уж и узнаешь наверняка про души… трупов. Жаль только, что на том свете эта гребаная мудрость уже не понадобится, бля. Все еще погруженный в свои мысли, неожиданно налетаю на острое плечо. – Эй, ты чего? Прерывает мою реплику, грубо затыкая рот ладонью. Отбрасываю ее, вслушиваясь. Скрежет, негромкий, но в замогильной тишине мертвых улиц… Сразу становится жутко. Неужели эти полусдохшие твари? Быстрый взгляд, брошенный на бледное лицо Шики, пугает меня еще больше. Предвкушение… Во всем. В лихорадочно блестящих глазах, в тонких прикушенных губах. Жажда битвы. Не иначе. – Эй… Звук становится отчетливее, ближе. Скребет словно по моим и без того убитым нервам. Навстречу, прямо по пустынной улице, метров сто, может, чуть дальше… Наконец… силуэт в темной дымке, расплывчатый, но он кажется мне смутно знакомым. Да, так и есть. И от узнавания конечности холодеют, а внутренности скручивает в тугую пружину. Кейске. Шатаясь, подходит все ближе, а складной нож, взятый у Рина, – и есть источник мерзкого звука. Именно им он царапает кирпичные стены. Полоса тянется, изредка сбиваясь из-за неровностей кладки или же просветов между домами. Ближе… Так, что я различаю черты лица. Как банку серной кислоты опрокинули, щедро пролив на мои чувства. Я снова забыл о своем единственном друге, променяв его на заботу о неблагодарном засранце. Досада пополам с желчной горечью на языке – именно такой вкус имеет чувство вины, и оно перекрывает здравый смысл, заставляет выцвести воспоминания о нашей последней встрече и тугих веревках на запястьях. Срываюсь вперед, и тут же меня грубо останавливают. Железные пальцы сжимаются на плече, а взгляд прищуренных глаз не сулит мне ничего хорошего. – Пусти! – Не смей мешать мне. Четыре слова. И каждое хуже, чем удар или насмешка. «Знай свое место, мусор». Именно это читается в твоем взгляде. Вырываюсь, но разве разогнешь стальные полосы? Рывок – и меня откидывает на пару шагов назад, за твою спину. А я уже успел забыть, насколько ты силен. И я не смогу идти против твоей воли. В который раз проклинаю свою чертову слабость. Беспомощный наблюдатель – такую роль ты отвел мне в этот раз. Шаги. Такие близкие и четкие. Совсем рядом. Пара метров. Теперь я вижу все до последней детали: спутанные, торчащие во все стороны волосы, выдающиеся скулы и безумный взгляд карих глаз. Когда-то карих, теперь – почти ядовито-оранжевых. Неужели райн? – Я снова нашел тебя, Акира. Ты бросил меня, плохой мальчишка. Негоже щенку убегать от хозяина. – Кейске… – Сглатываю, стараюсь взвешивать каждое слово. – Я могу помочь тебе, вернуть все, как было. – И ты будешь со мной, Акира, будешь опять только моим? Хруст. Так хрустят казанки, когда пальцы сжимаются в кулаки. – Шики… Пожалуйста, выслушай меня… Осторожно, стараясь ступать как можно тише, подхожу к черному сгустку негатива – иначе это не назовешь – и медленно, опасаясь тяжелого удара, цепляюсь за плечо. Тут же хочется упасть на колени и грызть бетонную крошку от взгляда, полного уничтожающей ненависти… Или же ревности? Жуткий собственник. Никому не отдает своих игрушек. – Почему ты с ним, Акира?! Это неправильно! Я заберу тебя назад! Твою мать! – Стой! Не надо! Поздно. От стремительного полета перед глазами все плывет, а уж когда я кувырком впечатываюсь в острый угол мусорного бака… В голове все отдается адским гулом и, чуть позднее, болью. Тупой, раздражающей, а по виску медленно стекает противная жидкость. Должно быть, алая. С трудом, цепляясь разом онемевшими пальцами за крышку мусорника, разворачиваюсь и прижимаюсь спиной к холодному металлическому боку контейнера. Последнее, что помню, – это все те же пальцы и мощный удар в спину. Какая же ты тварь. Вот так просто взял и отшвырнул, как котенка. Чтобы не мешал… Черт! Кейске! С трудом различаю мутные фигуры. Их почему-то уже четыре… Сжимаю многострадальную голову ладонями, пытаясь не дать ей расколоться, как гнилому ореху. Вот, уже лучше. Хотя бы фигуры приобрели четкость и перестали двоиться. Кружат. Кейске бормочет что-то, сжимая «бабочку» в руке. На бледных губах Шики играет тонкая ухмылка, а в глазах пылает целый ад. Теперь я понимаю, почему тебя называют ночным демоном Тошимы и как снисходителен ты был ко мне. Легко уходишь от удара острого лезвия, играючи выбиваешь его из дрожащих рук Кейске. Он казался мне таким сильным под воздействием райна… Но нет, все это лишь детская возня по сравнению с силой Иль Рэ. Я как завороженный, не отрывая взгляда, наблюдаю за этим сумасшедшим танцем. Никогда не видел, как ты двигаешься. Только скупые росчерки катаной, но ближний бой – это совершенно иное. Господи, о чем я думаю! Ты бесчеловечно вбиваешь моего друга в асфальт, а я не могу оторвать от тебя взгляда. Тебя! Эгоистичной мрази! Которая поступает со мной совершенно по-свински раз за разом! Захочешь – приласкаешь, а нет – так пошел вон, псина, не мешайся под ногами! Ненавижу! Кейске пытается наступать, но все его удары бессмысленны и даже не достигают цели, а твои же точные, колкие… Словно играешь с ним, заставляешь пить из чаши, наполненной ядом, но по капле, забавляясь выражением му́ки на перекошенном худом лице от точных единичных ударов. Но тебе надоест. Быстро, я знаю. Или же уже… Перехватывает снова взметнувшийся было кулак и одним резким движением выкручивает руку из сустава. Нечеловеческий крик боли режет мне уши. Пытаюсь встать, ноги не держат. Удар тяжелым сапогом по голени вынуждает Кейске упасть на колени. Цепляюсь за крышку мусорника. Встать… Должен. Неудача. Голова так кружится, что вместо двух тел я вижу яркие прыгающие пятна. И крики… Ничто не может защитить мои уши от воплей, полных страдания. И глухие звуки ударов; кажется, я