Все будет хорошо

      — Все будет хорошо, — дрожащими губами шепчет Чуя, скорее, себе, чем телу, тонущему в белых простынях. Корабль, носящий гордое имя «Дазай Осаму», безнадежно подбит вражеским снарядом. Он балансирует на тонкой грани, разделившей темную бездну и бурные воды жизни. Он не ушел ко дну лишь… из-за силы воли? Желания жить? Сильного чувства, что не отпускает его в объятия адского пламени?       Накахара смеется в ответ своим мыслям, и застывший у окна блондин — новый напарник его вечного соперника — смотрит на него с укоризной. Не то место для смеха, не тот момент. Да все не то! И не он должен быть тем человеком, что почти умер!       Чуя понимает намек и замолкает. Еще парочка неверных действий и его с позором выгонят из палаты. Когда его голос гаснет, растворяясь в шуршании больничных аппаратов и далеких разговоров, комната вновь превращается в храм, где царит безмолвие. Религиозный культ Дазая Осаму… он был бы доволен и отпустил бы пару шуточек на эту тему.       Каждый новый посетитель приносит свое подношение и пожелание. Каждый новый гость называет его имя и просит вернуться. Каждый ждет, что он очнется.       Даже Накахара.       Сегодня он приходит впервые с тех пор, как услышал о том, что случилось. Чуя долго сомневается, стоит ли ему появляться здесь. Но один взгляд на грозное больничное здание и он уже на шестом этаже у двери под номером семнадцать.       Он сжимает кулаки и долго буравит взглядом деревянную шершавую поверхность. Он собирается сделать разворот направо и затеряться в толпе посетителей, но дверь открывается, и в него врезается заплаканный мальчишка-тигр.       — Проходите, — с уважением произносит он еле слышным голосом и освобождает проход, отрезая все пути стратегического отступления Накахары. Он не привык сдаваться без боя и шагает на неизведанную территорию под прицелом пристальных взглядов.       — Я здесь по просьбе Акутагавы Рюноске, — как оправдание говорит он всем присутствующим, и они кивают с пониманием, делая вид, что верят в эту очевидную ложь.       Он смотрит на «алтарь» — кровать, где укутанный бинтами и одеялом лежит он, и не может удержаться от вздоха. Дазай действительно больше мертв, чем жив. Слухи не врут.       Чуя подходит ближе и садится на предложенный ему стул. Рука автоматически тянется к тонким обездвиженным пальцам, но он заставляет ее остаться на коленях и молча поднимает свой взгляд на плотно сжатые губы, что еще неделю назад касались его лица.       Накахара задумывается: известие о коме бывшего напарника должно было принести ему гораздо больше облегчения. Особенно после того, что произошло той ночью.       — Теперь все будет хорошо, Чуя, — улыбается Осаму и неумело целует его в лоб, словно маленького ребенка. Он фыркает и недовольно откидывает худощавое тело назад на подушки, а сам встает и сонно собирает вещи, чтобы сбежать подальше от места, где он познал глубину своего позора. Он был слишком пьян, чтобы помнить все, но достаточно умен, чтобы понять, что на самом деле произошло.       Не нужны ему лживые заверения.       Не нужны ему эти прикосновения.       Не нужен ему никакой Дазай Осаму.       Он хочет в это верить.       Он никогда не приходит первым. Он никогда специально не ищет с ним встречи. Сама судьба случайно сводит их дороги, и, украдкой посмеиваясь, следит, что из этого выйдет. Каждый раз как новое развлекательное шоу — ругань, пьянки и жаркая ночь. Сценарий разный, но финал один.       Чуя ненавидит просыпаться в его удушливых объятиях. Чуя ненавидит слушать его неловкие речи наутро. Чуя ненавидит себя за слабость, но никогда не противится играм фортуны, которая в очередной раз сталкивает вместе две фигурки на шахматной доске и соединяет их в страстных объятиях на постели.       Его все еще тошнит от количества выпитого вчера и отвращения к себе, он пошатывается, а пара зорких карих глаз следит за каждым его движением. Их обладатель никогда не тянется к нему, когда он собирается уйти. Он не говорит обязывающих фраз. Он не целует его на прощание, прочерчивая четкую границу их отношений. И это его «все будет хорошо» так не к месту.       Накахара хочет съязвить, но почему-то язык отказывается его слушаться, когда взгляд лишний раз упирается в обнаженное тело, растянувшееся посреди футона.       — Прикрылся бы что ли, — ворчит Чуя, грубо кидая на живот брюнета ранее отброшенное в сторону одеяло. Тот выдает обольстительную улыбку, но молчит. И рыжеволосый мафиози покидает чужую квартиру в давящей тишине.       Он еще не догадывается, что это его последняя встреча с Осаму, который дышит самостоятельно, который не увешан кучей трубочек и который еще скорее жив, чем мертв.       Минуты в их мире скоротечны, неуловимы. Они утекают сквозь пальцы. Интересно, а в каком мире сейчас Дазай? Видит ли он, что Накахара Чуя сейчас сидит рядом с оболочкой, которую покинула его душа? Если Чуя попросит, вернется ли она назад?       «Все будет хорошо», — эхом звенят слова, которые произносит его мелодичный голос из воспоминаний. Голос, который с особым придыханием шепчет его имя. Голос, который стонет так, как не умеет стонать никто другой. Голос, который теперь заперт в израненном теле и не может его уколоть.       Да, сейчас, как ни странно, Накахаре не хватает его колкостей. Видеть Дазая в таком состоянии оказывается труднее, чем он предполагал. Он думал, что безмятежное лицо и закрытые глаза не имеют над ним никакой власти, но он понимает, что ошибался, сдерживая подступающий к горлу крик. Чуя ощущает, как быстро закипает в нем ярость, разбавляя его кровь жарким пламенем гневных проклятий.       Он готов к дьяволу разрушить все эти дурацкие шкафы и тумбы, бить стекла и орать, пока этот спящий придурок не проснется и не посмотрит на этот бардак своим рассеянным взором, какой обычно бывал у него сразу после пробуждения. Дазай бы вытаращил глаза и обязательно сказал бы какую-нибудь ерунду, за которую Накахара хорошенько бы его отколошматил.       Но Чуя по-прежнему сидит на жестком больничном стуле, гордо расправив плечи и борясь с собственным отчаяниям, а Осаму лежит без сознания, и нет ни намека на то, что он собирается очнуться.       — Говоришь «Все будет хорошо»? И где оно, твое «хорошо»? — говорит сам себе мафиози и, щурясь от убегающего за горизонт солнца, смотрит на окна шестого этажа, затем вздыхает и направляется прочь.       Нет никакой надежды.       Не будет этого «хорошо».       Не сейчас.       Не у них.