даже терпкий запах крови чувствую. Хруст – и тело звучно падает на асфальт. Именно бесчувственное тело, а не мой друг. И это придает мне сил. Рывком поднимаюсь на ноги, шатает. Всего пару метров. Но я не так глуп, чтобы не понимать, насколько бесполезен. Я не смогу вырубить Шики. Я, блять, даже оттащить его не смогу! Единственный шанс… – Прекрати! Ой, бля… Моя голова… Ебаные колокола гудят. Но это возымело эффект. Тяжелый ботинок замирает, нависая над грудной клеткой распростертого тела. – Ты еще указывать мне смеешь?! С такой злобой даже змеи не шипят. Страшно. Малодушно страшно за собственную задницу, но я должен остановить тебя. Значит, и выбора у меня нет. – Еще как смею! Немедленно прекрати это дерьмо, ревнивая, эгоистичная тварь! Вот теперь мне точно пиздец. Алые глаза становятся узкими щелочками. Кажется, что капилляры лопнули и сейчас кровь переполнит веки и тонкими струйками будет стекать по резным скулам. Пячусь против воли. Медленно подходит. В спину больно врезается острый угол гребаного контейнера. Бля, знакомы пять минут, а я уже его ненавижу. Замахивается, но так медленно, что я успеваю перехватить занесенный кулак. Сжать его своими пальцами, отвести от лица. Вскидываю голову так, чтобы глаза в глаза. Ты никогда не узнаешь, что этот полный дерзости взгляд стоил мне всей оставшейся смелости. Стон. Должно быть, Кейске приходит в себя. А мы все играем в «гляделки». Я боюсь даже моргнуть и тем самым разорвать зрительный контакт. Почему-то мне кажется, что сделай я это – и тут же упаду наземь, корчась под градом ударов. К моему величайшему охуению, отводит глаза первым – не в сторону, нет – переводит взгляд на мои разом пересохшие губы. Выдыхаю и неосознанно прохожусь по ним языком, провоцируя еще больше, подталкивая, отвлекая. – Ты – мой, – произносит негромко, но с такой издевкой. Все в этой короткой фразе: ненависть, презрение, похоть. Вместо ответа коротко касаюсь языком его губ. Как собака. Ловит мой язык, сжимает сначала губами, а после острыми белыми зубами. Не отпуская, втягивает в свой рот, пресекая любую инициативу. И я подчиняюсь, просто разжимаю губы, позволяя вытворять все, что ему вздумается. Лениво проходится по кончику языка своим, дразня и провоцируя на укус, очерчивает края зубов. И, наконец, самое мучительное – наглый язык собственнически толкается вперед, проводит широкую полосу по нёбу и дальше, до самой глотки. Раз за разом, пока соблазн не становится непреодолимым, и я, не сдерживаясь, толкаюсь в его рот. С готовностью позволяет мне это, тут же лаская, неторопливо посасывая, облизывая и отвечая. Укус… особенно чувствительный на фоне недавней якобы нежности. Нижняя губа сладко ноет от тупой боли, как и низ живота, по которому разливается странное тепло. Место укуса окрашивается в красный, но я не успеваю слизать выступающие капли – ты делаешь это за меня. И снова собственническое движение языком. Не торопясь заполняешь собой весь мой рот. Рука по-хозяйски обхватывает мою талию. Все верно, всего лишь очередная демонстрация твоей власти надо мной. Осознание этого придает поцелую горький привкус. Уже не так вкусно… Должно быть, и тебе. Отпускаешь. Плохо скрытое торжество во взгляде. Конечно, указал псине на ее место – вон там, у миски, рядом с мусоркой. Отступаешь назад, милостиво позволяя мне скатиться вниз, потому что ноги не держат. Все же нахожу силы придать телу вертикальное положение и доковылять до Кейске. Ты даже не пытаешься остановить меня. А зачем?.. Ты уже получил свое и явно доволен этой демонстрацией власти. Опускаюсь на колени и осторожно проверяю пульс. Вот он, бьется под моими пальцами. Фух… Слава… мне, блять. Шарить по телу друга и ощупывать на предмет переломов я не решусь, не настолько сильно головой ударился. Шики сейчас как натянутая струна. Внешне спокоен, но… не буди лихо. Ибо жестоко выебан буду именно я, и не факт, что только выебан. Перевожу взгляд на предмет своих размышлений. Стоит, привалившись к двери старого дома, и наблюдает за каждым моим движением, ехидно вскинув угольную бровь. Что пялишься? Результаты твоих трудов разгребаю – так и хочется выплюнуть тебе это прямо в самодовольную рожу, но не один я пострадаю, нельзя. Внезапно Кейске распахивает глаза, дергается в мою сторону и тут же заходится в приступе. Все его тело скручивает судорога, а рот наполняется желтой пеной. Блять, и когда я стал таким брезгливым… Что это за нахуй вообще?! Вопросительно впиваюсь взглядом в невозмутимого Шики, который наблюдает за всем этим дерьмом, и кажется, что даже с интересом. – Что за?!.. – Ломка. Просто не могу найти слов. – А ты думаешь, нарки во время приступов ромашками срут? – Я… Я же могу помочь ему! Могу или нет?! Холодное лицо искажает брезгливая гримаса. Что это, нежелание делиться с кем-то своей собственностью или же банальное отвращение? – Ну?! Шики! О, сколько мольбы в моем голосе… Я ни о чем так не просил. Да я вообще ни о чем у тебя не просил! – Попытка не пытка. Хуже уже явно не станет. – Но он не умрет? – Пятьдесят на пятьдесят. Либо сдохнет, либо нет. Хотя лучше бы сдох – все погани меньше. – Бездушная скотина… Оставляет это без ответа, все также наблюдая с откровенной насмешкой и презрением. Выхватываю новоприобретенный нож и медленно провожу лезвием по ладони. Как в замедленной съемке наблюдаю за выступающей красной полосой, пока она не становится слишком широкой, медленно сочась между пальцами. Сжимаю раненую конечность в кулак, а другой рукой запрокидываю голову друга. Его рот и так широко открыт – что ж, это облегчает мне задачу, не придется разжимать челюсти. Подношу кровоточащую руку к его губам, старательно избегая соприкосновения, – чертов собственник не позволит, оттащит буквально за волосы, даже сомневаться не приходится. Красные капли уже прочертили дорожки по линиям на моей коже, огибают сжатый кулак и, собираясь, быстро капают прямо на лицо Кейске, в распахнутый рот, на язык и белые зубы. Замирает и, в попытке отхватить кусок от моей ладони, дергается вверх. С трудом удерживаю, нажимая второй рукой на грудь. Животный голод… Я уже видел подобное. От воспоминаний все тело опутывает липкая паутина ужаса. Кровь все капает и капает… на вытянутый язык, которым обезумевший Кейске пытается дотянуться до моей ладони. Еще жадный глоток – и по улице разносится истеричный нечеловеческий крик. Обхватывает голову руками, и на миг его взгляд становится осмысленным, прежним. Глаза того самого доброго, наивного Кейске, который увязался за мной в Тошиму. Не могу оторваться от этих карих глаз, полных муки. Внезапно, на мгновение, черный тяжелый ботинок закрывает мне обзор, а после жестко врезается в подбородок лежащего парня. Лицо моего друга приобретает выражение блаженного дебилизма, забытья. Закрывает глаза и затихает. Злобно сверлю взглядом обладателя ботинка. – Что? Я сделал ему одолжение – на его вопли все трупаки Тошимы сползутся. – С чего это такая забота? – Я же все еще тут. Пошли, клоун сегодня несмешной, наскучил. Вот оно… Собираю последние остатки смелости. – Я не могу оставить его здесь. – Нет проблем. Выкини в ближайший бак. – Ты понял, о чем я… Я не оставлю его. – У меня нет настроения для твоих капризов. Или пойдешь сам, или… – Либо что?! Вырубишь и закинешь на плечо? – Почему нет? Мой последний… нет, единственный козырь. – Ты забываешь… ты должен мне. – Что же? – Свою жизнь, придурок! Или ты уже забыл, как валялся беспомощным кулем? Уже забыл, кто все это время терпел твои заебоны и снова и снова перевязывал растравленные тобой же раны? – Я об этом не просил. – Неважно. Это было, а значит – не хочешь вернуть мне долг? Или предпочитаешь отработать задницей? И твоя ебаная гордость не позволит тебе, не позволит, слышишь, не позволит забыть, что ты что-то кому-то должен! – Заткнись. О, а я уже заскучал по этому шипению. Только мне кажется или в нем действительно отчетливо скользят нотки безысходности? Так и есть. Я поймал тебя. Надавил на больное, но мне не стыдно, нет. Ты заслужил это, выставляя себя конченым мудаком. Теперь расплачивайся за все дерьмо, которое мне пришлось вытерпеть. Алые глаза избегают моего взгляда. Злится, но поделать ничего не может, даже уебать. Этим ты только докажешь мою правоту. Как это, оказывается, сладко – загонять тебя в угол, такого сильного, независимого. Едва ощутимый привкус власти. – Шики? – Сам потащишь этот мешок дерьма. *** – М-м… Жарко… Горячие губы терзают нежную кожу шеи, совсем не нежно, а властно, собственнически. Нетерпеливые ладони пробираются под тонкий свитер, оглаживая выступающие ребра. Наступает, приходится пятиться назад. До тех пор, пока деревянная столешница не упирается в поясницу. Руки не желают отпускать горячее тело того, чьи зубы беспощадно рисуют тонкий орнамент из едва ощутимых полуукусов и болезненных, кровоточащих ранок. Физически чувствую, как краснеет кожа, а кровь все быстрее несется по тонким жилкам. Подхватывает под бедро в попытке усадить на стол. Ха! Быстро, пока алые глаза не успели окраситься удивлением, меняю положение. Рывок – и уже ты прижат к деревянному краю. Еще пара мгновений – и мне удается повалить тебя на стол, так же быстро забраться сверху. И плевать на надсадный треск старого дерева. Не развалится же стол прямо под нами? Хотя… очень может быть. – И что это было, мышка? – Ты против? – спрашиваю полушепотом, с придыханием, едва раскачиваясь на твоих бедрах. Отчетливо чувствую задницей выпирающий бугор в твоих джинсах. Приятно, что ты хочешь меня так сильно. – Когда это я был против? Вместо ответа опираюсь ладонями о поверхность кухонного стола, по обе стороны от твоей головы. Пониже, не касаясь твоих губ своими, но так, чтобы чувствовать твое сбившееся дыхание. – Вот и заткнись тогда… И, не удержавшись, прикусываю за кончик носа. Мелькнуло удивление в расширенных зрачках… на секунду. Но я же видел. Улыбаюсь мягко, расслабленно, прямо в твои приоткрытые губы. Улыбаюсь, а после сразу же накрываю их своими. Неторопливо, не так судорожно, как обычно. Каждый наш поцелуй похож на схватку, борьбу за главенство. Хочу, чтобы этот стал исключением, пусть всего одним. Поэтому только губы, без языка. Обхватываю нижнюю, чуть сжимаю, посасываю, очередь верхней… и все это в кольце обнимающих меня рук. Именно обнимающих, а не привычно стискивающих задницу. Что-то новое, такое непривычное, но приятное настолько, что мурашки маршируют по моим скулам и шее. М-да, ненадолго тебя хватило. Зубы требовательно кусают и без того припухшие губы, требуя приоткрыться. Язык нагло толкается вперед, проводит по стиснутым зубам. Снова укус. Чуть сильнее. Ладони на оголившейся пояснице медлят, решая, забраться под водолазку или же спуститься ниже и отвесить чувствительный шлепок. И, разумеется, ты выбираешь второе. Сука! Ягодицу ощутимо прижигает. Размыкаю челюсти, чтобы возмутиться, но тут же понимаю, что пойман. Еще бы… Горячий язык вмиг затыкает собой мой рот. Толкается поглубже, дразнит, пытаясь вовлечь в игру. Бездействую, не сопротивляюсь, а так хочется кончиком языка подцепить твой и, играясь, тут же отпрянуть. Что я и делаю. И тут же – провал. Стоит только дернуться назад, как на затылок давит тяжелая ладонь, мешая отодвинуться хотя бы на миллиметр. Приходится сдаться и покорно отвечать на все собственнические ласки. О да, а я так сопротивлялся… убегал и отмахивался сраным веником. Стон. Приглушенный. Не твой. Ты же не умеешь стонать другими частями тела, нет? Тогда… – Подожди. Отмахиваюсь и приподнимаюсь, прислушиваясь. Еще один исполненный му́ки звук. Из гостиной… – Кейске! Отпихиваю удерживающие меня руки и соскакиваю с надсадно скрипящего обеденного стола. Почти не различаю приглушенных проклятий вслед. В пару прыжков преодолеваю расстояние, разделяющее меня и старый диван. Замираю, не зная, что сказать. Или сделать. А что я должен?.. На меня смотрят огромные карие глаза, испуганные и совсем щенячьи. Стискивает пальцами покрывало и пытается сжаться в комок. Осторожно, чтобы не напугать еще больше, присаживаюсь на край импровизированного ложа. – А… Акира! Блять. Тоже мне умирающий. Бросок вперед – и уже висит, стискивая мою шею, прижимаясь всем телом так сильно, что диванные пружины впиваются мне в спину. Шумно всхлипывая, дышит мне в шею. Я же могу только закатить глаза и осторожно, одобряюще похлопать его по плечу. Чтобы тут же получить порцию уничтожающих взглядов. Их источник стоит, привалившись к дверному косяку, насмешливо вскинув бровь и сложив руки на груди. Обычно бледные губы опухли и покраснели, но это не мешает им сжиматься в ехидную тонкую линию. Отлично смотрится, надо признать, в тандеме с красными глазами на фоне белой, алебастровой кожи. Поэтому не могу удержаться от пошлой улыбки. Мой лучший друг пришел в себя, смог пережить воздействие райна, а после и болезненное исцеление, а я, блять, думаю только о том, что неплохо было бы потрахаться… Охуеть. Иди убейся, Аки. Всхлипы становятся громче, а ворот водолазки намокает от соленых слез. Сжимаю его плечо, привлекая внимание. – Эй, ты как? – Н-н… Нормально. Все тело только ломит, как будто били как минимум пару часов, и голова раскалывается. Ну… почти так оно и было. Шики все также не двигается с места, играя роль ироничного наблюдателя. Ну и на том спасибо, и за молчание отдельная благодарность. – Я думал, ты умер. Никогда больше не бросай меня, Акира! Ну нахрена так трясти-то… О, звездочки вперемешку с маленькими человечками с катанами. Тьфу. – Да не тряси ты так! Я не погремушка! – Прости! Тут же отпускает и забивается в противоположный угол дивана, повыше натягивая плед. Как привычно-то. Горький привкус ностальгии. Вот бы вернуть все назад. И не было бы ни Арбитро, ни Райна, ни Тошимы, ни… Высокая фигура в черном отлипает от косяка и под полным ужаса взглядом Кейске пересекает комнату. Теперь в кресле, позади меня. Спина становится неестественно прямой, словно этот взгляд заставляет ее затвердеть. Ну да, ну да… Давай, задави меня, ничтожного, силой своей личности. Трепещу от страха, блять. – А… Где ты был? – Здесь и был. Неопределенно пожимаю плечами, а взгляд Кейске скользит поверх моего плеча. Тут же краснеет и ежится. – Понятно… Да что?! Что, твою мать, тебе понятно?! Что ты вообще знаешь?! Громкое урчание живота друга служит отличным поводом, чтобы съебаться от прожигающего взгляда алых глаз и виновато-затравленного карих. Кухня… Мельком брошенный взгляд на деревянную столешницу заставляет скулы окраситься в нежно-розовый. Ну да, давай начнем краснеть, а после будем спать на коврике в коридоре, и то потому, что это едва ли не единственное место, где мы не трахались. А туда уйду – и там выебут. Что же у меня за жизнь-то такая… Дикая смесь ебли и мордобоя. Будет ли в ней еще что-то? Скрип старых дверок на не менее потрепанном шкафчике. Присаживаюсь на корточки, заглядываю внутрь в поисках солида. И нахожу. Вот блядство, две штуки осталось. Когда успел кончиться? Тут же залежи были… Ну и хрен с ними. Поднимаюсь, смотрю в холодильник в поисках бутылки с водой. Тоже пара-тройка штук. Цепляю ближайшую и с чувством хлопаю дверцей. Чтобы после подпрыгнуть от неожиданности. Вот он, алоглазый придурок, стоит, насмешливо сощурившись. Пытаюсь обойти. Хрен там. Просто выставляет руку и перехватывает меня поперек туловища, отталкивает назад, к конторке рядом с раковиной, нависает сверху. Даже улыбается, но… улыбкой законченного психа, который только что расчленил любимую бабушку и сожрал всех ее котов. – Шики? – Что «Шики»? – Что ты делаешь? – Стою тут. – А ты не мог бы встать где-то там? Ограничиваешь мое личное пространство. – Ты нервничаешь. Боишься, что твой маленький друг увидит? – Он здесь ни при чем. – Да ну… Рывком забирает у меня упаковку солида, задумчиво крутит ее в пальцах. – Отдай. Тянусь, чтобы забрать, но он отдергивает руку. Мельком встречаюсь с его взглядом и тут же отвожу глаза. Разве красный может быть таким холодным? Продирающим насквозь. – Не заслужил. И в его голосе не меньше холода. Как тонкая насыпь из колкого льда. – Что ты сказал, прости? – Не отработал. Кивком головы указывает на стол. Ну конечно. Я же бросил тебя ради какого-то там друга. Друга, который едва не сдох из-за меня. Но кого это волнует? Явно не твою божественную задницу. – И во сколько ты оцениваешь меня? В две пачки бичпакета?! – Ну что ты… Не так дешево. В три. – Мразь! С силой отталкиваю и вырываю упаковку из рук, не забыв ударить плечом. Совершенно случайно, конечно. Ледяной взгляд на выходе. Но внутри все клокочет от ярости, а сверху намерзает тонкий слой разочарования, потом кусочек безысходности и снова ярость. Почему тебе так нравится делать мне больно?! Как пинцетом, раз за разом, отщипываешь кусочки моей и без того истерзанной души и с интересом наблюдаешь: а что будет? Что я сделаю на этот раз?! Ненавижу! Кидаю Кейске упаковку, следом тяжелую бутылку, которую он, разумеется, не поймал. Хорошо, что плюхнулась на плед, а не одарила эту бестолочь хорошей шишкой. Бесит… Все бесит! Ты в очередной раз перегнул палку, мудоеб! Только в этот раз она с треском сломалась, не выдержав напора. Куртка находится в узкой прихожей, на старой изодранной кушетке. Ебаные шнурки… Дергаюсь, пальцы едва слушаются, поэтому вожусь с ними невообразимо долго. – Далеко собрался? Какого хуя ты выперся? Добить меня решил?! – За бичпакетами. – У тебя жетонов нет. Вот оно. Мой шанс отыграться. Пусть тебе тоже будет больно, тварь! Даже если не больно, то покоробит уж точно – ты же собственник… – У меня есть отпадная задница! Сколько раз ты называл меня похотливой блядью? Думаешь, приглянется кому-нибудь?! Удар, как всегда, точен. И такой силы, что разом вышибает весь воздух из легких. Складываюсь пополам от адской боли в животе. Пару секунд просто пытаюсь сделать вдох… С трудом удается. Как только глаза перестают слезиться, пячусь назад, не сводя взгляда с еще более бледного, чем обычно, лица, перекошенного яростью. – И ротик тоже ничего, верно, Шики?! В этот раз успеваю уклониться. Пригибаюсь и ухожу вбок, резко распахивая дверь. Кулак с громким звуком врезается в дерево, а я скрываюсь в темном подъезде и, не оглядываясь, несусь вниз по лестнице. Вернусь. У меня просто нет другого выбора. Но сначала заставлю тебя подергаться, сволочь! *** Сумерки… Ну почему мне всегда так ебически везет? Тошима окрашивается в холодный синий. Матовый и зловещий. Ну и куда я собрался? До ближайшего обменника херова туча километров, да и менять, как заметил этот урод, мне нечего. А значит, надо просто погулять… Просто пошариться где-то и остыть, а после вернуться и мужественно вытерпеть все тычки и затрещины, которые мне достанутся. Будем воспринимать это как возможность обдумать все случившееся. Анти-Николь… Но именно он дал мне возможность вернуть Кейске, которого я бросил наедине с озлобленным психом. Аплодисменты мне! Звание «Мудак года» в кармане! Снова эта ебаная безнадега накатывает. Как и всегда в последнее время, стоит мне только остаться одному. Как противный кран, капающий на кухне в полной тишине, – едва слышно, но раздражает все больше и больше с каждым разом, и под конец кажется, что там не капли воды вовсе, а как минимум тяжелые монеты падают и бьются о жестяное дно раковины. Так и это. Все громче, отчетливее. Я не знаю. Есть ли у меня будущее. Выберусь ли отсюда, а если и выберусь, то что дальше? Снова «Бл@стер»? Или же брошенный университет? Что?! Улицы сменяются одна за другой. Переулками, крадучись. Боюсь встретить кого-либо. Каратели, игроки… или еще кто похуже. Почему-то ноги несут меня в ту самую подворотню, где я впервые убил человека. И ради кого? Неблагодарного куска дерьма, который не упускает случая уколоть меня побольнее, а после сам зализывает причиненные раны. Словно два разных человека… Мудак… и еще мудак. Только характером чуть помягче. Ну нахер. Ты даже мыслей моих не достоин! А ну пшел вон из моей головы! Бля. Чувствую себя сопливой истеричкой. Тряпка. Амеба беспозвоночная. Раздраженно накидываю капюшон на голову, ускоряя шаг. Поворот. И вот оно, то самое место. С багровыми высохшими лужами. Но тел нет, ни одного – ни трупов, ни псевдо Иль Рэ. Передергивает от воспоминаний. Ищу взглядом катану – и ее нет, должно быть, забрали вместе с телом. Озираясь, захожу чуть дальше, и тут же что-то звякает под ногами. Наклоняюсь и отчего-то неверными пальцами пытаюсь поднять с асфальта один из твоих крестов. Покалывает кисть, когда я наконец-то соскребаю его с грязного пола. Заляпан засохшей кровью. Ползаю на карачках в поисках второго – того, который побольше. Нахожу чуть правее. У этого обломана одна из сторон. Оба с налетом ржавчины на разорванных тонких цепочках. Внутри все замирает, словно я держу на ладони не жалкие металлические цацки, а осколки чужой души. Прикрываю глаза и прячу находку в карман джинсов. Стоит ли вернуть их тебе? В любом случае надо поскорее убраться отсюда, а уже потом решу. Поднимаюсь на ноги и, почти прижимаясь спиной к стене, выхожу на главную улицу. При мысли, что особняк Арбитро всего-то за двумя многоэтажками, передергивает. Разворачиваюсь и бреду в противоположную сторону. Руки ощутимо мерзнут. Пытаюсь согреть их, сжимая и разжимая кулаки. Тщетно. Цепляюсь за края рукавов и натягиваю их по самые кончики пальцев. Никакого толку. Сколько я уже шарюсь? Час? Два? Или же всего двадцать минут… Сворачиваю с главной улицы и, кажется, иду по направлению к нейтральной зоне. Черт, не заблудиться бы еще среди этих каменных нагромождений. Останавливаюсь у большого плаката некогда популярной певицы. Хотя кто знает – может, и сейчас популярной. Все равно мне нехуй делать, так почему бы не убить пару минут, пялясь на маленькую дамочку на изорванном полотнище? Только, видимо, не один я выбрался на позднюю прогулку. Какое-то движение вниз по улице. Черт. Спрятаться даже некуда, дома плотняком стоят. Ни подворотен, ни темных арок. Ладонь тянется к ножнам… которых нет!!! Прикрываю глаза и шепчу беззвучные ругательства, проклиная собственную вспыльчивость и неосмотрительность. Бля… Куда… Куда же… О! Мусорный бак! Вполне можно укрыться за его металлическим боком. Что я и делаю. Укрытие, конечно, так себе, но все лучше, чем торчать посреди пустынного проспекта. Топот ног становится все отчетливее, эхом разносится по ночному городу, и какой-то странный, шаркающий звук, словно кто-то тащит шмат мяса по выщербленной дороге. Совсем близко. Приходится спрятать голову, чтобы не палиться. Проносится мимо. Запоздало узнаю черно-красную клетку на шортах и тяжелые ботинки. – Рин! Мальчишка останавливается и тяжело дышит, затравленно озирается. Наконец-то находит меня взглядом, бросается и сильно дергает за рукав. – Да что же ты! Не тормози! Вскакиваю на ноги и позволяю тащить себя за руку. – Эй, да что… – Рефлекторно оборачиваюсь. – Твою мать!!! Буквально в двух метрах источник этого противного шмякающего звука. Отвратительного вида орда недотрупов, весьма и весьма прытких для мертвых. Сжимаю тонкие пальцы мальчика и бегу уже не оглядываясь. Слишком сильно смердит, чтобы сомневаться: они не собираются останавливаться. Рин тащит меня вверх по улице и потом дворами, все также надеясь оторваться. Мальчишка тяжело дышит, а пальцы, судорожно сжимающие мои, ощутимо дрожат. – Где ты нашел столько новых друзей?! – Ха-ха, Акира! Заткнись и шевели задницей! Еще одна темная арка, и мы рядом с заброшенной стройкой – должно быть, очередной небоскреб не доклепали. Сетчатая дверь легко вылетает после удара ноги, толкаю ее назад и бросаюсь за мальчишкой. Рин уже около огромных контейнеров, нетерпеливо прыгает на месте и ждет меня. Когда равняемся, тут же бросается вокруг здания, ищет что-то. И точно! Старый склад, как написано на полустертой вывеске, более похожий на большой гараж с зарешеченными окнами. Тяжелая цепь намотана на массивную створку двери. – Помогай давай! Желания спорить не возникает. Как только могу, сильными рывками, быстро стягиваю цепь, и, надо сказать, звонкий скрежет хлипкого забора очень вдохновляет. Наконец-то преграда устранена, и с характерным скрипом проржавевших петель дверь распахивается. Толчок в спину – и я внутри. Рин следом. Вырывает цепь у меня из рук и быстро наматывает на длинные поручни, которые, должно быть, использовались вместо ручек. – Фух… Заперлись… – И дальше что? – Ну, они же уйдут когда-нибудь… – Очень мудро, Рин! – Заткнись! Раз такой умный, сам бы что-нибудь придумал! Не тебя гнали через всю Тошиму! Гневную тираду блондина прерывает глухой удар о дверь. Потом еще и еще. Неосознанно отступаем назад, к задней стенке. Рин все никак не может отдышаться, его ощутимо потряхивает. Придвигаюсь ближе и ободряюще сжимаю худое плечо. Я сам, на удивление, спокоен – должно быть, не дошло до меня еще, в какой жопе мы оказались. Оглядываюсь. Взгляд натыкается на ящики у стены. Мерные, повторяющиеся удары тел о твердые металлические створки кажутся фоновым шумом. Не страшно, нет… Только пальцы начинают ощутимо дрожать, когда я направляюсь к окнам, чтобы подтащить к задней стенке один из ящиков. – Акира… – произносит хриплым шепотом, в котором с трудом угадывается голос вечно веселого мальчишки. – Что? Оборачиваюсь, чтобы наткнуться на взгляд голубых глаз, округлившихся от ужаса. С трудом сглатывает и кивает на окно за моей спиной. Треск буквально режет гнетущую тишину. Я… Я не могу обернуться… Еще один звук – с таким обычно расползается сетка трещин по стеклянной поверхности. Медленно, очень медленно разворачиваюсь всем корпусом, чтобы увидеть изуродованные, опухшие лица по ту сторону окна. С белыми, словно вываренными белками глаз. А трещин все больше, и от каждого удара раздувшихся пальцев они ползут все дальше. – Акира… Не могу сделать даже шага. Ноги приросли к полу, отказываются слушаться. Звон стекла. Пронзительный и, кажется, такой громкий. Мелкие осколки летят вперед, свободно проходя сквозь узкие просветы решетки, и сталкиваются с тканью моей куртки. Падают на пол. Щеку царапает что-то… Еще один осколок. Тепло… стекает по скуле. И тут «оно» дергается, вздрагивает, впивается в меня невидящим взглядом. Размыкает потрескавшиеся губы, и подбородок тут же заливает зеленоватая жидкость. Сине-серые десна… с покореженными зубами, словно выкорчеванными… Изучает меня. – Акира!!! Теплые руки обхватывают меня и дергают назад. Хруст – и обломанные ногти царапают мои скулы. Едва задевают. Тут же обдает волной отвратительной скверны гниющей плоти. Я слышал хруст… и сейчас понял, что это было – сломанные пальцы, которые болтаются на толстой задеревеневшей коже. Сломало их, чтобы протиснуть кисть через решетку. Один за другим… Впиваются пальцами в прутья, грызут их, выкорчевывая зубы вместе с кусками десен. Я вижу, как эти разлагающиеся ошметки падают на пол, прямо к моим ногам. Рин тянет меня назад, к противоположной стене, но и там надсадный треск стекла. Пятится, буквально насильно усаживает меня около двери. Постоянный гул от монотонных ударов по тяжелым створкам, они словно толкаются мне в спину. Кажется, что кто-то швыряет куски разделанных туш, и мясо с чавканьем, на долю секунды, прилипает к двери. Падает – и по новой… Теплый взъерошенный мальчишка устраивается на моих ногах, просто виснет на мне и прячет лицо за полами куртки. Ему страшно, я чувствую дрожь под окоченевшими пальцами, когда касаюсь тонкого плеча. Рин прячется, а я не могу оторвать взгляда от тянущихся рук: некоторые совсем изуродованные, даже без пальцев, просто раздувшиеся культи, а некоторые совсем свежие, должно быть, имеют синеватый оттенок и только лишь. Еще одно окно, широкое, на задней стенке склада, как раз напротив меня, и в нем я вижу покореженные лица. Стеклянную преграду устраняют довольно быстро, просто выдавливают растрескавшееся стекло, оставив кинжально-острые осколки по бокам. Я вижу, как темная мертвая кровь пачкает прутья, как лохмотьями свисает срезанная кожа. Они даже не замечают этого, продолжают упорно тянуться к своей цели. Толкаются, но как-то грубо, скорее рефлекторно, отпихивая друг друга, впиваются обезображенными ртами в чугунные прутья решетки, рвут губы об ее рифленую поверхность. И запах… гнили… испорченного, много дней пролежавшего на жаре мяса. Кажется, все вокруг пропиталось им. Хотел бы я просто закрыть глаза, но не могу, не могу, не могу сомкнуть веки и остаться в темноте, слушая их утробные завывания. Мне… Мне страшно?! Или как еще назвать этот ступор?! От которого в горле пересохло и отнялись ноги?! Кажется, что к животу приложили толстый пласт льда и теперь он ужасом сковывает меня, лишая остатков самообладания. Нет… Нельзя… «Соберись, ничего не стоящий кусок дерьма!» Странно, знакомый голос в моей голове. Или же я сам произнес эту фразу? Сразу стало как-то легче, ступор отступил, но спокойнее не стало. Наоборот, из-за накатившей апатии я словно ушел в себя, а сейчас в полной мере осознал, где я нахожусь и что мне угрожает. А еще тут страшно холодно. И меня неслабо колотит. Обхватываю сжавшегося в комок мальчишку, прижимая поближе к себе. Даже не поднимает голову, сидит, все также плотно зажмурив глаза и побелевшими пальцами стискивая тонкую водолазку. Осторожно кладу ладонь на его макушку и перебираю светлые пряди. Меня всегда это успокаивало… Металлический скрежет. Судорожно вскидываю голову и пытаюсь определить источник звука. Что же… – Ебаный!!! Рин тоже оборачивается, и наши взгляды сходятся на окне справа, там, наверху, поддавшись напору, выпирает металлический штырь. Миллиметр за миллиметром он выходит из бетонной стены. Выпадет. А там и второй, третий… Отталкиваю блондина в сторону и вскакиваю на ноги. Надо что-то… Что-то… Что?! Взгляд натыкается на все те же ящики у окон. И их достаточно много. Вот только… По позвоночнику пробегает судорога, все тело начинает ломить разом, а желудок сводит от рвотного позыва. Оглядываюсь на Рина. Пытается забиться в угол подальше и смотрит на меня огромными и, кажется, мокрыми глазами. И тут я понял: я не имею права быть слабым. Только не с Рином и Кейске. А значит… Выдох. Осторожно, стараясь держаться в центре, продвигаюсь к поврежденной решетке. Завывания тут же становятся громче, а конечности тянутся вперед с куда большим энтузиазмом. Черт. Пинком загоняю первый ящик под окно. Почти одного размера. Смогу ли я поднять еще два таких, чтобы нагромоздить их сверху? Бля, ну какого хера… Какого хера меня так понесло, какого хера ты ревнивый идиот, какого хера я вообще родился… Всхлип. Мельком оборачиваюсь на блондина и тут же перестаю себя жалеть. Потом, если… Нет, не если. Когда мы отсюда выберемся, забьюсь в угол и буду рыдать, тиская любимого плюшевого мишку. Бля, у меня нет мишки. Сука, такой план провалился. Второй ящик… чтобы достать его, придется подползти ближе. Полшага вперед, пинок по деревянному боку – и тут же назад, оставив в разлагающихся пальцах клок волос. С трудом поднимаю контейнер – тяжеленный, зараза. Осторожно, прикрываясь им как щитом, ставлю на нижний ящик и к окну подгоняю также ногой. Лязг становится громче, штырь почти вылетел. Обхожу нагромождение боком и резким ударом кулака вгоняю его назад. Терпко пахнет свежей кровью, а горячая жидкость струится по кисти, огибая сжатые пальцы. А штырек-то без шляпки оказался… Отдергиваю руку и под истерический визг почуявших кровь недотрупов шарю взглядом в поисках третьего ящика. Ага… Вижу. У большого окна в центре. Сложно подобраться. Опускаюсь на четвереньки, и под пальцами тут же оказывается отвратительный кусок зеленоватой плоти. Бля… Брезгливо отряхиваю и долго тру ладонь о джинсы. М-да, всегда мечтал ползать по грязному полу и кончиками пальцев пытаться вытянуть за замок огроменный ящик. С трудом получается подтащить ближе. Обломавшиеся ногти досадно саднят, да и костяшки как прижигает. Должно быть, ободрал. Хрен с ними. Осторожно поднимаюсь на ноги и кроссовкой цепляю ящик ближе, едва не теряю равновесие и по инерции делаю взмах рукой… Сука!!! По меньшей мере, четыре руки вцепляются в мое запястье и тянут к решетке, к острым зубам. Упираюсь и бью по пальцам, пытаясь отцепить их, – безрезультатно. Сжимаются сильнее, и я вижу, как на куртке остается отвратительного вида месиво из ошметков плоти и запекшейся крови. Рывок – и в мясистый треугольник на ладони впиваются зубы – не зубы даже, а мягкие разложившиеся десны. Не могут прокусить кожу, но давят с такой силой, что адская боль захлестывает запястье, ползет вверх по руке. Еще одна челюсть, на этот раз полная зубов, которые с треском ломаются, вылетая из десен, стоит им только сомкнуться на запястье. Кулак с чавкающим звуком врезается в череп этого шмата плоти и просто входит в него, легко проминая внутрь. Что за?! А кисть не перестают терзать, да так, что кровь заливает рукав и стекает вниз по руке, до самого локтя пропитывая ткань водолазки. Торопливые шаги за спиной, и маленький острый кинжал прокалывает глазницу жрущего меня урода. Тот тут же зависает, как будто у него заряд кончился. Рывком освобождаю поврежденную конечность и отскакиваю назад. Осматриваю раны и после перевожу взгляд на перепуганного Рина. Тяжело дышит и стискивает свое перепачканное оружие. – А я уже думал, что ты там заснул… Вымученно улыбается. С трудом удается поднять злополучный ящик – он кажется мне тяжелее, чем остальные, или все дело в онемевшей кисти, туго перетянутой рукавом куртки? Падаю тут же, прислонившись спиной к импровизированной баррикаде. Усталость накатывает волнами, мышцы ноют, а еще меня больше не пугают разлагающиеся конечности, тянущиеся ко мне из окна напротив. Иногда так близко, что от лица их отделяет не больше пары десятков сантиметров. Странная апатия накатила. Безразличие. *** Не знаю, сколько времени прошло. Я все так же пялился в стену напротив, с трудом вспоминая, что неплохо было бы моргнуть, когда белки глаз начинало неприятно стягивать. Стало светлее, приходится щуриться, чтобы раздражающие лучи не слепили и без того уставшие глаза. Все тело, кажется, задубело. Почему так холодно? Мышцы кажутся деревянными. – Эй, Акира… С трудом поворачиваю шею на звук. Рин. Все также в углу у двери. Бледнющий, но выглядит весьма решительным. Чего придумал, мелкий? – Они, кажется, ушли. С трудом перевожу взгляд на окно – и точно, никого нет. Замогильная тишина. Мальчишка поднимается на ноги и морщится, должно быть, тоже мышцы ноют – еще бы, просидеть ночь и утро в одном положении. Крадучись подбирается к окну, держа наготове кинжал. Приподнимается на носки и осторожно выглядывает наружу, стараясь не касаться испачканной решетки. – Тихо вроде бы. А? – Акира, твою мать! – Что? – Ты в этой консервной банке сидеть собрался?! Съебывать надо! Голова отказывается думать, и я ощутимо прикладываюсь ей о деревянную стенку ящика. О, уже лучше. Тупая боль в затылке вырывает из коматозного полузабытья. А еще прокушенная рука ноет. Черт. Даже разматывать страшно. Поднимаюсь с пола, и ноги тут же едва не складываются обратно. Цепляюсь за ящик и жду, пока станет немного легче. Отпустило вроде. Все это время Рин терпеливо ждет, поглядывая на меня из-под длинной челки. – Сильно больно было? Пожимаю плечами, а перед глазами стоят изуродованное плечо и россыпь багровых полумесяцев на руках и груди. Сломанные пальцы и ребра. Передергивает. Да, мне было больно. Адски больно. Наверное, так всегда, когда тебя пытаются сожрать. Но не думаю, что один укус сравним с тем, что испытал ты. И, блять, все равно это не дает тебе право быть такой сукой! Запоздало вспоминаю, что я, в общем-то, обижен и в запале свалил на прогулку. И сколько меня не было? Двенадцать часов? Больше? Бля… И Кейске я бросил с этим выродком. Не найти бы его, за кишки подвешенного к люстре. Назад. И как можно быстрее. – Тут недалеко от главной магистрали. Не думаю, что «это» далеко свалило. Готов пробежаться? Кивает. Все еще разминаясь, подхожу к двери и как можно тише разматываю цепь. Плохо получается одной рукой, тогда две маленькие ладони отталкивают мою и справляются в разы быстрее. Цепь с лязгом падает на пол. Рин хватается за поручень, медлит и рывком распахивает дверь. Яркий солнечный свет бьет по глазам. Прикрываю ладонью, быстро оглядываюсь по сторонам и срываюсь с места. Вроде тихо, только пара тел лежит у окон. Отвратительные, расплывшиеся и, кажется, у них нет четких контуров – просто куски мяса. Полустон или рык – не разобрать. И едва-едва заметное движение головы. Больше я не оборачивался. Никогда не думал, что мне хватит сил для такого рывка. Ноги несли сами. И сейчас гудят от усталости, когда я останавливаюсь в знакомом дворике. Краем глаза нахожу светлую макушку. Ну же… Последний рывок. Собираюсь с духом и буквально взлетаю по лестнице. Третий этаж, знакомая дверь. Выдох. Я вернулся. *** Скрип половиц и привычная тьма коридора. Рин осторожно крадется следом. Понимаю. Был бы у меня такой старший брат – я бы тоже не рискнул заявиться без приглашения. Я и сейчас как натянутая струна. Весь в предвкушении расплаты. Но в квартире подозрительно тихо. В гостиной горит свет. Там всегда темно из-за занавешенных окон. Осторожно заглядываю в комнату. И тут же меня оглушает дикий вопль: – Акира! Взгляд натыкается на запутавшегося в одеяле Кейске. Живого и даже небитого. Фух… – Рин! Мальчишка бросается к моему другу и виснет у него на шее. Дальше какая-то радостная болтовня, в смысл которой я не особенно втыкаю. Обхожу комнату, заглядываю в спальню, на кухню. Пусто. Неминуемая кара отложена… Меня как с вешалки сняли – все мышцы разом налились тяжестью, а кисть заболела в разы больше. И холодно, знобит. Осторожно опускаюсь на пол у радиатора, прижимаюсь спиной к теплой батарее и с удивлением обнаруживаю, что кисти трясутся так сильно, что я даже не могу размотать ошметки рукава, чтобы проверить рану. – Да что же это… – говорю тихо, одними губами. Но все-таки услышали. – Ты весь белый, Акира. Свинцовая тяжесть наваливается. Чужие слова звучат сильно громко, немилостиво бьют по ушам, врезаются в барабанные перепонки. Рин осторожно присаживается рядом и берет мою руку в свои. Осторожно, едва касаясь, разматывает импровизированную повязку и пытается сдержать резкий выдох. Не выходит. Тогда я сам смотрю вниз. Волна тошноты подкатывает к горлу. Сильно мутит от вида окровавленного куска мяса, ранее гордо именовавшегося моей рукой. Места укусов сильно покраснели и вздулись, отек расползается розоватыми нитевидными линиями. – Вот черт… Блондин, кажется, спросил что-то – угадываю скорее по смыслу, нежели слышу его слова. – Аптечка в ванной. Дальше ничего не помню. Было немного неприятно, когда антисептик пенился на ране, да и ровные тугие полоски бинтов заставляли ощущать неприятную, едва уловимую, тянущую боль. В окоченевшие пальцы суют горячую кружку. Кажется, кофе… Странно, а я и не видел банки на кухне. Делаю один-единственный маленький глоток и морщусь от отвратительного вкуса. Просто сжимаю кружку, чтобы согреть руки. Как в тумане, контуры предметов едва уловимо плывут. Негромко хлопает входная дверь в коридоре. Ну, сейчас начнется… Почему-то становится безумно жалко. Себя. Шаги четкие и уверенные, низким гулом отдаются в висках. А вот и оно. Мое наказание. Черный ужас. Силюсь разглядеть лицо, но глаза слишком слезятся. Очень бережно, так, словно это не простая стеклянная кружка с дрянным старым кофе, а, по меньшей мере, древняя реликвия, отставляю ее в сторону. – Что бы ты ни собирался сделать, давай быстрее. – Безжизненно и сухо, как старая выцветшая пленка, сейчас звучит мой голос, шелестит страницами пожелтевших газет. Нет в нем ни страха, ни покорности. Одна бесконечная усталость. Пол скрипит под тяжелыми ботинками. Неосознанно сжимаюсь в комок. Стать как можно меньше, защитить наиболее уязвимые места. А секунды все идут… Гнетущая тишина все больше давит на уши холодными, как у покойника, ладонями. Почему медлишь?